Александр Соколянский. Возвращение в XVIII век, или Дружеская перепалка с Ильей Смирновым
Александр Соколянский
Дата публикации: 21 Мая 2001
Есть речи - значенье темно иль ничтожно,
Но им без волненья внимать невозможно
(М.Лермонтов)
Вы искренни и поэтому уязвимы
(Неизвестный читатель РЖ, из отзыва на статью И.Смирнова "Пузыри" )
С Ильей Смирновым я знаком, по-моему, больше десяти лет - и не устаю им восхищаться. Как сугубо героической личностью, во-первых, и как автором весьма занимательных текстов - во-вторых. Самое дивное в Илье то, что, подобно герою незабываемой окуджавской баллады, он "как он дышит, так и пишет". Не стесняясь при этом показаться грубияном, профаном, отсталым рутинером и врагом свободы в самом широком смысле слова. Не боясь облажаться, залезши в те области художественной жизни, о которых - будем честны - знает довольно мало Лучше всего он пишет о русском роке - в своем привычном стиле, который заставляет вспомнить о революционных демократах позапрошлого столетия (о пафосе Белинского, о юморе Щедрина), но с великолепным знанием предмета. Правда, сегодняшний русский рок ему не нравится и о нем он писать не хочет.
Статьи Смирнова необыкновенны тем, что главную мысль автора почти всегда хочется поддержать, додумать и развить дальше, а от аргументов, приводящихся в доказательство этой мысли, довольно часто хочется взвыть: ну что ж ты такое пишешь, правдолюбец стоеросовый! Я, на правах приятеля-редактора (и, отчасти, единомышленника), пытался навязать ему нечто вроде соавторства: твой текст, мол, я вообще трогать не буду, но сделаю нечто вроде "заметок на полях". Это, к слову сказать, вполне почтенный жанр - если, конечно, автор подобных заметок сохраняет чувство меры и не считает свои заметки более важными, чем основной текст. Смирнов, однако, уперся как трицератопс: нет, ни в коем случае, ни при каких обстоятельствах. Публикуйте как есть, а потом вступайте в полемику. Ладно, будет тебе полемика.
Для начала - несколько шлепков по самым уязвимым местам. Конечно, ссылка на Гаспарова , открывающая смирновские рассуждения - это явная натяжка. Академик Гаспаров изучает ритмику и рифмику русского стиха и когда он занимается исследованиями, "Белые бреды" позднего, ополоумевшего Брюсова для него так же существенны, как гениальные "Tristia" Мандельштама. Это вовсе не значит, что они равноценны для Гаспарова-читателя. Студентка биофака с равным энтузиазмом препарирует розу и жабу - попробуйте-ка, однако, прийти к ней на свидание с букетом жаб, что получится?
Я абсолютно уверен в том, что это - именно натяжка, а не сознательный подлог. Однако, под мощным гаспаровским прикрытием, в "Пузырях" незаметно протаскивается заведомо ложный и неумный тезис все той же самой рев.-дем. эстетики середины XIX века. У Ильи Смирнова читаем: "...из множества итальянских художников составители энциклопедий выбрали десяток корифеев. Однако, человек, у которого будет время побродить по маленьким церквям и провинциальным музеям Италии, может отыскать и других живописцев, которые произведут не менее сильное впечатление. Хотя они мало кому известны за пределами родного городка ". Смирнов вообще не упускает случая выступить в защиту малых сих, но на этом поприще он подвизается, мягко говоря, не в одиночку. У Н.Г.Чернышевского в его чудовищной и наспех написанной диссертации можем прочесть: " Если бы кто-нибудь захотел в каком-нибудь жалком, забытом романе с вниманием ловить все проблески наблюдательности, он собрал бы довольно много строк, которые по достоинству ничем не отличаются от строк, из которых составляются страницы произведений, восхищающих нас ". Это даже не "материализм", а тупой фейербаховский позитивизм, желудочное мышление, которое всерьез принимать попросту невозможно - хотя бы с тех пор, как написана 4-я глава набоковского "Дара".
