Марина Бородицкая. "Я не теоретик и тяжело прорубаюсь сквозь теоретические дебри"
Б ородицкая Марина Яковлевна - поэт, переводчик. Среди переводов поэма Дж.Чосера "Троил и Крессида", поэзия Р.Киплинга, А.Милна, Дж. Донна, Т.Кэрью и других "кавалеров", Р.Бернса, Л.Кэролла и др. Обладатель диплома Британского Совета за двухтомник А. Гарнера (1997 г.).
РЖ: Согласны с Ч.Буковски (роман "Голливуд"): "Нельзя быть писателем каждую минуту жизни. Ты становишься им, садясь за машинку. Когда ты за ней сидишь, остальное уже не так трудно. Самое трудное - заставить себя сесть на этот стул". Вам для перевода нужно вдохновение или это обычная работа?
 |
| Марина Бородицкая |
РЖ: Вы долго настраиваетесь на вещь?
М.Б.: Я жутко ленивая и глушу работу, как пьяница водку, чтобы она, проклятая, скорее кончилась. Я с детства не люблю, когда над душой что-то висит, когда заказы эшелонируются, закончишь один, начнется другой. Мне бы скорей все сделать и лечь на диван. Поэтому я работаю...
РЖ: ... много.
М.Б.: Во всяком случае, регулярно. Нет, не так уж много, "своего" пишу вообще мало. Но если уж села, то сижу как в танке, как мы говорили в студенческие годы.
РЖ: Какие авторы, по вашему мнению, плохо переведены или "загублены" (если это вообще возможно) отечественными переводчиками? Может, вспомните самые яркие явления этого ряда. Не об этом ваши строки: "Америки вот жаль ... да и звезды: / Их с неба рвут такие неумейки ... "?
М.Б.: Да, бывает такое ощущение... Правда, тут я имела в виду не совсем перевод. Некоторые авторы ждут своего переводчика, но я бы не сказала, что они "загублены", каждый кому-то по руке.
РЖ: Значит, непереводимых произведений нет?
М.Б.: Непереводимых на русский нет. Он своей гибкостью, всеядностью, способностью ассимилировать все, что угодно, приспособлен к переводу как никакой другой. А вот отличная книжка про Гарри Поттера загублена переводом .
РЖ: Дело в плохих переводчиках - Оранском и Литвиновой?
М.Б.: Дело не в Литвиновой, а Оранский, думаю, псевдоним. Издательство торопилось, текст разодрали на куски. Вот у меня спрашивают: "Как такое получилось, у нас ведь замечательная школа перевода?!" На что я отвечаю: "Вот всей школой и переводили". Чтобы эта книга стала фактом русской литературы, придется перевод делать заново. Жаль, детей в первую очередь привлекает содержание, хотя продвинутые все понимают...
РЖ: Сколько же этим "продвинутым"? Лет 12?
М.Б.: Это как музыкальный слух - или есть, или нет. И в 7 лет ребенок может сказать: "Я не буду читать эту книжку". Мои дети отказались слушать "Питера Пэна" в заштатном каком-то переводе. Вот вам еще пример - "Трое в лодке, не считая собаки" Джерома Джерома, как мы хохотали над этой книжкой!.. Помню, мы (я, семилетняя, и наша домработница Тамарочка 17-18 лет) сидели на лавочке на Страстном бульваре, покачивали коляску, в которой лежала моя младшая сестра Танька и, дико подвизгивая, читали друг другу вслух эту книгу. А тут на днях моя подруга купила ее в новом переводе, прочли мы несколько абзацев - текст никакой, как будто Маринину читаешь или промокашку жуешь. Видимо, издатели не сговорились с наследниками, или как там еще бывает...
Есть замечательная, поэтичнейшая книжка, которая по всем законам должна стоять рядом с Винни-Пухом и Мэри Поппинс , - "Ветер в ивах" Кеннета Грэма. Она - из таких бессмертных книг, как "Питер Пэн" , выпирающих из рамок детского, как молоко из кастрюли, как хороший переводчик из рамок перевода, - оказалась... ну, не загублена, но как-то не засверкала, на нее не нашлось своего Заходера .
