Еврей на сцене

Шекспировский "Венецианский купец" впервые был издан в 1600 году под заглавием "Превосходнейшая история о венецианском купце. С чрезвычайной жестокостью еврея Шейлока по отношению к сказанному купцу, у которого он хотел вырезать ровно фунт мяса". Напомним, что речь о залоге, который назначил ростовщик Шейлок купцу Антонио в случае просрочки выплаты долга. Антонио нарушает условия, Шейлок приходит на суд во Дворец дожей с ножом и весами, законопослушный купец расстегивает рубаху, торжествующий ростовщик точит лезвие. Все тем не менее заканчивается хорошо - то есть хорошо для Антонио, для Шейлока хуже некуда.

По прочтении пьесы не остается сомнений - кто отрицательный герой. Шейлока не любит даже собственная дочь, не говоря об авторе. Но этот автор - Шекспир. И как Верди в другом шекспировском сочинении "Отелло" лучшую музыку отдал злодею Яго, так в "Венецианском купце" самые проникновенные слова даны мерзавцу Шейлоку. Знаменитый монолог - из лучших в мировой литературе: "Да разве у жида нет глаз? Разве у жида нет рук, органов, членов тела, чувств, привязанностей, страстей?" и так далее (какой все-таки неуклюжий перевод).

Однако вслушаемся в поразительную экзотику этих слов, которые звучат сейчас в Москве из уст Александра Калягина и Михаила Козакова, звучали в Нью-Йорке из уст Дастина Хофмана (я видел этот бродвейский спектакль Питера Холла несколько лет назад).

Кого теперь надо убеждать в том, что еврея "согревают и студят те же лето и зима, как и христианина"? Страстный монолог Шейлока в наши дни уместен разве что в Багдаде или Краснодаре.

У исполнителя этой классической роли нет другого выхода, как подправлять Шекспира. В 1600 году можно было писать в заголовке о "чрезвычайной жестокости еврея" и показывать сцену его посрамления с несравненным разгулом: покусившегося на христианскую плоть жида лишают дочери, дома, состояния и даже веры - заставляя перейти в христианство, вроде хуже и наказания нету.

С тех пор прошло четыреста лет, случилось разное, главное - Холокост. "Если нас уколоть - разве у нас не идет кровь? Если нас отравить - разве мы не умираем?" Любопытная риторика после Бабьего Яра и Освенцима.

На вопрос - возможен ли Шейлок после Гитлера? - обязан отвечать любой, кто берется за "Венецианского купца". И тогда отвратительный скупердяй обретает черты страдальца, доведенного до мстительного отчаяния обстоятельствами и обществом. Светлые ренессансные дворяне из окружения Антонио предстают кучкой пустых развязных плейбоев - нью-йоркских у Холла, московских у Стуруа. В бродвейском спектакле они просто плюют в лицо Хофману, выдавая ему индульгенцию на возмездие. Дочь еврея Джессика превращается в циничную похотливую тварь. Весь лирический контрапункт - необходимый для философского объема у Шекспира - становится неуместен, так что Стуруа вовсе исключил пятый акт из своей постановки. Объем "Венецианскому купцу" придала история.

Шекспир в целом удивительно современен, и едва ли не любая его пьеса воспринимается как сегодняшняя. Не стоит и говорить о психологических шедеврах - "Короле Лире" или "Гамлете", который не зря экранизируется с такой частотой. Но и хроники ничего не утратили по прошествии четырех столетий. Ричард III, принц Гарри, Фальстаф вписываются в наши дни, как будто всегда здесь пребывали.

Но вот "Венецианский купец" убеждает, что даже гении подвластны времени. Изначальный Шейлок нелеп, более того - неправдоподобен, потому что Гитлер откорректировал Шекспира. Это печально и поучительно, быть может, в этом главный шейлоковский урок. Мы самонадеянно полагаем, что знаем Гомера, Овидия, Рабле, Пушкина, - на деле же знаем лишь представление о них, искаженное дистанцией в какое-то количество веков.