Я не говорю уж о таких вещах, как ссылка на "случайно забредшую женщину", которая побывала на каком-то (весьма возможно - скверном) вернисаже в Манеже, посмотрела на экспонаты (судя по описанию - что-то в духе Курта Швиттерса) и сказала: "Господи, на что же люди тратят свое время?" Надо так понимать, что это прозвучал глас народа и провозгласил свою сермяжную правду. Допустим, что эта женщина действительно существовала. Но подобные приемы в журналистике - банальность и пошлость, чтоб не выразиться хуже. "Не понимаем мы такого искусства, - пожимая плечами, говорили рабочие". Пахнет тридцатыми годами, борьбой с формализмом, табаком "Герцеговина флор". Нехорошо.
А чего стоит походя брошенная фраза:" ...Профессиональная кинокритика ликвидирована как класс "! Илья, побойся Бога - ты когда в последний раз открывал "Искусство кино" ?
По мелочам я из "Пузырей" еще много чего могу понадергать - однако, хватит. Рука бойцов колоть устала. Поговорим о главном - о весьма очевидной и почти тотальной переоценке ценностей в современном искусстве. Она на самом деле облегчает существование шарлатанам. Законы художественной жизни кардинально изменились. Тут Илья Смирнов прав на все сто процентов. Однако, попробуем разобраться: что же происходит? Неужто и впрямь некий всемирный комплот жуликов и прохиндеев диктует художественную моду, распределяет гранты, вручает литературные премии заведомо скверным писателям, беснуется в Интернете и т.д. и т.п.? Кто они, эти сквернавцы: жидомасоны, должно быть? И, кстати, про борьбу с хорошим и честным искусством в "Протоколах сионских мудрецов" ничего написано не было? Может быть, в каких-нибудь секретных приложениях?
Я не издеваюсь над статьей Смирнова, я просто применяю старый честный прием, дозволявшийся во всех диспутах: беру чужую мысль и довожу ее до абсурда (у этого приема есть какое-то латинское название, только мне его сейчас не вспомнить). Тем самым расчищаю место для собственных логических построений и начинаю, естественно, с самых простых вещей. С голой задницы, " выставленной, оплаченной и отрецензированной, как произведение изобразительного искусства ".
Фамилия этой задницы была, по-моему, Бренер . О нем уже года три как все забыли, и правильно сделали. Человек был малосимпатичный: хлипкий, нервный, дерганый какой-то... На одной из его акций в ЦДХ мне довелось присутствовать: он ходил по безлюдному залу, останавливался перед картинами (глаза были абсолютно невидящие) и перед каждой что-то этакое делал: декламировал стихи и отрывки из таблицы умножения, прыгал на одной ножке, взъерошивал себе волосы и т.д. Потом, действительно, расстегнул штаны и показал все, что мог. Собственно говоря, гордиться там было нечем.
Это было довольно противно. Но это не было бессмысленным эпатажем. Во-первых, потому, что эпатаж (хрестоматийная желтая кофта Маяковского, спектакли обэриутов, проказы Дали и т.п.) всегда рассчитан на публику, а Бреннеру было безразлично, смотрят на него или нет. Смысл его акции как раз в этом и заключался: продемонстрировать, что все на свете - безразлично. Нет никакой существенной разницы между чтением стихов и подпрыгиванием на одной ножке. Я же говорю: тот еще был типчик. Однако то, что он делал, имело художественный смысл. Пусть мне этот смысл претит еще больше, чем Илье Смирнову, - я не стану врать, что его вообще не было.
Кстати, насчет осмысленного творческого эпатажа: его история начинается не в ХХ-м и даже не в XIX-веке, а непосредственно в античности (которой, помимо истории русского стиха, занимается академик Гаспаров). В древних Афинах знаменитый киник Диоген Синопский, помимо всего прочего, прославился тем, что прилюдно мастурбировал. И приговаривал мечтательно: "Вот если бы голод можно было утолить, потирая живот..." Об этом с величайшим пиететом рассказывает Диоген Лаэрций - и это действительно было не бытовым хулиганством, а практическим доказательством философского тезиса: чем меньше тебе нужно от мира, тем ты свободнее и счастливее.
Однако, вернемся в собственное время. Поскольку Смирнов терпеть не может постмодернистов (их " исследовательская" методология сводится к мусорной куче из обрывков чужой учености /.../ Идеальный постмодернист - это сантехник, который подсоединяет канализацию к газовой плите и пр. "), он, должно быть, по этому ведомству зачисляет и Бренера. Разумеется, ошибается. Бренер - типичный авангардист, появившийся на свет после смерти авангарда.
