Александр Уланов. Облака над пустыней

Жан Бодрийар. Америка / Пер.с фр. Д.Калугина. - СПб.: Владимир Даль, 2000.

"У американских автомобилей особая манера трогаться с места... Разгон без усилий, бесшумное поглощение пространства, скольжение без толчков, плавное, хотя и быстрое торможение, продвижение вперед словно на воздушной подушке, отсутствие необходимости думать о едущем впереди или том, кто вас обгоняет (здесь существует безмолвная конвенция коллективного движения, тогда как в Европе существуют только правила уличного движения)" . Путешествуя в автомобиле, узнаешь об обществе больше, чем знают о нем все научные дисциплины вместе взятые. "Пока они проводят время в библиотеках, я провожу его в пустынях или на дорогах" , на дорогах через пустыню, вдоль гор Западного побережья, через центры науки, высокой технологии, кино, потому что даже Новая Англия - все-таки отчасти Англия, а Бодрийару нужна Америка в чистом виде.

Города, распластанные на поверхности (в Лос-Анджелесе нет ни лифтов, ни метро). Университетский кампус - то ли рай, то ли стерильная тюрьма. Свет, горящий в пустых офисах всю ночь. Телевизоры, включенные в пустых номерах гостиницы. Все безостановочно, как технологический процесс. А вокруг - пустыня, где взгляд не может сконцентрироваться на чем-то близком и стремится вдаль. Пейзаж, не значащий ничего. ( "В других краях природные красоты отягощены смыслом, ностальгией и самой культурой, невыносимой в ее значительности" .) Нет руин, которые говорили бы об иной жизни. Время обновляется каждый день: утро - весна, полдень - лето, ночь - зимние холода.

Опыт тела: движение через пустыню, без конца, как головокружительное падение. "Движение производит пустоту, которая вас и поглощает" . Скорость движения - "победа следствия над причиной, триумф мгновения над временем и глубиной, триумф поверхности и чистой объектности над глубиной желания" . Свобода разрыва с временем и местом, разрыва с театральностью великих жестов и с мелкой косметикой условностей. "Мы никогда не будем современны в собственном смысле этого слова и никогда не будем иметь той же свободы - не формальной, но той конкретной, гибкой, функциональной, активной свободы... Наша концепция свободы никогда не сможет соперничать с их пространственной и подвижной свободой, которая является следствием их освобождения от исторической привязанности к центру" . И в Европе старые ценности - революция, прогресс, свобода - исчезли под критическим взглядом, а в Америке они материализовались. Религия, политика, сексуальность при более свободном отношении к ним стали образом жизни, а не идолом. Культура в Америке - "не то, что потребляют в сакраментальном ментальном пространстве... Культура здесь - это пространство, это скорость, это кино, это технологии" .

Но условие победы что-то сделало с победой. С уничтожением центра пространство стало бесконечным и однородным. И движение, потеряв в нем ориентацию и цель, потеряло смысл. "Всякая глубина здесь упразднена, и осталась одна сияющая, подвижная и поверхностная нейтральность, вызов смыслу и глубине... Нейтральность пустыни: неподвижность без желания. Нейтральность Лос-Анджелеса: бессмысленное движение без желания" . Мертвенность сбывшейся мечты, реализовавшейся утопии. Пространство после оргии. Свобода в однородном пространстве взаимонепроницаема. Люди на улицах поют одни или разговаривают сами с собой. Даже не нарциссизм, а автореференция, короткое замыкание на себя. Дома стремятся стать самодостаточными микрогородами. "Все сообщается, но так, что два взгляда никогда не пересекутся" . И в эротике - разъединение. "Тело сообщает другому свои флюиды, свою потенциальную эротичность... не соблазняя и не волнуя его" , как передает тепло воде новомодная не смачиваемая водой кастрюля.

