Инна Булкина. Журнальное чтиво: выпуск 54
"Новый мир" #8, "Знамя" #8, 2001
Инна Булкина
Дата публикации: 3 Сентября 2001
А вгустовские номера "Знамени" и "Нового мира" , кажется, все же рознятся по качеству поэзии (хотя тут могут быть разные мнения), однако в том, что касается прозы и non-fiction, случаются очевидные совпадения и переклички. Непреднамеренно, должно быть.
"НМ" открывается большой безрадостной "деревенской" повестью Александра Титова ( "Жизнь, которой не было" ). Чтение на любителя, но Андрей Немзер отдал ей должное . Вымирающая деревня, самогон, деревенский дурачок, деревенский праведник, деревенский философ, "есть женщины в русских селеньях" и т.д. Коллекция деревенских типов и " тихая печаль, перерастающая в страшную тоску ". Между тем другая большая "физиологическая проза" - из "Знамени" ( "Минус" Романа Сенчина), похоже, способна наводить тоску иного, чернушного толка. Что немудрено:
После рассказа "Афинские ночи" его автор, сравнительно молодой "разгребатель грязи" и "хранитель душевной чистоты" был пожалован титулом "надежды нашей словесности". Новый физиологический очерк с сильным автобиографическим подтекстом сделан довольно умело. "Минус" - это заштатный анемичный Минусинск, в театре коего герой служит монтировщиком декораций. Бедность, скисшая богема, жуткий общежитейский быт, пьянство, безнадега, наркота, мечты о стильных кабаках и неведомых красавицах. Интеллигентные идеалисты-родители, обреченные крестьянствовать в ближнем селе. Когда-то крутые, а ныне тоже вянущие дружки-неформалы в Абакане, что кажется центром цивилизации. Толика отчаяния, пригоршня добрых чувств, постоянное (невольное) охорашивание героя по имени Роман Сенчин. Мерзок, но не так, как вы, - иначе .
(То снова был журнальный обзор Андрея Немзера).
Кроме тоскливо-чернушного "Минуса" в том же номере "Знамени" короткая проза Александра Кабакова и Анатолия Курчаткина. В первом случае фэнтази ( "Маленький сад за высоким забором" ): что-то о грядущих человеках, которых внезапно вынимают из жизни и помещают в "дискретизатор", чтоб они ценою долгих усилий научились останавливать мгновение, во втором - совсем наоборот: короткий мемуар об августе 1991-го ( "Воспоминание об Англии" ).
Малая проза "НМ" представляет соответственно Евгения Шкловского ("Улица" ) - несколько рассказов, которые и есть в буквальном смысле "остановленные мгновенья", и "Записки беглого кинематографиста" Михаила Кураева - очередной опыт "новейших мемуаров", по большей части не о времени, а о себе. Автор собой откровенно любуется.
В поэтическом отделе "Нового мира" Андрей Немзер выделяет Марину Бородницкую : Лучшие стихи "НМ" (да, пожалуй, и других журналов за последние месяцы). Похвала дорогого стоит, если, скажем, заглянуть в августовское "Знамя", где Елена Шварц и Бахыт Кенжеев .
И если впасть в эту интонацию Немзера, то, пожалуй, лучшая, самая сложная и прихотливо организованная проза "Знамени", да и " других журналов за последние месяцы " - "Ваня, Витя, Владимир Владимирович" Мих. Айзенберга, почему-то помещенная редакцией в рубрику... "Non-fiction". Это рискованная смесь читательско-приятельских отношений, разговоров, чужих и своих монологов, вставных новелл "в русском жанре", как то:
История о блаженном Августине
Наш сторож жил тогда в деревне и работал лесником. Подружился он с неким Августином и дал ему почитать Библию. Августин долго не отдавал книгу, читал. Потом заперся и день-два что-то писал. Была осень. Рядом с домом, где заперся Августин, мальчик удил в речке рыбу. Августин взял охотничье ружье и первый заряд выпустил в мальчишку. По счастью, не попал. Тогда Августин выбежал из дома и с криком "Щас буду делать мясо!" побежал по деревне. Деревня попряталась по огородам. Августин влетел в избу к мужику с перебитыми ногами. (Тот в детстве подорвался на мине, но говорил, что всю войну прошел.) Мужик был уже под кроватью. Никого не увидев, Августин прицелился и выпустил второй заряд в икону, прямо Спасу в переносицу. Тут и набросились. Августина связали и вскоре отправили в сумасшедший дом. Деревня решила: потому рехнулся Августин, что лесник давал ему есть желтые плоды, которые привозил из города.
Желтые плоды - это апельсины.
- Да-а, - сказал Иван, - все еще густо живет провинция. Был недавно в Кашине, видел плакат, на нем коровья морда и надпись: "Удвой удой, утрой удой, не то пойдешь ты на убой". Какие-то францисканские идеи.