Если книжка хорошо переведена, у меня не возникает вопроса: "Ах, почему не я?!" Тут у меня как раз чисто женский подход: появилась эта вещь в нашем общем хозяйстве , сделана на совесть - и слава Богу. Зачем портить "Карлсона", когда есть прекрасный, несколькими поколениями уже как родная бабушкина сказка ощущаемый, перевод Лунгиной? Мне несколько раз звонили, не сговорившись с Заходером, о переиздании "Мэри Поппинс", на что я отвечала: "Перевод уже есть, такой сияющий. А потом, у меня память хорошая - помню все заходеровские обороты, как тут переводить?!.." Хотя некоторые обожают соперничать (это, как правило, мужчины): выйдет хороший перевод - и они тут же выпускают свой.
РЖ: Может, у них не очень хорошие или даже конкурирующие отношения?
М.Б.: "Там жили поэты, и каждый встречал другого надменной улыбкой..."? Нет, это отношение к жизни, - как относишься к жизни, так и к коллегам.
РЖ: Среди переводчиков чувствуется конкуренция или чаще все-таки хорошие отношения?
М.Б.: Среди переводчиков меньше всего склок, это, по-моему, самая интеллигентная часть наших пишущих людей, такие незримые труженики, привыкшие тушеваться, как актеры-кукольники: "А я так себе, за ширмочкой стою".
Когда переводчик к 40 годам издает первую книгу стихов, как, допустим, Наташа Ванханен , это как минимум интересно. Тут совсем другая планка, ведь всю жизнь держишь за руки великих поэтов... поневоле научишься, как подростки говорят, "фильтровать собственный базар". А какие прекрасные стихи у Юли Покровской (Сульповар)! Она такой перфекционист, в стихах достигает полнейшей прозрачности, свечения, - даже иногда убирает "родинки", какие-то шероховатости, а жаль... Юля начала печататься - подобно многим из нас - как переводчик. Не надо объяснять, почему у нас такая прекрасная переводческая школа и детская литература: туда все эмигрировали.
РЖ: Я читала, когда училась в Литинституте , "Песни Белитис" Пьера Луиса в ее переводе. Очень красиво.
М.Б.: Юля помогла Луису с его блистательной мистификацией. А в зрелом возрасте выпустила первую книгу таких стихов, что просто завидки брали. А Вера Маркова!.. Я увидела на обложке надпись: "издание осуществлено за счет автора" - и кровь бросилась в голову, во мне проснулся Марк Антоний (это такая у меня древнеримская часть, просыпается, когда я гневаюсь, и размахивает мечом). На девятом десятке она собрала стихи, написанные за всю жизнь, по каким-то конъюнктурным соображениям их до этого не печатали, и за свой счет... Да за один перевод "Записок у изголовья" Сэй-Сенагон ей надо памятник поставить! И бесплатно издать собрание сочинений!
РЖ: Продолжая разговор о конъюнктуре, насколько сейчас сказывается на выпускаемых книгах то, что на место советского цензора сел капиталист-торговец?
М.Б.: И раньше многие подлаживались под режим, другие себя обманывали, якобы им нравится писать про октябрят, и делали это даже с любовью, третьи писали то, что писалось, а на жизнь зарабатывали другим способом. У меня часто спрашивают, когда было лучше: раньше или сейчас. Раньше, если ты дисциплинированно и много переводил, можно было жить, кормить семью.
РЖ: Но это касалось тех, кто переводил классику.
М.Б.: Не только. Но мне в этом смысле повезло: я знаю языки. Я не переводила с языков народов России, там были замечательные вещи, но, как правило, перевод с подстрочника - это "тех же щей, да пожиже влей". У меня с переводимыми авторами все происходило по любви. Вот вы улыбаетесь, а перевод сродни занятиям любовью.
РЖ: У вас об этом в стихотворении про четырех поэтов-кавалеров.
