Виктор Сонькин. 2001 год
Энтони Берджесс. Заводной апельсин. Перевод В.Бошняка
Виктор Сонькин
Дата публикации: 12 Января 2001
А нгличане - депрессивная нация. В склонности к антиутопиям только мы и можем составить им конкуренцию. То Оруэлл к 1984 году превратит венценосный остров в мрачное царство Большого Брата, то ироничный Барнс устроит из всей Англии развлекательный парк ("Англия, Англия"). Или вот Берджесс. В 1959 году ему поставили смертельный диагноз, сказали: жить тебе осталось не больше года (он умер в 1993-м), - и он принялся писать, чтобы обеспечить семью гонорарами до скончания века. Написал в числе прочего и небольшой роман "Заводной апельсин" (он был опубликован в 1962 году, после поездки Берджесса в СССР). В семидесятые страшный и таинственный режиссер Стенли Кубрик поставил по этой книге свой культовый фильм (Кубрик снимал очень мало, но любой его фильм автоматически становился культовым). Ажиотажу немало способствовал тот факт, что в Англии фильм был запрещен и до самого последнего времени найти его на видеокассетах было невозможно; несколько месяцев назад повторный выпуск "Апельсина" британская кинопресса преподнесла как крупное событие, победу над цензурой и т.д.
Это довольно странно. Фильм, конечно, жесткий и кровавый, но гораздо, гораздо менее жесткий и кровавый, чем первоисточник. Экранизировать "Заводной апельсин" с многократно большим количеством насилия ничего не стоило. Особенно шокирующий эффект был бы достигнут, если бы Кубрик не поменял возраст главных героев. Когда "скромный повествователь" Алекс в конце первой части романа, попавшись полиции, обескураженно признается читателю: "А ведь мне еще только пятнадцать" , - это действует сильнее, чем предыдущие описания избиений и изнасилований. В фильме несколько раз говорится, что герою четырнадцать (причем ему четырнадцать и в начале фильма, и после двух лет, проведенных в тюрьме), но играет Алекса вполне взрослый Макдауэлл. Образ подросткового насилия превращается в образ насилия вообще.
Это идеологическое расхождение между романом и фильмом подчеркнуто и вторым основным различием - финалом. Говорят, в Америке книга Берджесса вышла без последней главы, поэтому Кубрик ее так и экранизировал. Сомнительное объяснение.
По фильму получается так: государство манипулирует насильником по своему желанию, и если выгоднее снова превратить его в насильника - это будет сделано. Алекс понимает, что кровь и страдания больше не вызывают у него тошноты, и чувствует восторг: "Я действительно выздоровел" . Конец.
В книге - то же самое, только после этого следует еще несколько страниц, на протяжении которых Алекс ощущает незнакомые мучительные чувства: он взрослеет. Новый отказ от насилия приходит к нему не в результате изуверских экспериментов доктора Бродского (зажимы, которые не позволяют закрывать глаза, - один из самых пугающих образов и в книге, и в фильме), а сам собой; прежняя, подростковая ("надцатилетняя") система ценностей сменяется взрослой - во всяком случае, такая возможность открывается перед персонажем. "Алекс стал большой, блин, вырос наш Алекс" .
Дидактично получается, что так, что сяк. Но дидактизм книги - оптимистический: чем бы, мол, дитя ни тешилось, станет рано или поздно порядочным papik'ом вроде вас, так что, сочувственный читатель, "вспоминай иногда коротышку Алекса, каким ты его запомнил" , не ходи по темным улицам, не открывай двери незнакомцам, но и не слишком пугайся: все будет хорошо.
В фильме акцент перенесен на "исправление", мнимое или подлинное, на лицемерие государства. (Видимо, это и было истинной причиной запрета, а вовсе не запредельная доза насилия.) Оно терпит насилие, оно борется с ним, лишая насильника свободы выбора, а когда из-за этого начинаются неприятности - радостно швыряет Алекса обратно.
В связи с "Заводным апельсином" много говорилось именно о проблеме свободы выбора. Имеет ли право на моральный выбор такой явный подонок, как Алекс? Можно ли его насильно сделать хорошим? Мне кажется, серьезный разговор об этом на материале "Апельсина" - некоторое преувеличение. Проблема дискредитирована двумя вещами: во-первых, о ней артикулированно и обстоятельно говорят в самом тексте (особенно тюремный священник); во-вторых, процесс-то оказывается обратимым, так что ничего страшного для свободы воли, в сущности, не происходит.
Интересно было бы узнать, на какое примерно время спланировал Берджесс свою антиутопию? В книге прямых указаний нет (разве что упоминается автомобиль 95-го года - менее старый, чем остальные); а вот в одной из сцен фильма в магазине "Мелодия" виден календарь на 2001 год.
Запирайте двери.