Дмитрий Шушарин. PYRAMIDUM ALTIUS : заметки на полях "Рассказов о Анне Ахматовой" Анатолия Наймана
Дмитрий Шушарин
Дата публикации: 25 Октября 1999
Д о их разборок мне дела нет. Они, естественно, все переругались, перессорились, пере... Ну, это уже скучно, как чужие сны. Каждый из них полагает, что только он (она) понимает Ахматову , что только ему (ей) доверял сокровенные мысли Бродский . Они пишут друг про друга романы, где намекают на связи своих заклятых друзей с КГБ и на прочие скучные детали.
Ну, и ладно. История русской литературы немыслима без противостояния текста и частной жизни, без постоянного смешения неравнозначных тем и разноуровневых проблем. И это не самое неприятное.
Куда серьезнее другое - непроницаемость друг для друга хоть и различных, но порой совсем близких явлений русской культуры, из-за чего, собственно, и не складывается единая русская нация, все еще не осознавшая себя как целостность, не принявшая ни единства с другими нациями, ни непрерывности национальной истории.
Книга Анатолия Наймана - повод для рассуждений именно на эти темы, а также на некоторые другие. О том, например, что пришло времечко желанное и книгу об Ахматовой издает "Вагриус" тиражом пятнадцать тысяч экземпляров, а купил я ее и вовсе в подземном переходе. Тираж, конечно, не шибко массовый, но место бойкое. Рынок, базар.
Парадокс в том, что книга эта не для массового читателя. Более соответствует массовым критериям написанное протоиереем Михаилом Ардовым и опубликованное в июньском номере "Нового мира" тем же тиражом. Однако "Новый мир" распространяется хуже, чем издания "Вагриуса", так что дело не в тиражных цифрах, а в социокультурном качестве. Поэтому получается, что исследование Наймана - почти явление массовой культуры. А пошлятина отца Михаила - чуть ли не элитарная продукция. Говорю об этом с тем большей уверенностью, что сам опубликовался в том же номере "Нового мира". О чем не сожалею, хотя соседством сильно недоволен.
Писать об отце Михаиле не стоит вообще. Достаточно того, что, по мнению батюшки, в Анатолии Наймане "с течением лет происходили такие метаморфозы, которые приводили лишь к изменению соотношений все тех же положительных и отрицательных иудейских качеств". Плюнуть и отойти. Однако ж оба - и Найман, и клирик Зарубежной Церкви Ардов - входят в число тех, кто пишет историю русской литературы, той ее части, где основным персонажем является Ахматова.
Поэт, кстати говоря, вполне массовый. Ведь и в самом деле несколько поколений русских женщин объяснялись в любви цитатами из ее стихов. И сейчас, если отвлечься от всего того, что связано с арестами, гонениями, постановлениями, то надо признать, что метания меж спальней и молельней не Ждановым придуманы, да и вообще в книге Наймана речь идет о том же, но в другом контексте. И рассуждает он об этом отменно тонко и умно. Действительно тонко и умно.
И нет ничего противоестественного в том, что Ахматову сравнивали с Радловой. И весьма неуклюже Лидия Чуковская пыталась защитить Ахматову от Набокова, предположив, что тот мог опуститься до пародии на какую-то подражательницу Ахматовой. См. роман "Пнин" , над которым, по собственному признанию, плакал отец Лидии Корнеевны . Его, правда, Набоков тоже не пожалел, но уже в мемуарной прозе. Кстати, в пародии Набокова на Ахматову присутствуют те же вроде бы ждановские мотивы: монашенка, распятие над холодной постелью, оргии. И то, что в экземпляре, подаренном Найману, "все мы бражники здесь, блудницы" было вычеркнуто и заменено на "все мы вышли из небылицы", не меняет ничего.
Не меняет ничего в той Ахматовой, какой она пришла в русскую литературу. И ее возмущение оценками, звучавшими по ту сторону железного занавеса, как известно всем, кто хоть что-то читал о ней, были вызваны не уязвленным авторским самолюбием, а непониманием трагедии поэта, лишенного читателя.
Мир не знал, что она другая. В свободной его части не мог знать, а в несвободной... Да и в несвободной не мог. Жданов, скорее всего, читал "Реквием" и хотел сказать, что он думает по этому поводу, но, как все тоталитарные вожди, принадлежал к числу самых несвободных людей в стране. Произносимые им речи, как и тексты постановлений, были нацелены на другое. Ахматову загоняли в резервацию десятых годов.