Нет взаимодействия - в результате нет тайны. Остается только "улыбка, означающая лишь необходимость улыбаться" , ничего не выражающая. "Улыбайтесь, если вам нечего сказать, не скрывайте того, что вам нечего сказать или что вам нет дела до других. Пусть эта пустота, это глубокое равнодушие непроизвольно просвечивает в вашей улыбке, сделайте подарок другим из этой пустоты и безразличия" . Остается особая усталость от скорости, избытка "увиденных, воспринятых, покинутых, забытых вещей" . В Нью-Йорке "маски, которые в архаичных культурах изображают старость или смерть, здесь - у молодых, в двадцать, в двенадцать лет" . Америка не так молода, как кажется. За усталостью и замкнутостью приходит страх. "Все отягощено сомнамбулической агрессивностью, и необходимо избегать контактов, чтобы уклониться от чьей-то потенциальной разрядки" . Разрастаются фобии. Стремление все ограничить - содержание никотина, калории, опасность от секса... Забота о теле, диета, спортивные залы, "залы стимуляции и симуляции" . Желание увидеть мозг простым путем - не через глаза или выражение лица, а напрямую, как вывод на дисплей промежуточных результатов работы компьютера. И все выглядит фантомом на экране - компьютера или кинотеатра. "Не существует ли сам этот мир только как реклама, созданная в каком-то другом мире?" Город - лишь порождение кино, его концентрация. "В Америке кино - настоящее, поскольку все пространство, весь образ жизни - все кинематографично. Разрыв и абстракция, которые мы оплакиваем, здесь не существуют: жизнь - это кино" .

Но энергия свободы огромна, и она продолжает толкать тела вперед. "Можно остановить разгоряченную лошадь, но невозможно остановить бегущего джоггера. Пена на губах, сосредоточенность на внутреннем счете... главное, не останавливайте его вопросом о времени, он вас просто сожрет..." Бодрийар сравнивает его со столпником III века. (Еще "одинокий человек, который бежит по пляжу, завороженный звучанием своего плеера, погруженный в уединенное жертвоприношение своей энергии" , нечувствительный к свету солнца Калифорнии, к дымке гор и теплому ветру, напоминает Фому Аквинского, размышлявшего на прогулке вдоль Женевского озера - и не заметившего не то что красот пейзажа, но даже озера.) Значит, энергия в постмодернистском обществе вовсе не иссякает. Напротив, ее столько, что уже невозможно остановиться. "Сила контрастов, неразличимость положительных и отрицательных эффектов, столкновение рас, технологий, моделей, бесконечное кружение симулякров и образов - все это здесь таково, что вы должны принимать их как элементы сновидения в самой непостижимой последовательности" , - это и есть динамическое равновесие, существующее лишь в движении. Была бы энергия, а люди, способные использовать ее на что-нибудь поинтереснее джоггинга, найдутся.

Но где? Европа рефлективна, она вновь и вновь ставит себя под сомнение и вбирает чужое в себя, это ее динамическое равновесие. Образ культуры - выветрившиеся скалы, "внезапно возведенный массив языка, в дальнейшем подвергшийся неизбежной эрозии, тысячелетние осадочные образования, глубина которых явилась результатом эрозии (смысл рождается из эрозии слов, значения - из эрозии знаков)" . А в Америке слишком обширно наивное самовосхищение, слишком сильна вера в факты, не замечающая, что эти факты часто "сделаны". Но Бодрийар ставит рядом душу игры и сердце пустыни - "где вещи лишаются своей тени, где деньги теряют свою ценность" . И американская культура - тоже не только пустыня вокруг Голливуда, но и море вокруг Нантакета Германа Мелвилла, холмы вокруг Амхерста Эмили Дикинсон. И в России тоже есть город, умышленный на пустом месте, мираж, который вот-вот рассеется - и благополучно существует уже триста лет. "Облака, подгоняемые ветром, скользят над городом, как полушария головного мозга" , - кто укажет, где это? Ведь облака тоже свободны.