Окунули свои кисти в голубое
Жилой комплекс "Малая земля". Кременчугская улица, д. 32-34
Жилой комплекс на Кременчугской улице. Архитектор Андрей Чернихов. Название "Малая земля" дали комплексу риэлторы, и оно не имеет никакого отношения к замыслу архитектора (Фото: Иван Езерский)
Построив храм Василия Блаженного, русская архитектура сочла задачу по цвету выполненной. Или даже перевыполненной. И четыре века обходилась серым, желтым, красным. Макияж - дело женское (архитектура, понятно, мужское), граффити считались разновидностью хулиганства, а венский Хундертвассерхауз - бредом сумасшедшего художника в бесящемся с жиру городе Климта и Ольбриха.
Первым о цвете вспомнил модерн, но его палитра была блеклой, "болотной". Потом полыхнули цветом расчищенные на рубеже веков иконы, городские вывески стали предметом восхищения "бубновалетцев", а футуристы красили вообще все что ни попадя вплоть до травки Александровского сада. "Улицы - наши палитры", - сказал Маяковский и вместе с Родченко расписал дом в Калашном переулке: "Нигде кроме как в Моссельпроме!" Потом все замазали, два года назад - восстановили, но сегодня снова облупилось. Сделать жизнь ярче не получается: дурной климат, плохая краска и общая нерасположенность страны к материализации утопий.
Где-то между художниками-футуристами и архитекторами-конструктивистами существовал в начале 30-х гениальный график Яков Чернихов. "Пиранези русского авангарда" почти ничего не построил, но его роскошные архитектурные фантазии стали источником вдохновения для многих поколений архитекторов. Правда, только вдохновения, поскольку, кроме идеи движения, почерпнуть какие-то конструктивные идеи в его работах трудно (в отличие, скажем, от его коллеги Ивана Леонидова, из неосуществленных проектов которого вышел весь мировой "интернациональный стиль"). Попытку в очередной раз свести архитектуру и живопись предпринял его внук Андрей Чернихов, знаменитый тем, что единственный из наших зодчих все время при бабочке.
Генетическая склонность к архитектуре яркой продиктовала ему простой ход: окунуть свои кисти, куда завещал Окуджава, и раскрасить фасад так, как никто еще в Москве не красил. Конечно, это чистое декораторство, и, конечно, оно вполне утопично. Немецкая краска гораздо надежнее отечественной, но и она имеет свой срок - 5 - 10 лет. То есть не успеют обитатели нового жилого комплекса отдать детей в школы, как им придется снова звать маляров, - и не факт, что замысел будет повторен в точности. Тем не менее подобная попытка привнести цвет в жилую архитектуру, безусловно, интересна. И хотя это очевидный вызов безрадостности окружающей среды (с одной стороны комплекса - хрущобы, с другой - типовые блочные дома), но в то же время и своеобразная дань историческому контексту: два этих корпуса перестроены из обветшавших зданий двухэтажных детских садов. То есть детский сад был - "детский сад" и остался.
Этот пафос "детского-веселенького" оправдывает и архитектурные причуды зданий, которые в любом другом случае стоило бы назвать дешевым постмодерном. Громадная колонна со стеклянным витражом и грубоватой капителью (внутри - лестничный марш); другая капитель, уже просто нарисованная на фасаде; два эркера, круглый и квадратный, тяжело свисающие с третьего этажа; экстравагантные круглые наличники; радикальные формы окон (при вполне традиционном балкончике); ряд размалеванных квадратов, кажущихся цитатой из Ивана Чуйкова, классика русского "второго авангарда". Впрочем, творится весь этот живописный цирк не в плоскости стены, а накладывается на нее отдельно - и в сочетании с ломаной линией каменного цоколя становится похож на образчик грамотной научной реставрации: когда сохранившиеся куски какого-нибудь XIV века тщательно восстанавливают, а утраченное не дорисовывают, а оставляют как есть. Получается, что обязательная для постмодернизма ирония заключена здесь не только в использовании классических форм (потребитель требует жилье "прекрасной архитектуры", а колонна есть ее символ), но и в намеке на генезис "новых русских": поскреби любого - обнаружишь банального совка.