Олег Дарк. В жанре "встречи". Из записок посетителя
Клуб "Премьера": фильм "о прошлом", журнал "Октябрь" (16 декабря). ОГИ: "прозы" Курицына (18 декабря), Дмитрий Воденников (22 декабря).
Олег Дарк
Дата публикации: 27 Декабря 2002
К ак будто этот проклятый Гуттенберг облизал своим медным языком всех писателей, и они все обездушились "в печати"... "Мое "я" только в рукописях". И: "У нас литература так слилась с печатью, что мы совсем забываем, что она была до печати..." - Василий Розанов "Уединенное".
В книге писатель самоотчуждается: она - ему (и он - сам себе) уже не принадлежит. И этот "не принадлежащий себе" ("ему") писатель уже раз и навсегда у- и о-становлен. В "книге" мы всегда читаем не того, кто ее написал (он уже другой ). Но и записи черновика , с его капризными извивами и самоотменами (парадокс!), - фиксация. С ними можно оперировать как с "лежащим телом". Более радикальный шаг к бесконечности писателя - живое выступление. Только тут мы встречаемся не с прошлым писателя, а с его настоящим. И вышедшей книге точно возвращается ее первоначальное, почти бесформенное существование.
16 декабря, клуб "Премьера". Просмотр фильма "Дитя поэт". Жанр " non-fiction ". Мы давно и безнадежно его любим, точно жаль расстаться с раз увиденным и неминуемо оставшимся "позади". Фильм заканчивается: традиционный титр "конец" и - после некоторого ожидания и при довольном смехе зрителей - медленно выписываемое "тысячелетия". Надо думать, "дитя поэт" - образ и тип - итог и результат тысячелетия. Фильм - из снятых Светланой Литвак фрагментов, отрезков, эпизодов... "из жизни литераторов". Литвак "снимала" несколько лет (с 1999 г.). Можно ожидать и вторую, и третью серию. Фрагменты разной величины и "жанра": застолья, чтения, собрания с плясками и песнями - то прихотливо чередуются, то рифмуются или повторяются...
Но кроме "исторических сцен": Пригов с веером книжечек; Вс.Н.Некрасов , поднимающий трафарет с надписью "сволоч", почему-то без мягкого знака; призрак Сапгира , Летов и "танцующие девушки"; Александр Еременко , рассуждающий о Фудзияме ... Есть в фильме эпизод, который значением превосходит всякую "память": Николай Байтов пишет стихотворение .
Технически это осуществлялось так. На кухне (а где же еще) была установлена камера, и "автор" ушла. Действо продолжалось больше часа, 10 минут в фильме. Байтов произносит строку, записывает, задумывается, правит и произносит в новом варианте, опять задумывается... Почти мучительное внимание зрителей не объяснить удовольствием от знакомого лица. Да сколько ж можно? И лицо все то же. Внимание управлялось сюжетным ожиданием: что будет дальше? Неравномерное чередование томительных пауз (дыхание задерживается) и произнесенной строки (облегченный выдох) обнаруживает драматургическую природу черновой работы. Паузы по совокупному времени дольше произнесенных строк... Оказывается, это-то самое интересное и драматичное: ожидание строки, варианта, нового исправления. Чуть ли не беспримерный случай визуализированного черновика. Интересно, что стихотворение не было "закончено"... В смысле "на бумаге". "Там же видно, что стихотворение у него пошло по какому-то другому пути", - комментировал Байтов, называя себя-героя "в третьем лице": он.
Тогда же, там же. Последний номер "журнала" клуба "Премьера" . Тираж не сильно превышает количество авторов. Некоторые слишком известны. Журнал меняет название ежемесячно: "Апрель", "Май", ... "Сентябрь", "Октябрь", далее везде. Можно сказать, это каждый раз новый журнал. Или так: слову "журнал" возвращается давний смысл. В "журналах" этих должно быть представлено написанное и, преимущественно, недо писанное за соответствующий месяц: строки, страницы, сцены... Журнал-черновик-процесс. Идея продолжения и незавершенности, она положена отчасти в основу и деятельности клуба "литературного перформанса Премьера ". К сожалению, идея остается теоретической. В "журналах", за редким исключением, - не фрагменты и наброски будущего целого, а просто "последние" произведения.
