Лидия Целкош. Я

Я - последняя из ныне живущих членов довоенного руководства ППС, никого больше не осталось.

Если говорить о том, как я пришла к социализму, то не могу исключить влияния литературы, того, что я читала. Я из еврейской семьи, польско-еврейской, нас воспитывали в духе уважения к книгам, мы зачитывались теми книгами, которые нам попадали в руки. То же самое и с социализмом. Несомненно, все эти социальные моменты появлялись, скажем, в романах Ожешко или стихах Конопницкой. Они должны были на меня воздействовать - и воздействовали. Мы ходили в гимназию им. Элизы Ожешко, где по крайней мере несколько учителей и членов правления гимназии состояли в ППС, отсюда и влияние школы. Это во-первых. Второе: влияние моей матери, которая с головой была погружена в борьбу с бедностью, нищетой и т.д. и меня втянула в это. С шести лет я мыла молочные бутылки в обществе "Капля молока", выдававшем бесплатное молоко женщинам с детьми. Я жила в Лодзи, где нищета так бросалась в глаза, что даже дети это понимали.

После окончания школы оказалось, что все мои подруги, собиравшиеся продолжать образование, поехали в Варшаву, а я - в Краков. Я с детства мечтала о нем, и хотя знакомых у меня там не было, я решилась поступать в краковский университет. Как только я туда приехала, я сразу, в первые же дни, пошла в правление еврейской общины и официально вышла из ее состава. А потом пошла в редакцию "Напшуд" ("Вперед") и подала заявление о вступлении в ППС. С началом занятий в университете возникла и студенческая секция ППС. На первое собрание пришел Адам. Я увидела его впервые в жизни. У него за плечами уже была армия, Силезское восстание. Чему было посвящено то первое собрание - абсолютно не помню. Помню только, что Адама выбрали председателем, и я, 18-19-летняя девушка, заранее знала, что это он и есть.

В то время я отождествляла ППС с Обществом друзей детей, устраивавшем летние лагеря, детский театр и т.п. Общество друзей детей было моей первой работой, которая мне очень нравилась, а второй стал Народный университет им. Мицкевича, проводивший лекции в профсоюзах и т.п. Но в 1922 г., после смерти президента Нарутовича, в знак протеста против этого убийства возникло Товарищество рабочих университетов. Естественно, Адам очень много в нем работал, ездил, читал лекции почти везде, был прекрасным оратором и на политические, и на просветительские темы. Он явно превосходил меня, я была влюблена в него по уши, и говорить нечего. В конце концов, мы решили вступить в гражданский брак, и Адам обратился к своему священнику за метрикой. Священник спросил, где будет заключаться брак. Адам сказал, что в городском управлении, у президента Кракова. "Тогда я не дам метрику". Адам пошел в воеводские власти. Был там такой заместитель воеводы, который сказал Адаму: "Я вам дам освобождение от метрики". Пошли мы в управление с двумя свидетелями, а президент говорит: "Вы, господа, люди образованные, не мне вам объяснять, что такое супружество. У меня сегодня очень важная встреча под Краковом, так что, может, подпишетесь вот здесь, на этих двух листах?" Ну и подписали, там было так хорошо написано: новобрачный, новобрачная.

Майский переворот 1926 г. совпал с расцветом фашизма в Италии. А эндеки [национал-демократы] тогда поддерживали политику Муссолини, идеологию фашизма. Поэтому Пилсудский со своим переворотом их опередил, а левые поддержали Пилсудского : ППС, народники, демократы - все поддержали майский переворот. И большинство ППС было решительно на стороне Пилсудского. Он еще до переворота пообещал тем партиям, которые его поддерживают, что при успехе он тут же распустит Сейм и на самое ближайшее время назначит новые выборы, однако этого не сделал: с разругавшимся и расколотым Сеймом, за которым числились самые разные грехи, играть было удобнее. И с тех пор ППС выступала против политики Пилсудского, направленной на установление президентского правления и ограничение власти парламента, словом, наносившей удар демократии. Из выборов 1928 г. ППС вышла довольно сильной, но не настолько, чтобы суметь вместе с крестьянской партией ПСЛ-"Вызволенье" ("Освобождение") образовать парламентское большинство. Тогда моего мужа впервые избрали депутатом Сейма. А в Сейме начиналась борьба с фракцией санации. В Кракове, на вокзале, средь бела дня на Адама напали их боевики. Врач "скорой помощи" сказал, что еще бы немножко - и ему не жить, потому что его били по голове. Главарь боевиков отделался за это нападение 20 злотыми штрафа.