Между тем "русский жанр" в "Знамени" закреплен за Сергеем Боровиковым , - "русским жанром" здесь называется традиционный набор "отрывков из писем-мыслей-и-замечаний", или, как еще говаривал тот автор: "Жанр, который выдумал Василий Львович". В мемуарном отделе воспоминания о военном детстве Ильи Сафонова ( "Мечты об оловянной ложке" ). Акцент здесь на "детстве", детском восприятии войны как естественного фона и порядка вещей:
Вообще, нетрудно заметить, что какого-то специального внимания собственно военной теме я не уделяю и делаю это по одной простой причине: здесь речь идет о том, что занимало малолетнего жителя окраины периферийного города, и не более того. Война была привычным фоном жизни для всех, и особенно для детей, легче вживающихся в новые условия. Войной было пропитано все: убогая еда, случайная одежда, частушки, которые мы распевали с непременным "Гитлером на заборе ... " < ... > Романтические стороны, привлекающие мальчишек в войне, до наших бараков не доходили ни в каком виде, даже в виде рассказов. Вот и получалось - война была действительностью, но для нас действительность сходилась в быт. Вот в войну и не играли, что в нее играть - как я носил дров для печки! Играли, скорее, в мир.
Илья Сафонов, к слову сказать, один из авторов и составителей книги о своей тетке - Анне Васильевне Тимиревой ("Милая, обожаемая моя Анна Васильевна"), изданной в Москве лет пять назад и посвященной истории отношений А.В.Тимиревой с адмиралом Колчаком. Сюжет этот поминается, а книга цитируется в полемическом отделе августовского "НМ", где представлена "Переписка из двух кварталов" Григория Померанца и Андрея Зубова. Речь там о судьбе Белого движения и о том, " почему же не приняла Россия Белого дела ?". Один из авторов (Григорий Померанц) полагает, что " однозначного ответа и нет ", другой (Андрей Зубов) - ответ знает и дает его... вслед за И.Буниным: "... Большинство не всегда право ... и в те страшные и в прямом смысле судьбоносные для России года большинство из нас было глубоко не право, глубоко преступно. Не мир без нищих и калек, а зависть к богатым и жадность до их земли и добра заставили крестьян считать "своими" красных, позволивших грабить и расхищать чужое имущество, а не белых, восстанавливавших закон. < ... > Наш народ убил Бога в своем сердце, потому что Бог был ему, хулигану и жадной гадине, бельмом на глазу в его бесчинствах и грабежах ".
И буквально в следующем абзаце: " И ныне правит нашей страной хулиган и жадная гадина, пираты и бессовестные циники, грабящие страну и безумно радующиеся тому, что нищий и полуголодный народ пребывает в прострации и астении ... итд ". Так кто же у нас " хулиган и жадная гадина "? Тот, кто сверху, или тот, кто снизу? Или и те, и другие? Или просто все зависит от сиюминутного вектора инвективы?
Тот же автор вновь говорит о раскаянии и возвращении к "России, которую мы потеряли" - на этот раз в "Конференц-зале" "Знамени", где наряду с другими отвечает на вопросник редакции: Россия 1991-2001. Победы и поражения.
Знаменательно, что в большинстве своем другие отвечавшие на вопросы "Знамени" (среди них Андрей Дмитриев, Юрий Рыжов, Евгений Ясин) счет поражениям начинают исчислять с августа 1991-го, а счет победам - с августа 1998-го. Похоже, дефолт стал чем-то на манер "вытрезвителя" - для глотнувших свободы.
"Новый мир" продолжает обсуждение грядущей реформы правописания - статьей Максима Кронгауза "Жить по "правилам", или Право на старописание" . Статья замечательна тем, что автор выступает в двух лицах: "лингвиста и обывателя". Лингвист спокойно разъясняет, кто от реформы выиграет - дети, и кто проиграет - взрослые грамотные люди; перечисляет те немногие и нерадикальные в общем-то измененения, которые сулят нам реформаторы, после чего заключает в постскриптуме:
Я уверен, что проведение реформы, если она состоится, ни для кого не будет катастрофой (просто в силу незначительности изменений). И все же ...
Короче говоря, я за парашют . И как говаривал герой одного фильма, делайте со мной что хотите.
В отделе критики "НМ" имеет смысл выделить большую статью Дмитрия Быкова о Льве Лосеве ( "Вокруг отсутствия" ), "Знамя" в рубрике "Nomenclatura" представляет Тимура Кибирова (Евгений Ермолин. "Слабое сердце" ).
Наконец, Александр Кушнер в "НМ" огромной монографической статьей отзывается на выход сборника "Пруст в русской литературе". Статья Кушнера вслед Марине Цветаевой озаглавлена "Наш Пруст" :
" Сейчас читаю Пруста, с первой книги ... читаю легко, как себя, и все думаю: у него все есть, чего у него нет?? " - Это Цветаева.
" Кажется, впервые в жизни меня не раздражают два ее вопросительных знака. Кажется, поставила бы два восклицательных - и я добавил бы к ним третий! " - А это Кушнер.
А в "Знамени" русскую "прустиану" обозревает Дмитрий Бавильский ( "Куст Пруста" . Звучит как Прокруст, однако).
В статье Бавильского тоже есть второй герой. Это не Цветаева, это... Солженицын:
Если искать в русской литературе ХХ века какой-нибудь аналог прустовской эпопеи, вспоминается, как это ни парадоксально, "Красное колесо" Александра Солженицына - неподъемный, постепенно обрастающий вариантами и книгами-спутниками гигантский текстуальный организм.
С помощью детальной реконструкции утраченного (как бы исторического) времени Солженицын точно пытается переиграть отпущенные судьбой сроки и получить прописку в окончательно захлопнувшейся еще до него эпохе.
Вот уж воистину - "чудо аналогии выталкивало меня из времени".
P.S. Это первый и, вероятно, последний выпуск "Чтива" в сентябре. Теперь будет перерыв - до октября.