Авторов домашний тираж не смущает. Почти жадное отношение к новому номеру . В завершение вечера разговор: "О судьбе текстов". Владимир Строчков - Байтову: "Не безразлично ли ему, что произойдет с произведением после написания". Можно пофантазировать. До публикации сцены, строки нельзя говорить и о их завершенности ( написании ). Обычная диалектика: чтобы процесс неуклонно, невозвратимо развивался, нужна остановка. Публикация легитимирует фрагмент, утверждает его, облегчает движение к следующему и отрыв от предыдущего.
18 декабря. Среда. Клуб ОГИ , малый зал справа (или слева - откуда пойдете), легко превращаемый из столовой в аудиторию и всегда обратно. Вячеслав Курицын , книга " Семь проз " (Спб., "Амфора", 2002).
Отчего это Курицын так хорошо, точно изнутри знает Бадхеда (или Бивиса), естественно владеет его (их) речью? Может быть, он и есть Бивис? Такие вопросы возникали, когда я слушал курицынский известный текст про MTV. Его прочитал, давясь от смеха и завораживая своим смехом, Борис Бергер .
Текст, действительно, чуть ли не лучший в книге. Редактор будто бы заказывает написать про MTV, и герой проводит с MTV весь день. Под MTV происходят все события "рассказа": от звонков бедствующих друзей до прихода любимой девушки-актрисы. Это почти классицизм: единство - места (квартиру покидать нельзя), времени (один день) и действия. "День MTV" начинается с Бивиса и Бадхеда. Они задают тон повествованию, их речи. Так Анненский стилизовал в "Книге отражений" речь Достоевского : аналитическая стилизация.
"Я б ее трахнул, трахнул" в устах русского Бивиса или его фантазия "как пахнет между ног попдивы" очень смешны. Но постепенно сквозь этот полуамериканский комизм проступает и наконец все затопляет трагедия "русского ожидания". Любимая все не приходит да не приходит, а приходит так ненадолго, голодная. Когда она ложится на живот и "жрет", а герой ее трахает, а потом садится на пол и плачет - это почти Лимонов расцвета его вдохновения. Может быть, правда, что писатель должен найти свою тему и язык...
Бивис и Бадхед - герои вообще трагические. И патетические. Их сквозное "даст/не даст" - главная тема культуры, любимый персонаж которой - "несчастнейший". Эта общая трагедия воплощается в национальных формах. У Бивиса и Бадхеда - "американская трагедия". Курицын перевел ее "на русский". Надо отдать ему должное: он сохранил в душе провинциально-печальное "не дает". Как удалось?
А вот его "серьезные тексты" (его определение) смешны по-другому. Рассказ про то, как Борхес вступил в состязание-дуэль с зеркалом, которое в конце побеждает ("крах Борхеса"), вызывает недоумение. Велеречиво-философское повествование с обилием рассуждений о власти над отражениями, отражений и их власти над властью над ними ... были еще уместны в 92 г. В состязании с Бивисом ("я Бивис не хуже") победил Курицын, в состязании с Борхесом ("хуже, хуже!") - Борхес. Тема "Бивис и Борхес". Бивис Курицыну ближе и понятнее.
В начале "вечера" Курицын объяснил, что "семь проз" - это семь стратегий письма, которые он подсмотрел в литературе. Было ли задачей рассказа о "кошке Борхеса" (она являлась из зеркала) воспроизведение жалких подражаний Борхесу, действительно одно время распространившихся?