М.Б.: Ага. С этими поэтами-кавалерами у меня была групповуха. Удовольствие, граничащее - не знаю с чем. Надеюсь, на том свете мне дадут с ними встретиться, выпить-закусить и стихи друг другу почитать.
Да, мне больше нравится сейчас , когда литературным трудом не проживешь, если не пишешь детективы или остросюжетные романы или не так знаменит, как, скажем, Бродский... Я зарабатываю на жизнь посторонними вещами: нанимаюсь устным переводчиком, например. Я очень хорошо знаю английский, и не только его, но устно работаю обычно с ним. Могу синхронить, последовательно переводить, преподавать и делаю это с удовольствием. Вот приползла домой после того, как пять дней оттарабанила на конференции гинекологов-венерологов, - что тоже интересно, только надо слова учить - упала на пол, отлежалась и делаю внутри себя, в голове, что хочу. Не обязана впрягаться в чужую строку, чужой ритм и размер, вести бесконечную борозду (которую, правда, как старый конь, надеюсь, уже не испорчу). Захочу, буду думать идиотские мысли или воспарю к небесам, если получится.
РЖ: Где вы учились?
М.Б.: В английской спецшколе. Спасибо папе, который меня туда пропихнул. Моя 20-я была одной из первых спецшкол в Москве, сейчас она буржуазная, противная, наверное, и тогда была снобская. Но там работали хорошие учителя, которые эмигрировали туда из разных областей жизни, например, бывшие международники. Директор был жуткий коммунист, он мне примерно в девятом классе разъяснил, что я могу не рассчитывать на характеристику для поступления в вуз, т. к. ко мне большие претензии по комсомольской линии. И я ушла в 31-ю школу, тоже английскую. Там был либеральный директор, замечательный дядька, Суворов, он принимал к себе беженцев из других школ. К этому времени я уже открыла, что можно переводить стихи.
РЖ: Сколько вам было, не помните?
М.Б.: Лет в 12-13 я решила, что первая это придумала. Никому из преподавателей и в голову не приходило предложить нам переводить стихи стихами. По-моему, первое, что я перевела, - это знаменитое стихотворение Лонгфелло "Стрела и песня". Причем размером подлинника, хотя никто мне этого не объяснял, непонятно, как я до этого доперла. А потом села переводить "Белеет парус одинокий..." на английский!
Я хотела поступать в университет, на филологию, поближе к литературе. Но мне там объяснили, что "на мою нацию нет разнарядки" (помните Искандера?), и в тот же год я подала документы в Иняз. Туда тоже трудно было поступить, но из-за обиды на университет я даже не заметила, как проскочила конкурс. Видимо, меня что-то вело: первое, что я увидела в вестибюле Иняза, - большое красочное объявление "Всем, всем, всем! Кто любит стихи, пишет стихи и хочет их переводить (или даже пытается). Приходите в такую-то аудиторию". Это оказалась замечательная литературная студия "Фотон", которую вели три совершенно потрясающих человека - Павел Грушко , Евгений Солонович и Андрей Сергеев . Девиз был такой: "Этому нельзя научить, но этому можно научиться". Там читали и свое, и переводы - тогда увлекались верлибром. Первые пару лет я вообще почти ничего не читала, мне казалось, все умнее меня и у всех гораздо лучше получается. Я старалась не пропускать занятия, в лучшие дни нас собиралось десятка полтора, обычно человек десять. К нам приходил сам Гинзбург.
РЖ: Председатель объединения художественного перевода в Союзе писателей?
М.Б.: Да. Он изумительно переводил немецкую поэзию, вагантов... Делился находками: как однажды нужна была рифма на "ох" и он придумал "...понапрасну лает беззубый кабысдох". Потом я прочитала его замечательную книжку "Разбилось лишь сердце мое...". Если по Толкиену, Левик - эльф, а Гинзбург - гном, земной такой, полнокровный, как корешок женьшеня. Позже я у многих училась, ходила в ЦДЛ на семинар к Левику. К тому времени вовсю переводила, писала, у меня родился Андрюша, это были хорошие годы.
