Александр Уланов. Прогулки к источникам

П оклонники осаждают автора так, что от них приходится скрываться из дома через специальный люк. Заваливают письмами. Рыдают над страницами и перерождаются, решая изменить жизнь, полюбить наконец мужа, правильно воспитывать детей. Кого-то роман уложил в постель, кого-то вылечил от простуды, кто-то откладывал книгу на несколько дней, не в силах справиться с чувствами. Выходят десятки переизданий, их не хватает, магазины дают книгу для прочтения с почасовой оплатой. Массовая истерика времен массовой культуры? Нет, Жан-Жак Руссо , "Новая Элоиза", Франция, XVIII век.

История давно уже не рассматривается только как сумма великих событий, историки - в поисках образа мыслей и чувств людей отдаленных эпох. Но есть ли вообще типичный крестьянин, типичный буржуа или типичный философ-энциклопедист? Даже статистику можно интерпретировать по-разному - один историк считает снижение количества литургий по душам в чистилище свидетельством дехристианизации, другой - свидетельством становления новой духовности, более глубокой и устремленной в себя. Внимание к частностям, к индивидуальности становится необходимым и неизбежным. "Мне непонятно, почему культурная история должна избегать эксцентричности и сосредотачивать свое внимание на среднем: значения и смыслы несводимы к средним величинам, для символов и знаков нельзя найти общий знаменатель". Научность - не в бесполезной попытке охватить все и оставить за собой последнее слово, а, скорее, в тщательности и критичности работы.

Как воссоздать "интеллектуальную историю неинтеллектуалов" , низших слоев общества, не выражающих себя в литературе или философии? Вроде бы для этого можно использовать фольклор. Но сборники сказок - в большинстве случаев авторские переработки. Дарнтон всего лишь обращается к первоисточникам, к записям фольклористов. Но это совсем другой мир.

Герои желают, прежде всего, еды, ежедневной корки хлеба, а мясо - символ шикарной трапезы. Даже проезжий принц мучится от голода и обещает взять в жены девушку, которая сможет сорвать плоды с высокого дерева. В сказке "Моя матушка меня убила, а батюшка съел" мать приготавливает из сына тушеное мясо по-лионски, а дочь кормит этим отца. В другой сказке сестра убивает брата, подсовывая на его супружеское ложе гвозди. Так что "садистские стишки" имеют давнюю и не ограничивающуюся Россией традицию. "От жестокого миропорядка не следует ожидать ничего, кроме жестокости" . В XVIII веке 45% французов не доживало до 18 лет. "Матери, будучи не в состоянии прокормить младенцев, выставляли их на мороз, чтобы они заболели и умерли". Так что "Мальчик с пальчик", от которого родители решили избавиться в голодный год, тоже не из чистого воображения. В "Спящей красавице" принц не ограничивается поцелуем, и красавица, не просыпаясь, рожает детей. Младенцы ее и пробуждают, кусая грудь при кормлении. Крестьянская семья жила в одной тесной комнате, сексуальных тайн тут не было.

И если пробираться к национальному характеру, так именно от таких записей. Германская сказка таинственна - загадочный лес, избушка с пряничной крышей. Французская реалистичнее - людоед перебранивается с женой, храпит в постели, обсуждает обед. Герой германской сказки верно служит и совершает невыполнимое при помощи волшебных помощников. Француз обманывает, "живет собственным умом в бесцеремонном мире, в котором либо ты надуваешь других, либо они надувают тебя". Французские версии сказок полны хитроумных трюков. Кузнец, не допущенный Святым Петром в рай, перебрасывает через ограду волшебный мешок и желает очутиться в нем, а потом подбирается ближе к Богу, обыгрывая ангелов в карты. В набожной немецкой сказке такое невозможно.

А заодно - большой привет психоанализу. В сказке о Красной Шапочке на девочке нет никакой красной шапочки (символа менструации, по Фромму ), она не несет бабушке бутыли (символа девственности), а волку не зашивают в брюхо камни (символ наказания мужчины за нарушение сексуальных табу). Волк съедает девочку совершенно безнаказанно (happy end присоединила, похоже, еще до Гриммов , Жанетта Хассенпфлуг ). Так что психоаналитик исследовал не глубинные архетипы народной души, а лишь авторский вариант разукрашивания и приглаживания. В сказке-то есть и настоящий стриптиз со сжиганием каждой снятой одежки, и поедание девочкой бабушки, разрезанной на куски волком, да только психоаналитик до первоисточников не добирается, зачем, ему заранее все ясно.

Бог, может быть, и сохраняет все, но его не очень-то спросишь, а вот архивы сохраняют многое, и для того и нужен историк, чтобы в них залезть. И обнаружить, например, литературную жизнь Парижа в представлении инспектора полиции. Список особых примет пополам с физиогномикой: "физиономия предателя", "самая грустная физиономия на свете", "смуглый, маленького роста, нечистый, развратный и мерзкий", "толстый, полнолицый, с искринкой в глазах". Биография литератора (Фужере де Монброн): "Подвергся аресту за плохой роман под заглавием "Косынка, или Болтушка Марго, или Лесбиянка из оперного театра", рукопись которого была изъята у него дома при задержании. Сослан за 50 лье от Парижа... Четыре раза в год ездит в свой родной город Перонн, чтобы собрать причитающиеся ему в виде ренты 3 тысячи ливров..." Литературный процесс - кто чьей протекцией пользуется и кому покровительствует, кто с кем спит, у кого влиятельные родственники. Аббат де Бернис - член Французской академии, "бабник, предающийся разврату с княгиней де Роган" , опытный придворный и протеже мадам Помпадур ... Де Мариньи слышит об открывшейся вакансии - "и строчит стишки во славу графа д'Аржансона, который будет подыскивать, кем бы эту вакансию заполнить" . Причем сам "искусствовед с наганом" уверен, что не чужд хорошему вкусу, и не избегает эстетических оценок: "в его поэзии есть признаки таланта, но он пишет грубовато, и ему недостает вкуса" (о Роббе де Бовезе).

Это действительно эпизоды, только эпизоды из истории культуры. Но, может быть, именно они и позволяют увидеть больше, чем очередная общая теория всего, сводящая к небольшому набору причин все многообразие событий, искажая или отбрасывая не укладывающееся? Теория остается, но не как единственно верная, а как одна из многих, встречающихся в конкретности события. Причем движение возможно в различные стороны. Почему бы не рассмотреть Руссо, используя наше современное знание о механизмах функционирования массовой культуры, отойдя от представлений о Властителе Дум и Великом Просветителе? С другой стороны, редкий российский посетитель Западной Европы помнит о голодной французской деревне всего двести лет назад, или о том, какой ценностью для английского рабочего сто лет назад была оловянная кружка. И символические действия, дающие выход агрессии, вовсе не столь безобидны. Вот типографские рабочие, ненавидящие хозяев, но не могущие открыто взбунтоваться, осуществляют избиение кошек (в том числе втихую - и хозяйкиной любимицы). "Спустя полвека так же будут бесноваться парижские ремесленники, убивая всех без разбора и сочетая казни с импровизированными народными судилищами" .

А Дарнтон (подрабатывавший студентом в отделе уголовной хроники) продолжает свои раскопки в забытом. "Для людей XVIII века секс тоже служил орудием мысли... Эротические сцены романов подталкивали читателей к размышлению о природе удовольствия, о власти, о многом другом, в том числе, разумеется, об отношениях между мужчиной и женщиной... Восстанавливая силы перед очередной порцией наслаждения, любовники рассуждают об этических обязательствах, о существовании Бога..." Тоже стоило бы прочесть и принять к сведению.