Евгений Реутов. Из анналов 2001 г. н.э.

...Я повернул и, пока два двойных часа ночи не прошли, избиение их не останавливал... Шатры свои они покинули и ради спасения своих жизней топтали трупы своих воинов. Как у пойманного птенца голубя, трепетали сердца их. Они испустили горячую мочу, в колесницах своих оставили свой кал...

Из анналов Синаххериба (Месопотамия, 691 г. до н. э.)

T от факт, что в книге, которая вместила в себя стихи и поэмы более ста современных авторов, наличествуют и видоизмененные цитаты, и - во множестве - эпиграфы, и даже стихи-ремейки, - никак не поставишь в укор составителю сборника. Это закономерно для антологии, вышедшей в свет во время второй кавказской кампании, во время (уж как ни крути) войны-реванша, войны-ремейка. Там и сям на страницах мелькают тени классиков, но особенно часто (что вполне естественно) натыкаешься на фантомы авторов "Сна" и "Стихов о зимней кампании 1980 года". Именно эти два стихотворения, на мой взгляд, являются своеобразным камертоном "Времени "Ч". И, может быть, еще строки Блока "Пусть скачет жених - не доскачет. Чеченская пуля верна". Непостижимо, почему ни один участник книги не поставил их эпиграфом к собственному тексту, хотя другое двустишие Александра Александровича - про весну без конца и без краю - нашло себе приют на триста первой странице.

Было бы несправедливо, да и недостойно упрекать авторов и составителя во вторичности. Вспомним борхесовское предположение: все пишущие являются одним Пишущим. И вспомним Екклесиаста: нет ничего нового под солнцем, достаточно включить "ящик". "В телерепортаже / о жертвах чеченской войны / кадры в госпитале / Мальчику лет тринадцати / оторвало ноги выше колен / седая расхристанная мать / откидывает одеяло / перед камерами" . Это фрагмент стихотворения Дмитрия Кузьмина. А вот в ту же телевизорную штольню всматривается Филипп Минлос: "Предположим его зовут Х / он дарит ей девять больших роз / она живет на спартаковской / все и всегда читает лежа / смотрит сериал антонелла / говорит не дари столько цветов / или не разрешу провожать / еврейка, хорошо готовит / кодовый замок второй этаж / умоляю не хлопайте дверью / с кухни новости про гудермес/ в следующей серии они / не появятся на экране" .

Но штука в том, что исчезают с экрана только "статисты". "Герои" и "характерные" ведущие если и не кочуют из серии в серию, то непременно появятся спустя десяток короткометражек. В другом костюме. На фоне иной декорации. Причем я заметил, что в первую чеченскую среди "статистов" были знакомые знакомых , а во вторую - уже просто знакомые , хоть и не близко... Вот это приближение твоей индивидуальной трагедии или, лучше сказать, истекающий ее канун - один из лейтмотивов сборника. "в белое небо в голубые прозрачные окна / пригоршнями словно бросает ребенок песок / птичьи стаи / мама зовет далеко голос теряется глохнет / мальчик пустые гильзы в лесу собирает // открыли сезон охоты стреляют в лето / в птиц на лету и листья и перья цветные / подругам дарят / а красные паучки все ждут попутного ветра / а гильзы стоят на столе пахнут гарью" (Дмитрий Григорьев). Согласитесь, эти строки из книги о войне на Кавказе придутся к месту и в книге, например, о "третьей удмуртской" или "пятой нанайской". Как, впрочем, и стихи самого старшего из авторов "Времени "Ч" - Семена Липкина (который знает, что такое "время "Ч", не только из средств массовой информации или от знакомых знакомых): "Неестественный грохот орудий. / Подымается въедливый дым. / Порешили безумные люди, / Что легко умереть молодым. // Льет скала свои громкие слезы, / С гневным шумом река потекла. / Мертв пастух. Разбегаются козы. / Вторит древнему гулу угрозы / Колокольчик на шее козла" .