РЖ: А переводческие альманахи читали?
М.Б.: Старалась. До сих пор вон стоят "Тетради переводчика". Но я не теоретик и тяжело прорубаюсь сквозь теоретические дебри.
РЖ: А статьи помогали?
М.Б.: Это интересный вопрос. Они, мне кажется, могут помочь тем, кто подходит к тексту аналитически. Я уважаю этот подход, но это не мое - я иду от практики, от того, "как сказалось", вообще непонятно, от чего. У нормального человека, когда он набрасывает перевод, скажем, четверостишия, сперва на листочке появляются рифмы. А у меня - первая или любая другая строка, от которой ветвятся остальные.
РЖ: Как у вас "поднялась рука" на Чосера? Сами решились или кто-то посоветовал?
М.Б.: Мне и в кошмарном сне не могло присниться сесть за вещь длиной восемь с половиной тысяч строк рим-роялем , семистрочной "королевской" строфой. Эта идея пришла в головы Грише Кружкову и замечательному человеку Андрею Николаевичу Горбунову из издательства "МГУ", для которого я делала поэтов-кавалеров. Они, зная мое жуткое лентяйство, подъезжали исподтишка: почему бы не взяться, вот я немного поделаю, а потом Гриша перехватит... К тому времени, как я вработалась, где-то к третьей книге, я поняла, что это вещь моя и я ее никому не отдам. А Кружков и не рвался, он знал, что так и будет. Я начала понимать Middle English, а вначале разбирала каждую строку со словарями, глоссариями, подстрочными переводами.
Мне ужасно повезло: это был разгар перестройки, то голодом грозили, то гражданской войной, и когда это все подступало и кругом начинали кричать: "Когда же это кончится?" (как та тетенька: "Когда же этот голод кончится, а то от продуктов в квартире уже не повернуться!"), я говорила: "Отстаньте, у меня XIV век. Троил сочиняет любовное письмо Крессиде".
А Сережка мой, еще совсем маленький, когда я три года подряд переводила Чосера, спрашивал: "Мамочка, у тебя в головке строфа? С тобой нельзя разговаривать?" (это я на всех рявкала: "Тихо, у меня в башке строфа!", а руки вечно были заняты чем-то хозяйственным).
РЖ: Вы говорите, пользовались подстрочными переводами, английскими?
М.Б.: Да. Они издают их, чтобы понять своего великого поэта. В Англии в XVII веке один поэт взялся его переводить как следует, стихами, и если бы закончил, у нас был бы вполне "разборчивый" Чосер. Ведь XVII век - это язык Шекспира, то есть подустаревший, конечно, но все-таки Modern English. Но он, видимо, читал по мере того, как переводил; я, впрочем, тоже. Но я-то хоть сюжет знала, меня не шокировало известие, что Крессида собирается изменить Троилу. А он, когда к началу четвертой книги это понял, то пришел в такое дикое возмущение, что написал свое собственное семистишие: мол, бабы сволочи, пусть кто хочет, тот дальше и переводит, а я отказываюсь. На том дело и кончилось. Потом другой поэт все-таки перевел, но уже в XX веке.
РЖ: Вы часто читаете оригинал по мере продвижения перевода?
М.Б.: Это хулиганство, конечно, но - бывало: чего не сделаешь, чтобы хоть немножко развлечься...
РЖ: А было произведение или автор, после которого вы остались особенно довольны собой?
М.Б.: "Ай да Пушкин, ай да сукин сын"? После двух... ну, может, трех собственных стихов я прыгала от радости, но недолго. А из переводов - когда делала поэтов-кавалеров. Видимо, они настолько пришлись мне по руке, по темпераменту.
РЖ: Когда к вам пришло ощущение, что перевод стал вашей профессией?
М.Б.: На скрещении трех дорожек: стихов, переводов и чего-то детского, когда я на английском прочла детские стихи Милна. А когда принесла свои первые переводы из него, все эти замечательные ребята (Грушко, Солонович и Сергеев) хором сказали: "Ага, машинка заработала". До этого у меня бывали удачные переводы, но все как-то вразброс, и они говорили, что мой отличный инструментарий пока работает вхолостую.