После произошли брестские события 1 , шел 1930 год. За мужем пришли трое, ночью. Дома его не оказалось, поэтому его ждали внизу, у ворот, а со мной разговаривали наверху. Когда пришел Адам, ему предъявили ордер на арест, посадили в автомобиль и увезли.

Как только брестские узники вернулись, оппозиционные фракции в Сейме сделали депутатский запрос по поводу Бреста и того, как там обращались с людьми, того бесправия, которым стал Брест. Потом началась подготовка процесса, который проходил в Варшаве. На скамье защиты сидели виднейшие польские адвокаты, сами предложившие свои услуги. В результате мой муж получил 4 года тюрьмы и 10 лет лишения гражданских прав.

В Кракове мы жили несколько лет, а поскольку Адама лишили гражданских прав, в городской совет выбрали меня: ему было нельзя. Он занимался партийными делами. Годы с 1936-го до начала войны были годами мощных забастовок.

Была в Кракове такая шоколадная фабрика Пясецкого. Пясецкий не допускал профсоюз на фабрику. Профсоюз сам туда вторгся, и его секретарь попросил меня выступить и разъяснить ситуацию женщинам и мужчинам (большинство все же были женщины). Профсоюз потребовал заключить коллективный договор, а Пясецкий, как только люди в тот день ушли с работы, закрыл фабрику. Приходят они утром, ворота закрыты, не войти. Секретарь послал за мной, я прихожу. Он говорит: "Что делать будем?" Я отвечаю: "Уже июнь, привезем солому под ворота, и он не сможет вывезти товар, а они сядут на солому и будут сидеть день и ночь, пока он не согласится". Так и сделали. Само собой, оркестр железнодорожников приходил играть, рабочие с других фабрик после работы приходили на танцы и всякое такое, а женщины пели, декламировали и т.п. Стоял полицейский и смотрел за порядком, выступала в основном я, но и другие ораторы тоже. Словом, Пясецкий проиграл, отступил, подписал коллективный договор. Адам тогда был председателем партийной организации Малопольши и Кракова, и делегация работниц с этой фабрики пришла его поблагодарить. "Есть у нас к вам, товарищ Целкош, одна просьба, - сказала руководительница делегации, - не присылайте к нам ораторов из евреев, лучше пусть всегда приходит товарищ Лидия Целкош".

Когда началась война, Адам, будучи офицером, обратился на призывной пункт, но ему сказали, что он лишен гражданских прав и потому не может служить в армии. Из Кракова мы ушли пешком и около Луцка узнали о вторжении советских войск. Мы поехали во Львов. Туда прибыл курьер от Пужака 2 , чтобы Адам обязательно как представитель партии всеми возможными способами как можно быстрее добирался до Парижа, потому что Сикорский формирует правительство и ППС должна быть представлена. И мы пошли пешком с ребенком на венгерскую границу. Там нас схватили, привели на допрос к советскому полковнику. Переводчиком у него был милиционер-украинец. Ну, значит, начал он с нами: "Профессия?" - Я говорю: "Библиотекарша". - "А муж?" - "Книги пишет". - "Какие книги?" - "По истории". - "Тогда чего вы тут около границы околачиваетесь?"

Однажды наш сын Анджей говорит: "Ну, пожалуйста, поцелуй меня, а то я больше не выдержу". Это было уже после двух или трех недель сидения в тюрьме, чего ему хватило сполна. Полковник велел перевести, что он сказал. Я убеждена, что где-то в России у него остался ребенок примерно в возрасте нашего, может, тоже мальчик. Как он услышал слова Анджея, его это, должно быть, за душу взяло, и он нас выпустил. Мы вернулись во Львов, Адам выбрался за границу, а я с ребенком была во Львове и собиралась в Литву. И добралась туда. В Вильнюсе мною уже занялись местные социалисты и бундовцы. Когда мы установили контакт с Парижем, мне пришлось поехать в Каунас за французской визой. Визу я получила и через Ригу легально отправилась в Швецию, впервые в жизни самолетом. Потом - в Амстердам, из Амстердама - в Бельгию, из Бельгии - в Париж. В Париж я приехала позже, чем ожидалось. На вокзале я совершенно неожиданно увидала мужа - оказалось, что он приходит на вокзал вот уже почти две недели.

Все это мы пережили и начали обычную эмигрантскую жизнь. Как политик-эмигрант, политик-социалист, Адам придавал огромное значение установлению контактов и укреплению отношений с социалистами других стран, тоже эмигрантами, но прежде всего стремился наладить прочные связи с английскими лейбористами.

