Александра Лаврова. Все движется любовью
"Граф Люксембург" в постановке Григория Дитятковского
Александра Лаврова
Дата публикации: 22 Июня 2001
В Новосибирске многие продвинутые театралы перестали морщиться при упоминании оперетты лет уже, наверное, пять назад. У нас ставили питерские музыкальные режиссеры Юрий Александров и Александр Петров, не сокрушившие, но изрядно расшатавшие провинциальные опереточные устои. И хотя в репертуаре Новосибирской музкомедии по-прежнему полно дешево-провинциальных спектаклей с джентльменским набором любимых народом штампов, послушать "Сильву", "Летучую мышь" или "Бал в Савойе" нестыдно.
"Граф Люксембург" Легара в постановке Григория Дитятковского , фаворита последней "Золотой маски", ожидался с нетерпением. "Согрешить" с легкомысленным жанром драматический режиссер, по его признанию, хотел давно и на случайную связь с новосибирской музкомедией согласился охотно. То, что он будет "очищать оперетту от штампов", легко прогнозировалось. И все же радикализм режиссера обескуражил не только опереточных фанов. Дитятковский, кажется, выплеснул вместе с наносным мусором самую суть жанра, покусился на его основополагающие законы, каноны. Словом, не оставил камня на камне. Так что камни полетели в него самого.
Он выбрал полный, необлегченный клавир "Графа" и первый, досоветский, перевод либретто. Длинный, неторопливый, без социальных акцентов. И, конечно, не случайно в программке (прелестная картинка новосибирского постимпрессиониста Ивана Кулакова) возникли слова Легара почти столетней давности √ направленные, как нетрудно догадаться, против общего "духа иронии" и специально против Оффенбаха: "Я думаю, что шутливая оперетта не представляет интереса для сегодняшней публики. Я не могу усматривать назначение оперетты в том, чтобы подвергать осмеянию все прекрасное и возвышенное... Моя цель -- облагородить оперетту. Зритель должен переживать, а не смотреть и слушать неприкрытые глупости".
Доверившись желаниям композитора, Дитятковский создал элегантный, грустный спектакль, рассказывающий очень простую историю любви. И рефлексирующий по поводу жанра, театра, взаимоотношений искусства и жизни. Ритмика, сценография, краски, затемненность, костюмы, интонация, атмосфера, способ высказывания "Графа Люксембурга" действительно идут абсолютно вразрез с представлениями об оперетте. Радикализм Дитятковского заключался, похоже, в отсутствии какой-либо агрессии, в неторопливо возвращенном благородстве...
Конечно, в новосибирском "Графе" нет никаких опереточных интерьеров -- мансард, гримерок, дворцовых залов. Уходящие в глубь сцены по диагонали колонны Владимира Фирера, вокруг которых движутся артисты, то находя, то теряя друг друга. умело играющего полутенями. Голые электрические лампочки Глеба Фильштинского , то парящие под колосниками, то спускающиеся до пола и своим смещающим восприятие, бьющим по глазам воспаленным светом придающие происходящему какой-то сновидческий, галлюциногенный оттенок. Гремящий из динамиков натуральный гром и шум льющегося дождя (черные плащи персонажей кажутся действительно мокрыми) - они возникают на протяжении всего действия, порой даже оттесняя музыку, и воспринимаются как остраняющая звуковая рамка. Время от времени появляется у левой кулисы фотограф со старинным фотоагрегатом и сатанински-праздничной вспышкой останавливает действие, заставляет актеров выходить из игры и позировать...
Балет (скорее, миманс) и хор (почти что балет) геометрически расчертили, структурировали пространство жизни главных героев. Балетмейстер Татьяна Капустина, заменившая приглашенного, но не приехавшего в Новосибирск Сергея Грицая, не сумела добиться от массовки абсолютной точности, но идеи режиссера уловила и передала честно. Миманс в "Графе" - это та среда, из которой история любви вырастает, и, вырастая, свою среду одушевляет. Друзья-собутыльники, восторженные поклонники, которые всегда рядом, когда надо и когда не надо - праздный гуляка граф и певичка из кабаре живут на миру √ чего им бояться, чего стесняться? Но вдруг богема в черно-белых одеждах, мешковатых и элегантных, сливается в общую массу √ в этакий жутковатый океан Соляриса, любопытно-отчужденный, кажущийся безжизненным, но точно улавливающий желания человека...