РЖ: Вы приносили им "домашние задания" или сами переводили?
М.Б.: Домашнее задание было одно: захотелось - поработал. Единственный раз Левик дал задание: перевести знаменитое стихотворение Рильке "Осень", его никто еще адекватно не перевел. И то это было не обязательно. Просто мы тащили все, что успевали сделать за две недели. Я брала антологию английской поэзии, пыталась переводить, но все это было как-то мимо, случайный выбор, что ли... А открыв Милна, поняла: "Весело, здорово. Это мое", и с тех пор пошло. Когда ведет, то ведет по-настоящему. Когда мои студийцы ноют, что им не пишется, я говорю: "Когда Боженька задаст работу, он задание напишет крупными буквами на доске".
Помню, я шла с совещания "молодых, подающих надежды", где меня первый раз выпустили с детским стихотворением Милна. Я "на ура" прочитала эту прекрасную веселую лабуду - и от радости заглянула в букинистический магазинчик на Качалова, рядом с ЦДЛ. Протянула руку и вынула из ящика книжку удивительной, ироничной американской писательницы и поэтессы Дороти Паркер. На следующий день уже переводила ее стихи, а через какое-то время отнесла подборку в журнал "Иностранная литература" , в только что появившийся отдел "Антирубрика". У тетки, которая мыла пол, я спросила, где отдел юмора, а в отделе на вопрос "Кто вас направил?" (в то время был большой протекционизм) ответила: "Тетенька, которая моет пол". И через 2 года там появилась моя первая публикация.
М.Б.: По мнению В.Л.Британишского , у нас не представлена американская поэзия в лице Эмили Дикинском или Сильвии Платт. Вы согласны?
РЖ: Да, пожалуй, Эмили Дикинсон ждет свою переводчицу...
М.Б.: Или переводчика?
РЖ: Это все равно. Я бы тут вообще не стала строго проводить границы между "М" и "Ж". Пол на каком-то высшем уровне ничего не значит - каурая это кобыла или гнедой жеребец из буддийской притчи, лишь бы несся, не вздымая пыли. Если мне пришлись по руке эти повесы и кутилы, поэты-кавалеры, почему бы Эмили Дикинсон не оказаться по руке переводчику-мужчине?.. Жаль, что эта абсолютно гениальная поэтесса не для меня: тут нужно больше тишины, акварельности, полутонов - такой, знаете, Дебюсси, у меня же более сильное туше.
Думаю, жанр стихотворного перевода не умрет: все-таки чудовищно притягательно вдруг обняться с кем-то из другого века, спеть чужим голосом.
М.Б.: Что такое перевод?
РЖ: Трудно определить. Перевод стихов - это когда делают невозможное, вот садятся за стол или, как я, на диван, и делают. Ну да, я работаю лежа на диване, иногда сидя, в общем, меняю позы.
РЖ: Перевод прозы - более "земное" занятие?
М.Б.: И перевод стихов достаточно земное занятие. На первый взгляд, в переводе прозы больше смысла, он более возможен . Со стихами каждый отдельный случай - исключение, как Бернс в переводе Маршака. Победителей не судят, здесь это правило работает как нигде.
РЖ: Было такое, вы хотели что-то перевести, может, делали наброски, но понимали, что это не по руке?