Должна сказать, что и во время войны, и после, до конца жизни он играл видную роль в международном социалистическом движении, представляя в нем не только польских социалистов, но и социалистов тех стран, которые находились под немецкой, а потом под советской оккупацией. Здесь, в эмиграции, возник глубокий раскол в ППС относительно политики Гомулки: поддерживать Гомулку или нет. Мы принадлежали к числу противников. Но под влиянием Зигмунта Зарембы Главный совет с перевесом в два голоса выступил за поддержку Гомулки. Тогда они нас вопреки уставу без партийного суда исключили из ППС, и раскол продолжался еще... около 30 лет, вплоть до момента, когда Ян Юзеф Липский начал создавать ППС в Польше. А поскольку я была и до сих пор остаюсь привязана к той нашей старой ППС, я очень переживаю за то, что происходит в ППС на родине, очень, очень переживаю. Естественно, никакого влияния на это я уже не имею. Мы оба были так эмоционально связаны с ППС, с этими людьми.

С Густавом Херлингом-Грудзинским я познакомилась еще во Львове, во время советской оккупации. Когда мы приехали в Лондон, мы жили в трехкомнатной квартире, где в каждой комнате было по семье. Короче, условия действительно трудные, но Густав с Кристиной жили у нас, и тогда же началась наша большая дружба. Когда Густав начал писать "Иной мир", они уехали от нас. Потом Анджей переводил эту книгу [на английский].

Прекрасно помню, как Анджей пришел и снизу кричал, что Хайнеман принял книгу, а Бертран Рассел написал к ней предисловие. Лучше и быть не могло. Рецензии были исключительные и во всех много высоких похвал переводчику. А потом Анджея не стало... В марте 1952 г. он покончил с собой.

У Адама было очень больное сердце, он умер в 1978 г. от шестого инфаркта. Врач пришел и определил, что у него опять инфаркт, хотел вызвать "скорую" и отвезти в больницу. Я отозвала доктора из комнаты и спрашиваю: "Как долго, по-вашему, он протянет в больнице?" Он говорит: "Дня два-три". Тогда я сказала: "Пожалуйста, сделайте это для меня, не отправляйте его в больницу, это не имеет ни малейшего смысла, пусть лучше он умрет здесь, рядом со мной, рядом со своими книгами, со своими бумагами". И Адам остался дома. В тот день в гости пришел Войцех Карпинский. Они, естественно, долго говорили, и настал момент, когда я решила, что Адаму уже устал от разговора, позвала гостя в кухню, будто бы поесть, а Адам ужасно разволновался и не отпускал его, все держал за руку и повторял: "Вы - последний человек из Польши, последний".

На похоронах был о. Спорный, и флаг ППС стоял у гроба. О. Миревич начал свою речь словами, что наконец-то настало время, когда священник-иезуит может произносить речь над могилой самого заслуженного социалиста и это не вызывает никаких возражений. А я через несколько лет после смерти мужа крестилась.

Когда я ехала в Польшу после 1989 г., мне было страшно не по себе, что еду я, а не Адам, что Адама больше нет. Я не ожидала такой встречи в аэропорту, Ян Юзеф Липский действительно очень постарался. В Кракове я хотела пойти в университет, но не пошла, потому что боялась, что расплачусь, не смогу говорить. Не пошла я и к дому, где мы жили, тоже боялась расплакаться. Да и по Кракову-то я ходила чуть не плача, чуть не плача. Психологически я была разбита. Но и счастлива, что приехала, что доехала. Из товарищей по партии моих времен уже почти никого не осталось.

Вся моя жизнь с краковских, с университетских и далее времен - это была жизнь с Адамом, самая счастливая. Несчастье нас встретило со смертью сына. Думаю, когда человеку 92 года, то определенные вещи кончаются, и... через неделю мне предстоит операция - как завершится, неизвестно. Но ни о чем в моей жизни я не жалею.

Журнал "Новая Польша", 2002 год

Примечания:
1 Арест депутатов от оппозиции, которых поместили в Брестскую крепость. Затем их судили на процессе, получившем название Брестского. - Ред.

2 Казимеж Пужак (1883-1950), в годы юности узник царского режима. В мсжвоенный период генеральный секретарь ЦИК ППС, а во время войны - ее преемницы, организации "Свобода, Равенство, Независимость". Убит в польской тюрьме. - Ред.