Ну, не бывает в истории ничего случайного! Два антипода - постановление о ленинградских журналах и "Поэма без героя" - посвящены были одному и тому же - итогам Серебряного века . Большевизм, являвшийся его органической частью, отрекся от родства и обратился к серо-бурому наследию революционных демократов. Жданов звучно сообщил об этом. А поэма Ахматовой не могла стать фактом ни литературы, ни истории, ни истории литературы. В тот момент не могла, а позже - стала. Но "прощание с двусмысленным миром", как сказал о поэме Сергей Аверинцев, произошло тогда, тогда...
Когда все оставили поэта в десятых годах. Оставалось только работать.
Вот о работе, о ремесле, о технологии - лучшее в книге Наймана. Здесь ощущается то равенство, которое существует на одном кладбище близ Таллинна, где на отдельном участке похоронены актеры. И все - первые любовники, "кушать подано", инженю, гамлеты, гробовщики и комики - посмертно имеют право на надгробную плиту, отличающуюся от других только именем. Один цвет, один размер.
Это - неведомое России цеховое братство, ремесленное единство, то, что сохраняет трудовые традиции и, главное, критерии оценки ремесла.
А многое другое в "Рассказах о Анне Ахматовой" о другом и свидетельствует.
Шел себе литературный процесс. Акмеисты преодолевали символизм с его примитивным словарем и привязанностью к массовым потребностям и вкусам (см. соответствующие наблюдения Лидии Гинзбург). Однако ж принадлежность к одному и тому же течению не означала равенства между его приверженцами. Но естественно формирующаяся иерархическая пирамида оказалась смятой внешним прессом. В одном пространстве и на одном уровне оказались носители разных потенций.
Пространство было вполне определенным - бараки, камеры, коммуналки пострашнее карцера. Уровень же... Ну, где там было сравнивать. Оставалось лишь выживать.
А когда выжили, то получилось довольно склочно. Именно это зощенковское словечко "довольно", которого я обычно стараюсь избегать, здесь уместно.
Речь идет только об одном - об отношении к наследию Мандельштама и его вдове, которое отразилось в книге Анатолия Наймана. Подробности, касающиеся людей, несопоставимых с Ахматовой, неинтересны.
"Не надо связывать его с Соловьевым", - раздраженно говорила Ахматова Анатолию Найману о неуче Мандельштаме, который, тем не менее, связан с Соловьевым, что сейчас очевидно. "Мне кажется, что, начав со снижения "бытом" образов Мандельштама и Ахматовой, Надежда Яковлевна в последние годы верила, что превосходила обоих умом и немного уступала, если вообще уступала, талантом". Так пишет сам Найман.
Но в том-то и дело, что превосходила и не уступала. Социальный мыслитель и писатель Надежда Мандельштам сопоставима с немногими своими современниками.
Важна ли эта оценка только одного из многих персонажей книги Наймана? Да, поскольку это оценка знаковой фигуры, а не часть склоки (не борьбы же), касающейся проблемы лидерства в поколении, которое было уничтожено, в направлении, которое не сложилось.
То есть склока-то была, есть и будет, но не является предметом этих заметок, которые вряд ли соответствуют жанру рецензии. Поводом послужило второе издание наймановских "Рассказов о Анне Ахматовой". Не только и не столько сам текст, уже новостью не являющийся, а состав книги, место и время издания. И если о месте и времени уже говорилось в связи с массовостью, то вот о составе надо сказать отдельно.
Там есть "Дополнения", немного из "Поэзии и неправды", кое-что еще и "Великая душа". О Бродском.
Название самое что ни на есть антибродское. Да и антиахматовское тоже. Сказал бы "Великий ремесленник", было бы по-другому. Но не сказалось.
Хотя многое получилось. Прежде всего признание того очевидного факта, что Бродскому профессионально ближе Цветаева , а с Ахматовой были отношения более человеческие, нежели ремесленные. Хрестоматийная фраза "какую биографию делают нашему рыжему" находится в слишком явном противоречии с многочисленными рассуждениями Бродского о независимости поэта от его биографии. Даже на обложку книги Наймана вынесены слова Бродского: "Книга о поэте написана поэтом, то есть личностью, способной постичь первенство стихов над биографией".
И все же на вопрос "Откуда взялся Бродский?", ответа нет. Потому что ниоткуда. И из всего сразу. Настоящий профессионал, а не дешевый гений кровно связан с традицией, но при этом невозможно назвать его чьим-то учеником. Анатолий Найман резко и определенно сказал о Бродском как о поэте, давившем на "барабанные перепонки, затекшие серой "Бабьего яра" и "Гойи". Но ведь не только благодаря этому вышел он за рамки советской поэзии, перейдя в поэзию русскую, а значит, мировую.
А еще (хотя не еще, а прежде всего) благодаря тому, что не полез разбираться в том, что же получилось из пирамиды под давлением пресса. Он просто изначально не был под прессом - ни дня. И ни строчки не написал под давлением.
Недаром же он был со всеми на вы.