М.Б.: Нет, пожалуй. Это как с людьми - сразу чувствуешь, родной или нет. Не взялась бы, скажем, за Малларме... Самый трудным был, наверное, Джон Донн. Чосер с середины шел легко, как на салазках под горку, мы и впрямь держались с ним за руки. Замечательный переводчик Володя Тихомиров говорит, что перевод "Ригведы" ему диктовали, от Чосера у меня было такое же ощущение. Донн - другое дело. Переводила-то я не элегии - "На раздевание возлюбленной" и другие - их замечательно, с напором горячей крови сделал Кружков. А мне достались его маргинальные, философские вещи, сложная мысленная плетенка, от которой, я, честно говоря, изнемогала. Но это надо было кому-то делать... Не могу сказать, что уж совсем не получилось, хотя не мне об этом судить, - скоро выйдет полный Донн в издательстве "Грантъ". Чуть-чуть, может, выглядывают мои бубенчики, сказал же мне когда-то Чухонцев про детскую переводную книжку: "Ваш темперамент выпирает из этих англичан, как тесто из квашни". Про переводы нескольких посланий в форме сонетов для книги "Английский сонет" кто-то сказал, что у меня получился слишком чистый синтаксис, у Донна более шероховатый, - не знаю. Он шел с таким напряжением физических и духовных сил, словно я отработала весь день на синхронном переводе, после чего хочется лечь на пол и заплакать, - такой вот эффект от "романа" с Джоном Донном.
РЖ: Когда вы понимаете, что перевод получился, - в процессе, когда заканчиваете вещь, или должно пройти время, кто-то что-то сказать?
М.Б.: Понравилось - не понравилось, кто что сказал - это этап редактуры, а вот получилось или нет, ты знаешь прямо сразу, как только закончил кусок и перечел. Это все равно что стрелять. Любите стрелять? Я обожаю, несмотря на близорукость. Вы видите, как кучно легли пульки вокруг десятки, точно так же с получившимся переводом. Я научилась стрелять в 15-16 лет, мне это ужасно нравится, может, потому, что здесь тоже есть точность попадания, не знаю.
Ну а в процессе работы, особенно вначале, трудно сказать, получилось или нет. Все зависит от объема. Тут как с тканью - надо выткать хотя бы с ладошку...
РЖ: Насколько в вашей жизни важна фигура редактора?
М.Б.: По-разному. Раньше редактору полагалось быть опасливым. "Вы это "боже мой" из текста уберите". В советское время совершенно случайно пропустили строку Чуковского "Боже тебя сохрани" (это крокодил говорит)... В те времена кто-то умудрился у Блока "И ангел на небо повесил звезду" заменить на "И кто-то на небо повесил звезду".
Когда моему старшему, Андрюше, было полтора года, для книги "Младшие современники Шекспира" мне заказали перевести пьесу Джеймса Шерли "Ветреница". Это чуть ли не первая была у меня "заказная" переводческая работа, я до потолка прыгала от счастья, что ее получила. Так вот, название надо бы перевести погрубее, но велено было смягчить... А когда, например, я переводила знаменитую эротическую поэму Томаса Кэрью "Блаженство", бедный Андрей Николаевич Горбунов буквально ходил вокруг меня кругами: "Мариночка, я вас умоляю, побольше небесного блаженства, а то выкинут вещь из состава".
Хороший редактор увидит то, что ты "замыленным" своим глазом пропустил. Пока у меня дома происходил нескончаемый переводческий семинар, никакой нужды в редакторах вообще не ощущалось. Хотя иногда они делали конструктивные замечания, как Лена Осенева в "Художественной литературе", кое-кто в детских редакциях... Но как правило, редактор - это была зубная боль, он просил что-то убрать, переделать, ты не соглашался, в итоге приходилось снимать стихотворение.
Но один раз у меня был чудесный редактор, эту работу я вспоминаю с наслаждением и благодарностью. На эту авантюру меня подбил мой младший сын Сережа и наша с ним любовь к замечательному английскому писателю Алану Гарнеру, - не Гарднеру, автору детективов и вообще американцу, а Гарнеру. Он жил на границе Англии и Уэльса, и сейчас, кажется, живет, хотя очень старенький, насколько помню, дружил с Толкиеным. Я прочитала по-английски его "Камень из ожерелья Брисингов" и "Луну в канун Гомрата", когда мы еще ни Толкиена, ни жанра фэнтэзи не знали. Это была поэтичная страшноватая сказка про мальчика и девочку, которые попадают в волшебный мир, и на них охотится всякая нечисть, потому что у девочки на запястье волшебный хрусталик, открывающий пещеру, где спят артуровские рыцари в ожидании последней битвы добра и зла... Много лет спустя мне заказали в "Армаде" новый перевод этой сказки - тот, что был, не устраивал составителя серии Машу Жданову. Я терпеть не могу браться за длинную прозу, это все равно что замуж выйти, а я в этом смысле давно на каникулах. К тому же работаю медленно, к абзацу иногда подхожу как к строфе и начинаю его всячески облизывать, а это перебор. От Маши я сперва отмахивалась: "Некогда, надо детей кормить..."
