Линор Горалик. Повесить всех собак!
Саша Черный, "Дневник фокса Микки"
Линор Горалик
Дата публикации: 12 Апреля 2002
Я давно подозревал, что собака
гораздо умнее человека; я даже был уверен, что она
может говорить, но что в ней есть только какое-то
упрямство. Она чрезвычайный политик:
все замечает, все шаги человека.
Н.Гоголь, "Записки сумасшедшего"
С амый смешной из известных мне литературных анекдотов: плывет на лодке мужик, видит - собака барахтается. Ну, он подгребает, сует шест, вылавливает собаку, сажает в лодку. Собака мокрая, несчастная - он ее вытирает, заворачивает в тулуп, дает поесть, чего там у него с собой было. Собака успокаивается и говорит: "Спасибо тебе, добрый человек. Буду я теперь служить тебе верой и правдой". Дед Мазай (в ужасе): "Аааа! Говорящее животное!!" Муму (в ужасе): "Ааааа! Говорящий мужик!!!"
...С говорящими - а вернее, с мыслящими и высказывающими свое мнение животными - особенно с собаками, - в русской литературе все обстоит прекрасно - лучше, мне кажется, чем в любой другой литературе. Наследие ли это русских сказок, крыловских ли басен, - но только у нас постоянно то руины лают, то собаки говорят. Никакой Монморанси не сравнится с Каштанкой в умении проявлять имманентные глубинные свойств личности, раскрываться душой, анализировать ситуацию и принимать неизбежное с поразительным достоинством. Один безмолвный взгляд все понимающей Муму - самого трагического женского образа в русской литературе - посрамил бы любого из даррелловских мохнатых гениев. Интеллект и обаяние булгаковского Шарика при наличии под рукой у профессора Преображенского более удачного гипофиза дали бы нам как минимум еще одного профессора Преображенского. Пограничные полканы советской литературы могли образовать шестую колонну, если бы Сталин додумался призвать в отдельные войска четвероногих сынов отечества.
Русская литературная собака изумительно похожа на русского интеллигента (даже безродный Шарик, как мы помним, умел читать и исключительно живо выражал свои мысли) - не только готовностью бодро обобщать и по любому поводу задумываться о Судьбах Отечества, но и привычкой: что ни подумается, то сразу же бежать да и записывать в укромном местечке, непременно проставив внизу дату и тяжело вздохнув о недостатке образованности собачьих масс. Гоголевкая Меджи насобачилась писать гоголевской Фидель пространные письма, а фокс Микки - лучший друг Саши Черного - ведет прелестный дневник, трогательный и тонкий, воруя карандаши из папашиного кабинета. Люди же никогда не замечают собачьей письменности - если они, конечно, не сумасшедшие. И странно бы было, если бы замечали, - ибо русская литературная собака настолько умнее русского литературного человека, насколько реальный человек умнее реальной собаки, - если, конечно, мы ничего не прохлопываем в поведении своих любимцев и искренне считаем, что скрип под диваном - это ловля блох, а не ерзанье пера по бумаге.
В отличии от Меджи и Фидели, фокс Микки мил мне, в первую очередь, тем, что у него был реальный прототип - и притом совсем не собачий. У Саши Черного жил настоящий фокс Микки, отдавший душу, по красивой легенде, на груди у своего почившего хозяина, - но речь не о нем; прототипом ведущего дневник фокса Микки, был, мне кажется, его хозяин, писатель Саша Черный . Это Саша Черный постоянно понимал, что жизнь кругом - собачья, корова - дура, люди - свиньи, девочка Зина - маленькая лентяйка и вредина, кухарка - быдло, соседи будут кидать тебе холодную овсянку, а сами станут в это время жрать котлеты, - понимал - и прощал всех, и всех любил. Это Саша Черный, такой резкий в своих текстах, такой язвительный в переписке и такой мягкий в реальной жизни, мог бы растить чужих детей - как фокс Микки растил котят, когда их бросила кошка, - и рыдать, когда кошка вернулась, а котята о нем забыли, - но ни кошке, ни котятам не сказать ни слова упрека. Это Саша Черный писал по каждому взволновавшему его случаю "собачьи стихи", получавшиеся пугающе человеческими.