Эти восемь строк воскрешают в моей памяти московскую зиму 1994-95 годов. В дворницких и бойлерных, в конторах и офисах, а особливо в редакциях - споры с пеной у рта, с хватаниями за лацканы (штурм будет? не будет? кто? ты? меня? да я сам тебя ...). Работаешь дедом-морозом, ездишь по вызовам - почти везде включен телевизор, в котором иссиня-черно, трассирующе, пурпурно. В центре на каждом углу - проверка документов. На Тверскую за сигаретами выбежал - взяли под белы рученьки. И закат над Белорусским вокзалом - багровый, с протуберанцами, и во сне - то летящие рыбы, то друг детства в берете десантника, то в зимнем море баржа, по борт груженная коробками в бурых подтеках... И - в день хотя бы раз - ну, не скажу, что чувство дежа вю, но чувство, что вот-вот будет дежа вю, не через миг, так через минуту...

Но вернемся к книге. Ее появление в нашем прогрессивно-агрессивном обществе - несомненное событие, после которого война, несомненно, будет продолжаться. Душераздирающий лермонтовский "Сон" не прекратил кавказской войны в девятнадцатом веке, а желчно-пронзительные стихи Бродского о "зимней кампании 1980 года" - афганского кровопролития в конце двадцатого. Попытки литературы хоть что-то противопоставить войне до сих пор были тщетны, тщетны они и теперь. "мы и они тем же воздухом дышим / один кислород в наших клетках сгорает / мы пишем и пишем и пишем и пишем / они убивают и умирают / мы пишем мы чашу пускаем по кругу / они черепа разбивают друг другу // мы делаем вид будто ведаем что-то / тем временем на человека охота / кому наши строчки и эти вот тоже / наверное тем кто с напалмом на коже" (Рафаэль Левчин).

Отступив на два пробела от цитаты, попробую сформулировать трудноопровержимый тезис. Да. Ни разу еще - на нашей памяти и в обозримой истории - стихи и поэмы не остановили ни бомбардировок, ни высадок, ни "зачисток" (столь часто фигурирующих в сборнике). Но "ни разу еще" - не означает "никогда впредь". "Прощайте, принцесса, я еду далеко, / Туда, где никто еще не был из нас. / От сдержанных волн и жемчужин Востока / Меня увезут воевать на Кавказ. // ...Прощайте, принцесса, не думайте плохо. / Я тоже не плачу. Кавказ так Кавказ. / И если я сгину без толку, без проку, / То можете верить: я умер за Вас" (Дмитрий Рекачевский). Хотя в этих строках, вполне "традиционных" для отечественной словесности, нельзя не заметить оттенка позерства, в них же слышится и щемящая, адресованная в будущее - ностальгия. В ее присутствии авторская "поза" более чем простительна. Тем нынешним домоседам, кто с десяток-другой лет назад уходил выполнять "священную обязанность", кто на перроне или у военкомата расставался с друзьями и не соблаговолившей прийти подругой, - эта обреченная бравада близка и понятна. Признайтесь, благосклонные пишущие читатели, что в каждом из нас вопреки всему теплится вера: когда-нибудь, каким-то чудесным образом, процесс складывания букв растопит ледяную каменюгу на сердце у непишущего читателя и даже у не читателя вовсе. Как порою хочется, чтобы просиживание штанов у компьютера или бдение над листом тетрадной бумаги привело к эффекту наподобие того, какой, скажем, возымел стадионный концерт рэгги во время гражданской войны на Ямайке... Наверно, пока мы находимся в Третьеримской Империи, где, по наблюдению Виктора Кривулина ( земля ему пухом ), закопченные мартовские сугробы имеют контуры рядового Иванова или Казбека Ататуева, - все-таки необходимо открывать тетрадь, чинить карандаш, включать подержанный компьютер, заходить по пути из пивной в книжный. Ибо если не делать этого, то литература начала третьего тысячелетия нашей эры издали будет как две капли воды похожа на древневавилонскую клинопись - или на месопотамские письмена, вынесенные мною в эпиграф.