Все это странным образом одновременно подчеркивает театральную условность происходящего, отсылает к живой жизни за стенами театра и выводит действие к стоящим за пределами искусства праистокам человеческого самоосознания. Несовременная, но всегда актуальная истина "любовь не продается" приобретает еще более несовременный и обобщенный, очищенный от социального смысл "любовь есть". Там, где является любовь, страсть, как является на черно-белом фоне спектакля багровое пятно платья Анжель, все отступает, молчат пушки, социальные предрассудки, богемные привычки, чувство вины, циничные расчеты, деньги┘ И искусство - тоже.
Снимая опереточные стереотипы, режиссер психологически проработал рисунки ролей и предложил исполнителям внешне неброский, несколько отстраненный и холодноватый, стильный способ существования. Неудивительно, что его адекватно поняли молодые солисты, например, звездный дуэт новосибирской оперетты Вероника Гришуленко и Александр Милосердов -- великолепные, эффектные герои-любовники, обладающие не только выразительными вокальными данными, но и драматическим талантом, умеющие при физической гибкости держаться с несуетным достоинством. В союзники за какой-то месяц Дитятковский обратил и "простака" Сергея Плашкова, и "субретку" Светлану Склемину, и актеров старшего поколения, любимцев публики, поистине народных опереточных героев, привыкших к сольным выходам и овациям: Виктора Состина √ Князя (к слову сказать, он загримирован под Легара) и Ольгу Титкову √ графиню Данкову. Их комические пассажи, столь любимые традиционной опереточной публикой, объем их сценического существования √ все это строго выверено режиссером, исполнители не выпадают из целого, и, кажется, вовсе от этого не страдают. И сценические их радости и страдания не утрированы -- легки. Кстати, Дитятковский достиг почти невозможного -- заставив актеров день и ночь заниматься сценической речью, он почти полностью снял их провинциально опереточный говор.
Нет, наверное, жанра, более дискредитировавшего себя за годы всеобщего эстетства и концептуализма. Полная и безоговорочная художественная примитивность оперетты, ее гибель ни у кого уж, кажется, не вызывали сомнения. Однако именно она неожиданно оказалась притягательна для серьезных драматических режиссеров, и отношение к ней изменилось. Результаты показали, что режиссеры играют с опереттой вовсе не из денег и отнюдь не бесцельно проводят время. Как всякий нувориш, оперетта сочетает витальную силу в движении вперед и невольную безжалостность по отношению к прошлому, которое уважает, но обнажает, сводя вечные истины до примитива. Но в примитиве усталая истина оживает! Оперетта несет в себе наив первозданного зрелища. Грубое, неокультуренное поле оперетты легче очистить от штампов, чтобы вокруг чистого ядра сложить "чужие" ей культурные камни в новую матрешку, создать театр в театре, отрефлексировать рефлексию.
Как все знают, Борис Цейтлин в краснодарской музкомедии устроил феерическую, пародийную рефлексию жанра советской оперетты, не лишенную, впрочем, ностальгического флера. Но он фактически создал свой драматургический текст ("И вновь цветет акация...") на основе сюжетов и мелодий Дунаевского. Дитятковский поставил совершенно другие задачи. Придумав на основе целомудренного текста классической оперетты поэтичную и прихотливую театральную картинку, он исподволь заложил в ее основание тему общечеловеческую и вневременную: суть всего -- любовь. Не основной инстинкт, не интеллектуальные умствования, а любовь движет "Графом Люксембургом", любовь, которая существует, где бы мы ни жили, чему бы ни служили. Любовь режиссера к театру. Любовь героев, имеющих непосредственное отношение к искусству, но прежде всего -- мужчины и женщины -- друг к другу.
Тема стертая, старая как мир, о которой словно бы и нельзя говорить впрямую, чудесным образом выжила в жанре оперетты и извлечена Дитятковским в каком-то пугающе чистом виде. Это, конечно, революционное потрясение не только жанра, но и основ культуры. Это наивно? Да, наивно. Это прямолинейно? Да, прямолинейно. Так что бросать камни в "Графа Люксембурга" будут и дальше. Но и любить этот спектакль будут так, как редко любят постановки в жанре оперетты┘