Кирилл Куталов-Постолль. Кладбище мифов
Кирилл Куталов-Постолль
Дата публикации: 10 Апреля 2000
В прошлой заметке была допущена неточность: Николай Байтов представлен на "Тенетах" не в двух, а аж в трех номинациях (он еще и поэт, как было указано читательницей РЖ по имени Галя). Надеюсь, никто не обиделся.
С обственно, о кладбищах я уже писал , так что повторяться не стоит, в этот раз кладбище будет, скорее, фигуральным.
Сетовали и сетуют (и не только ведь ветераны, но и молодые совсем люди ) на то, что литература-де потеряла актуальность. В том смысле, что больше ни на что не влияет и как-то вообще слишком тихо сидит в стороне, существуя исключительно сама для себя. С чем нехотя соглашаешься, особенно наблюдая все эти кризисы, о которых было неделю назад. Однако что-то же побуждает людей писать. А также номинироваться .
Роман Дана Марковича "Ант" (номинирован "Сетевой словесностью" ) - действительно роман, и по объему, и по временному и событийному охвату, и даже по проблематике. Объем и охват - это оставим, как-то не принято об этом, да и не весело, а вот насчет проблематики есть что сказать. Проблематика здесь вырастает, собственно, из одной проблемы, одного событийного узла, уже достаточно хорошо в литературе известного и проработанного.
Вообще, сплошное дежавю с этим романом.
Чтобы не вдаваться в излишние тонкости, в сравнение приведу хрестоматийную и некогда обязательную к прочтению (по крайней мере, во времена моей туманной юности) "Повесть о настоящем человеке" Бориса Полевого. К слову сказать, пример вполне соответствует зачину, если вспомнить о месте литературы в те времена. Месте - так даже, с прописной.
Поисковые системы в ответ на запрос "Полевой Борис" молчат, как палтусы, поэтому ссылок не будет. Зря, кстати, молчат. Из песни слова не выкинешь, к тому же, если быть беспристрастными, книжка-то из ряда вон просто. Таких больше не делают. Показать жизнь как непрекращающуюся и необходимую борьбу, выдать кубометры экзистенциалистского пафоса без риска быть уличенным в умничанье или в чем похуже, изобразить героя, который по определению уже был бы Героем, - для этих целей лучшей метафоры, чем безногость, не найти. Старик Сартр отдыхает. Дан Маркович это понял, по крайней мере, так вначале показалось. Его герой, как летчик Мересьев, человек с ограниченными возможностями, отсюда и проблематика сходная - понятие становления и там и там приобретает буквальное значение, становление как возврат к прямохождению, становление как победа человека, носителя воли и разума, над косной силой притяжения. Однако пересечения эти значительно менее весомы, нежели различия.
А ключ к различиям как раз в героизме.
Советскую литературу можно рассматривать как огромный проект, целью которого было выстраивание всего здания мировой культуры заново, как бы на пустом месте. Теоретики соцреализма примерно такую задачу и ставили (чем, например, "Тихий Дон" - тоже, кстати, молчат поисковые системы, разве что вот такое выдают - не "Одиссея" с "Илиадой" ?). Все, что было создано в рамках этой затеи, с неизбежностью должно было отличаться той же глобальностью, основательностью и значимостью, что и умалчиваемые первоисточники. "Повесть о настоящем человеке", как и большинство программных произведений того времени, занимает в этом ряду далеко не последнее место. История летчика Мересьева - по сути дела, соцреалистическое переложение истории грехопадения, изгнания из рая. Подспудное, далеко не всегда прочитываемое влияние великого сюжета обеспечивает необходимый масштаб и размах - герой еще и потому герой, что ничего частного в его подвиге нет, это даже не его подвиг, это подвиг мифический, в полном смысле слова деяние героя.
От дидактики уйти сложно, хотя и очень хочется. На месте этого глобального, нечеловеческого по размерам (даже не поколенческого) проекта сейчас - вакуум.
И на месте героя - вакуум. А нет героя, нет и подвига, нет подвига - нет и мифа. Замкнутый круг получается. Одолевает тоска по великой литературе. В который уже раз.
Особенно обидно оттого, что вроде бы все на месте. Там и тут та же метафора, там и тут борьба за вертикаль (там, правда, герой из самолета прыгает, а тут всего лишь из инвалидной коляски падает, но перед лицом вечности это одно и то же, на то она и метафора), но там - возвращение в строй, новое обретение рая, прометеевский по сути акт взятия неба штурмом, а тут... Даже говорить не хочется, что тут. Герой погибает в подвале, то есть вообще ниже уровня земли. Тексту Марковича этот всечеловеческий героический пафос глубоко чужд, что проясняется уже на уровне названий - "настоящий человек" и "ант", сиречь муравей, то есть как бы и не человек вовсе. Это же многажды декларируется и непосредственно в самом романе, да и вообще все это о частной жизни частного человека, главное оправдание своего существования находящего в преодолении боли как таковом, никакой сверхцели не преследующем. К тому же, как сказали бы в те времена, герой Марковича - пораженец. Напиши Полевой повесть о летчике-пораженце, лишившемся ног и погибшем в подвале, что было бы? Правильно, пшик был бы. И ни Полевого, ни летчика бы не осталось.
Скажут, мол, тогда и время другое было, и песни другие, и никак иначе сделать было нельзя. Ответим: а что, песни эти с неба, что ли, спустились? Вспомните Горького . Живой ведь человек был, хотя и верится с трудом. Что, противно? А ему, думаете, не противно было? Он ведь в особняке Рябушинского не родился.
Скажут еще, мол, а как же маленький человек? А маленький человек, ответим, явление сугубо функциональное, следовательно, не всегда уместное. Что нам маленький человек, когда кругом одни только они, можно с тем же успехом телевизор включить. Сдается, что маленького человека следует оставить до лучших времен, когда герои надоедят. Сейчас герой нужен. Миф. Подвиг. Пора сдвинуть эту ржавую телегу с мертвой точки. Хоть куда-нибудь.
Странно, но на эти размышления меня навело прочтение еще одного номинированного в "Тенета" произведения (номинированного, кстати, той же "Сетевой словесностью", что уже подозрительно), повести Алексея Смирнова "Натюр Морт" . Некая организация борется со смертью. Выглядит это довольно причудливым образом: не нашедшие места на палубе корабля современности неудачники всех мастей объединяются в структуру с военной дисциплиной и начинают крушить кладбища, нападать на морги, церкви и похоронные процессии. Задача декларируется на разных уровнях - от метафизического и культурологического (освобождение от традиции поклонения смерти, от своего рода энтропии памяти) до сугубо практического (ликвидация кладбища как источника неизбежных и неоправданных затрат). Отсюда остается один небольшой шаг до перевода идеи в политическую плоскость - опять же согласно требованиям масштабности, - но шаг этот лишь слегка обозначается, и блестящая затея опять уходит в землю. В итоге произведение, обещавшее развитие свежих, сумасбродных, спорных идей, произведение в самом хорошем смысле этого слова мифогенное обрывается на ноте достаточно ординарного триллера про оживших мертвецов. Вот, собственно, и кладбище - в фигуральном смысле этого слова.