Очаровательная Вероника Хлебникова , читавшая фрагмент курицынского "письма писательнице" (еще одна стратегия), кажется, шведской, вдруг спросила автора: у нее ведь что-то со зрением, да? "Она ошиблась", - объяснил мне потом Курицын. Но ошибка многозначительная. Постепенная утрата зрения (сначала исчезают отражения предметов, потом они сами расплываются) - тема, преследующая прозу Курицына. Это воспроизведение травмы, лежащей в основе современной русской литературы, или собственной? Я бы назвал книгу Курицына: "Книга без отражений". После вечера Курицын рассказал мне, что всегда считал самой страшной казнью выкалывание глаз. И показал двумя пальцами, дернув головой. Я содрогнулся. Вот ведь ужас перед "бивисовской" драмой: персонаж-автор перестает видеть что-либо, кроме происходящего внутри него. Поворот глаз, что и есть потеря внешнего зрения. Ужас особенно внушительный в культуре, традиционно предпочитающей зрение другим видам чувств. Это ужас остаться вне культуры . То есть перед той же обойденностью, питающей "трагедию Бевиса".
22 декабря. Там же, большой зал . Дмитрий Воденников .
Когда слушаешь Воденникова, хочется ему отдаться, причем тут же, на усилителях, расставив ноги. Некоторые, правда, говорят, что не ему, а вообще отдаться. Через час после "вечера" желание тает. Через два - вовсе пропадает. Это один из случаев, когда понимаешь, отчего женщина, не желающая изменять мужу или любовнику, но остро чувствующая обаяние какого-нибудь мужчины, стремится убежать или запереться. Нужна передышка, немного времени в одиночестве, чтобы опомниться, перевести дух; желание было неглубоко.
Воденников соблазняет. Он хорош собой, ну, согласитесь, мальчики! Активен и наступателен. Изобретателен в образности и однообразен интонационно. В красноречии с монотонностью - успех всякого любовного объяснения. Я перечитал стихи Воденникова "с листа", там чуть ли и нет места интонации, с которой он их посылает залу. Он неврастеничен , что в некрасивом отвратительно, в красивом привлекает. "В чем судьба отказала ему?" (Достоевский - о Тургеневе). И откровенен до бесстыдства. Все время кажется, что выдает свои тайны, а доверие подкупает. Он любуется собой. В нарцисса естественно влюбляться нимфам.
Воденников - новый, еще молодой Кинчев . Но кинчевские поклонники - с "красным на черном" на устах взяли бы Смольный, если б пришлось, а возбужденные Воденниковым молодые люди выпьют лишнюю бутылку "Пепси-колы".
Воденников хорош с бокалом красного вина, чуть присев на усилитель, слушая стихи молоденьких девушек, которых пригласил читать - с ним. И хорош, властным жестом - правой рукой и чуть назад - останавливая скрипку. Он еще более хорош, когда выходит с раздраженным: "Как мне надоели эти женские голоса. Я никогда не думал, что прекрасные женские голоса могут быть так отвратительны". (О девушках, которых пригласил.) Истерика? Очаровательно! Интересно, отрепетирована ли. Но лучше всего он - после "концерта", обессилевший, опустошенный, точно не Воденников после сорока минут (кажется, чистого времени) чтения, а Мик Джеггер после трех часов напряженного движенья.
Воденников - звезда. Он ею родился. Но звезда уже разочарованная. А нет ничего прекраснее разочарованной звезды. Я одинаково не сомневаюсь и в необыкновенной одаренности его, и в том, что то, что он делает , - не поэзия. Да и почему поэзия - обязательно хорошо ? Но поэзия не может держаться одним напором соблазна, только личной сексуальной энергетикой такого рода, что заставляет прощать то чрезмерность образности, то ее тривиальность. А поэзия в прощении не нуждается. Но все время вызывает вопрос: да что же тут такого. А ничего особенного. Просто слова: "Наедине с тобою, брат, // Хотел бы я побыть...".