В общем, меня не торопили, и за год я перевела обе книги, пора бы, кстати, их переиздать. "Не хотите поработать с редактором?" - спросила меня Маша. "Какой редактор?! У нас свобода, гласность, перестройка", - я решила, что опять будут выстригать все "боже мой". Теперь-то я понимаю, что для большой прозаической вещи хороший деликатный редактор просто необходим. Редактором оказалась Чулпан Мусиевна Залилова, дочка Мусы Джалиля, немолодая, но такая красивая, вся серебристая, воздушная. Я несколько раз ездила к ней домой. Она аккуратненько все прочитала, нашла несколько неудачных фраз (очень точно, прямо "в десятку"), предложила мне самой подыскать более удачные варианты. Я ей подарила книжку своих стихов, они ей понравились, и она отнесла их в "Арион"... Бывают знакомства, от которых потом происходит в жизни все хорошее.
Приятно работать с моим закадычным редактором на "Радио России", Жанной Переляевой, с которой мы вместе ведем "Литературную аптеку". Два лекаря-аптекаря, учим старшеклассников, что им такое почитать от меланхолии, а что - от неразделенной любви.
РЖ: А в журнале "Иностранная литература" не попадались хорошие редакторы?
М.Б.: Там всегда были хорошие редакторы. Они, как правило, совершенно не трогали мои стихотворные переводы, за что я им благодарна. Прозу я в "Иностранке" не публиковала. В Чосере Нина Усова посоветовала поменять два-три слова, я согласилась. Если хороший редактор предлагает три исправления, а ты принимаешь одно - вы расходитесь довольные друг другом, как на базаре хорошо поторговавшиеся продавец и покупатель.
РЖ: По-вашему, "переводческая манера Марины Бородицкой" сформировалась или вы постоянно ищете новые ходы и приемы? (" ... Я больше не испорчу борозды. / Но пороха не выдумаю тоже. / И черт с ним с порохом, да жаль звезды / Несхваченной, на яблоко похожей".)
М.Б.: Стихотворение это - не про новые приемы, в нем иная горечь. Хочется иногда почувствовать себя таким "люденом", читали "Волны гасят ветер" Стругацких ? Увлекательнейшая книжка, там появляются люди с какой-то шестой-седьмой сигнальной системой, им земное уже неинтересно, - ну, такие примерно, как Бродский, которым скучно объяснять, что они имели в виду, почему именно так сказали, они просто уносятся в небеса... Не знаю, существует ли манера конкретного переводчика Марины Бородицкой и может ли вообще существовать, потому что перелевод... тьфу... оговорка по Фрейду. Перевод - это переливание себя в другой сосуд. Существует туше, вот как ты мнешь эту глину - сильно или слегка, оглаживая или мучая. Свое туше я ощущаю как достаточно сильное, скорее мнущее, чем ласкающее. Хотя с каждым автором по-разному...
РЖ: С точки зрения Н.Л.Трауберг , "Школа советского перевода", в большинстве своем писала средне-хорошим-русским, средне-поздне-диккенсовским, средне-теккереевским языком, и непохожие авторы становились похожими. Поэтому язык раннего Диккенса у переводчиков не получался".
М.Б.: Не знаю, Наталье Леонидовне видней, хотя мне вообще-то нравится, как у нас переведен Диккенс ... Но, конечно, для переводчиков, особенно прозы, набитая рука, "замыленный" глаз - огромная опасность. Я рада, что сейчас мало перевожу, каждый раз занимаюсь этим как впервые.