Фокс Микки мучительно балансирует между "человеческим" и "собачьим", как и все литературные собаки. Нарочитое подкладывание в повесть всякой собачатины ("А может быть, сон был мне в руку? То есть в лапу") - как впрочем и постоянное подкладывание лошадятины в историю Холстомера - дает почувствовать, насколько силен страх автора "выпасть" из образа, что-нибудь недособачить, перечеловечить. Нарочитое особачивание восприятия Микки как раз и делает его несобакой - такой уровень рефлексии выглядит слишком по-интеллигентски, слишком по-человечески. А собачистость Микки должна сохраняться обязательно - у всех антропоморфных литературных персонажей, кроме выхолощенных истуканов, населяющих оды да басни, животность является основой для наиболее дорогого автору качества их рассуждений - для "марсианского взгляда". Наблюдения животного за людьми из собачьей корзинки, как и наблюдения марсианина из летучей тарелки, дают автору возможность рассматривать под микроскопом самые обыденные, самые бытовые вещи - без страха показаться при этом наивным моралистом. Литературные животные всегда недовольны людьми, всегда считают их странными, непонятливыми, неразумными, замороченными, лживыми, глуповатыми - словом, отступившими от идеалов простоты и искренности - то есть природы - то есть от собственной животности. И фоксу Микки, и болонке Меджи, и мерину Холстомеру, и бедной Каштанке очень хочется, чтобы люди были зверюшками - хотя сами они, зверюшки, оказываются почти человеками. Неудивительно, что любимым "рефлексирующим животным" в литературе оказывается собака - лучший друг и т.п. человека, наделенный, по человеческому мнению, самыми ценными и трудными из человеческих качеств - неприхотливостью, понятливостью, верностью, искренностью, добротой - словом, всем тем, что мы в комплексе и называем человечностью. Но в отличие от пугающе антропоморфных басенных животных (которые вовсе и не животные), Шарики и Фидели очень в свой человечности собаковаты - блошка тут, блошка там.
Фокс Микки - это изумительный, кристально чистый образец русского интеллигента о четырех лапах - причем, будучи все-таки литературной собакой, он демонстрирует нам именно черты литературного интеллигента - чеховского, купринского, эренбурговского, алексеетолстовского; если вспомнить, что у фоксов есть бородка, образ становится еще полноценнее. Микки, как и положено русскому литературному интеллигенту , очень недоволен устройством окружающего мира, но ничего не предпринимает для его изменения - даже в самых общих чертах; фраза "что я могу моими бедными лапами?" - пахнет такой обломовщиной , что хочется завыть на портрет любой революционной Жучки, как на светлую луну. Микки жалуется на то, что его, брошенного на даче, дворник кормит одной овсянкой, которую он ненавидит и из-за ненависти этой тощает день ото дня - но собачиться из-за этого с дворником или пойти на кухню и украсть себе котлету в голову ему не приходит. Для пропитания он предпочитает заниматься чистым интеллигентским трудом - танцевать в кафе (в контексте жизни эмигрантов в Париже весь этот эпизод, кстати, заставляет волосы на голове шевелиться) - и наедается до отвала, но не радуется по этому поводу, а мучается от пережитого унижения. Микки подбирает, холит и лелеет покинутых матерью котят, и рыдает, когда кошка возвращается и котята забывают своего опекуна - но кошке ни слова не говорит и котят вернуть не пытается - мешает гордость. От бронхита кашляет деликатно, от голода страдает молча, по дому тоскует безмолвно - никаких, то есть, признаков своей собакости не проявляет, зато демонстрирует все черты русского интеллигента - особенно манеру сублимировать штурм и натиск писанием пламенных речей в дневник.
Фокс Микки - это пес Шарик, которому повезло. Его увезли в Париж еще до всяких абырвалгов, совсем щеночком - а может, он никогда и не жил в России, - этакий французский фокс, жизнерадостная, по определению, собака. Писать бы ему в дневнике исключительно о левретках и бульварах, раз уж такой грамотный нашелся. Так нет же - котята, мышата, разногласия с дворником, ностальгия по дому, стихи, недовольство окружающими, жалобы на глупость других собак... Несколько лет в одной, отдельно взятой русской семье посреди Франции - и нормальное бодрое животное становится русским интеллигентом не хуже Алексея Тишина , и кажется, что, отбери мы у него дневник, он начнет рассказывать историю своей жизнь каждому встречному, заманивая встречного в отцепленные вагоны на заброшенных вокзалах.
Хорошо еще, что русская литература так богата интеллигентами с чертами настоящих русских собак, - громадный терьер Ноздрев и легавый штандартенфюрер Исаев, левретка Лариосик, длинношерстный колли Клим Самгин, щенок овчарки Раскольников, опустившийся пудель Сатин... Может быть, таким образом восстанавливается здоровый баланс, может быть, это позволит нам забыть о неге собачьих курортов, вернуться на многострадальную землю псов-отцов и спасти Россию от того мрака, который грозит ей, если мы, интеллигентные собаки, не объединим наши усилия в борьбе за единство всех социальных слоев и всех разношерстных пород, если мы, интеллигентные собаки, не протянем лапу помощи несчастным, населяющим свалки и подворотни Отечества, если наша миска мясного супа и их жалкая обглоданная кость не найдут себе места на общем пиру духа, если мы, интеллигентные собаки, от которых зависит свобода и счастье будущих поколений, не преодолеем свой страх перед свободным словом и не начнем подробно писать в своих дневниках о том, как много мы сумеем изменить, если когда-нибудь каким-нибудь чудом придем к власти!.. Блин.
Ладно. Вот так всегда. Сразу видно, что не человек писал. Начну так, как следует, а кончу собачиною.