Сейчас я постараюсь с максимальной простотой объяснить разницу (те, кому она и без меня известна - пропустите пару-тройку абзацев). Если в XIX веке о картинах Моне или стихах Бодлера говорили в худшем случае: "это отвратительное, это вредоносное искусство", то уже в начале ХХ-го художники и поэты начали делать такие вещи, от которых добропорядочная публика отшатывалась: да это вообще не искусство! Это не картина! Это не стихи! Это издевательство! Так родился художественный авангард - искусство, статус которого поначалу всегда сомнителен. Искусство под вопросом - и, как правило, с поистине чудовищными амбициями. Куда уж там романтикам - лорд Байрон, как известно, много начудил в своей жизни, но, по крайней мере, Председателем Земного Шара провозгласить себя не додумался.
Потом все постепенно вставало на свои места. Выяснилось, что Малевич - великий художник, а Хлебников - великий поэт. То же самое впоследствии выяснилось насчет поэзии наших обэриутов, живописи французских дадаистов, атональной музыки, театра абсурда и т.д. и т.п. Все это продолжалось довольно долго - до тех пор, пока деятели авангардного искусства не поняли, что они зашли в два тупика сразу.
Во-первых, арсенал новых приемов оказался не безграничен (а новизна - вещь для авангарда сугубо принципиальная). Фигуративная живопись, нефигуративная живопись, чистая абстракция, чистый холст, дырка в холсте, пустая рама, сожжение пустой рамы - дальше что делать? Только и остается, что задницу показывать.
Во-вторых, перестал работать механизм художественной провокации под лозунгом "А вот это - искусство?". Авангардист, бедняга, еще и показать толком ничего не успеет, а публика ему уже кричит: "Это искусство! Искусство!" Добавляя сквозь зубы: "Отвяжись только, надоеда..."
А как ему отвязаться, если он - художник? Это как в рассказе Хармса про математика, вынувшего из головы шар : он со своим шаром гораздо меньше нужен Андрею Семеновичу (условно говоря, своей аудитории), чем Андрей Семенович - математику.
Короче говоря, пришлось постепенно отказываться от права диктовать публике свою волю, от претензий на внимание к любому жесту, трактуемому как художественный жест, от своевластия и бескомпромиссности. Пришлось вспомнить о таких вещах, как "занимательность", "развлекательность", "эффектность" и пр. Так возник постмодернизм - искусство, сознательно предлагающее себя публике в качестве аттракциона. Умного, глупого, смешного, тошнотворного - да какого угодно, товар есть на все вкусы. Этот товар всегда представляет собою некую игру с покупателем, а то и несколько игр сразу. "Имя розы" Умберто Эко (это он-то - сантехник, подсоединяющий газ к унитазу? Фу, Илья, как не стыдно!) можно читать как детектив, как исторический роман, как роман сугубо философский - впрочем, это пример избитый и даже несколько устаревший. У нас теперь есть свой детективщик-постмодернист, и фамилия его, разумеется, Акунин. Играет он попроще, историю знает похуже, но читать его все равно приятно. Кстати, сообщаю из чистого злорадства: скорее всего, Акунин будет номинантом очередного "Букера". А то и лауреатом.
Я понимаю, все это может очень не нравиться. Искусство вообще и литература в особенности почти двести лет всерьез занимались жизнеучительством, врачеванием душ человеческих, разгадкой великих тайн бытия, борьбой с мировым злом и тому подобными вещами. Сколько в России было писателей, понимавших свою работу как особую, свыше возложенную миссию - от Гоголя до Солженицына - и не перечислишь. Скажу по секрету: есть даже журналисты с типично миссионерскими замашками. Но все когда-то должно кончиться и, похоже, на наших глазах заканчивается время завышенных творческих амбиций. От вершин, на которые мы вознеслись вместе с пушкинским "Пророком", от задачи "Глаголом жечь сердца людей" мы возвращаемся к естественным нормам художественной жизни. Как все помнят, Державин писал своей Фелице: " Пророком ты того не числишь, кто только рифмы может плесть " - и хвалил ее за здравомыслие. Как все помнят, он писал ей же: " Тебе поэзия любезна, приятна, сладостна, полезна, как летом - вкусный лимонад ". Понимаешь, Илья, лимонад: более высокого сравнения он не искал и искать не собирался. А Екатерина Великая эти стихи читала, плакала от удовольствия, а потом подарила поэту табакерку. И он, и она считали, что этого - вполне достаточно.