Олег Дарк. Веселое бесчувствие
Олег Дарк
Дата публикации: 10 Апреля 2003
В озможно, только в современной России упоминание твоего имени критиком неприятно, раздражает, вызывает ярость... Не ругательное, а просто упоминание . В статье Сергея Кузнецова нет ничего обидного для меня, если не считать эпитет "огромная" (я не считаю): "огромная статья Олега Дарка об одном из текстов этой книги". Речь - о книге Линор Горалик " Не-местные ". Меня не устраивает контекст.
(Современный русский критик не умеет читать . Это можно признать бедой, недугом, калечностью. Если у человека не функционирует орган, кто ж обвинит человека? Вина в том, что русский критик не считает, что уметь читать нужно . Я не поклонник прозы Олега Павлова , но его мнение о критиках разделяю. Если критик не может прочитать три эссеистические страницы, то как прочтет трехсотстраничный роман? Вы понимаете, что я имею в виду под "прочитать"?)
Контекст же вот какой. "Друзья" Сергея Кузнецова "проплакали весь вечер" над книгой Горалик. В соседстве с растроганными читателями "огромная статья" об одном произведении книги - естественно, свидетельство значительности этой книги. Можно предположить: пиши я о ней в целом, вышла б монография.
Я никогда не писал о Горалик. Мои заметки не были "огромными" - потому, что посвящены теме, на которую и впрямь можно сочинить книгу, и не одну (и сочиняли). Заметки - из двух частей. Материал первой - фрагмент из книги Георга Брандеса. Брандес был не слишком умен, тому свидетельства его книга о Шекспире и попытки разобраться в Ницше. Но именно благодаря не-уму Брандеса его произведения - замечательные психологические документы.
А Линор Горалик имеет не большое отношение к литературе. С Брандесом ее объединяет простодушие, которое часто свойственно людям, оказавшимся не вполне в своей области. Они чувствуют себя именно не вполне у себя , им не по себе , они нервничают и очень стараются почувствовать себя дома . Для меня только как психологические документы могут быть интересны произведения Горалик. Впрочем, есть исключения. Например, ее рассказ "про хомяка". Ей вообще удавались (или так мне показалось) рассказы о маленьких животных . Я их прочитал, кажется, в "Text-Only", если так, надо отдать должное редакции. Прочитав, подумал: какая хорошая писательница - и полез искать в Интернете другие произведения.
(Возможно, моя ошибка была вызвана тем, что я очень люблю маленьких животных , это с детства; и, загипнотизированный несчастным хомяком, я не обратил внимания на то, что творится вокруг него в "прозе" Горалик. А творилось очень много - на двух-то страницах! - претенциозного, неестественного, выдуманного и бесчувственного . На последнее слово просьба - обратить внимание.)
Найдя же, удручился. Мне стало стыдно - самое подходящее слово, потому что чувство стыда, неловкости, тотального, до краски на лице, смущения не оставляло меня, постепенно только росло на вечере Горалик в ОГИ, куда я пришел, чтобы понять, как она это будет читать. Прийти-то пришел, но слушать не мог (из-за того стыда), и время от времени выключал свой слух.
У меня есть простейший способ оставаясь на месте отсутствовать (если вы меня встретите на каком-то вечере и станете за мной следить, то без труда определите, когда я использую этот способ): когда я не могу что-то слушать, прямо выматывает всего, в метро, например, рядом говорят какие-то гражданки, и тоже очень стыдно, я пригибаю голову, нажимаю пальцами на выступ в ушах, называемый в анатомии козелок , и вместо вызывающих стыд слов до меня доносится только приятный гул с шипением, как на берегу моря.
Время от времени я отпускаю козелки , чтобы убедиться, что в словах ничего не изменилось, и опять зажимаю. Или не зажимаю, если стыдоносность слов понизилась. В этом способе хорошо то, что никогда не поздно к нему прибегнуть и никто не заметит.
Это чувство стыда выросла у меня уже до невероятной степени, я чуть сдержал себя, чтобы не убежать, когда дело у Горалик дошло до оккупационно-эвакуационно-военной темы. (Я раньше не читал.) В этом стыде было для меня что-то загадочное. Я не мог понять его причины, исток. Стилистически в произведениях Горалик нет ничего особенного. Так многие сейчас пишут (могу назвать), и некоторые лучше, другие хуже. Кстати, этот стиль и устроен так, что качественные различия внутрь себя почти не впускает. И когда я говорю "хуже - лучше", я сужу с точки зрения, сформированной другими стилями, что не вполне корректно.
Этот стиль следует признать общим , имея в виду, конечно, некоторую часть литературы, которую я бы не стал определять как генерацию ( юноши и девушки вокруг 30), потому что их ровесники прекрасно умеют писать иначе. Это несколько истерический, взвинченный, синтаксически организованный как поток (предложения стремятся слиться в одно) стиль признаний в том и открытия того, "в чем все уверены давно". Другое "кстати": само понятие оригинальности здесь неуместно, так как решающая характеристика этого стиля - безличность.
Вернее, так: присутствие личности в этом стиле единственно измеряется темпераментом, и этот стиль в разном исполнении различается способностью автора взвинчивать себя. Но литература не может строиться одним темпераментом, изменениями голоса (я имею в виду литературу на письме, движение синтаксиса), то есть быть чисто физиологическими отправлениями, или иначе, телесными проявлениями: перепады в температуре (жар, озноб...), пульсе, дыхании... Литература не танец и не музыка.
Все это я отлично знал. Часто равнодушно слушал этот стиль, а иной раз и попадал под обаяние конкретного темперамента (человек слаб). Кроме того, не следует преувеличивать тонкость моей душевной организации (услышав неоригинальное, я стыжусь; правда, смешно?). В "прозе" Горалик было что-то , чего не было у ее стилистических соседей и от чего мне было стыдно.
Я был заинтригован. Оттого и на вечер пришел. (Но это я потом понял, что заинтригован и почему пришел.) И вот, когда я прочитал Кузнецова, я понял, чт о это . И я погладил себя... по ушам, которые зажимал, а они меня не подвели. Я услышал то, что понять еще не мог. А Кузнецов мне все объяснил.
Она - яппи!
Тип чувствования , сформированный офисом, не может создать внутри человека драмы , а я не знаю, из чего возникнет литература, кроме как из драмы. Никогда не прекращающаяся внутренняя драма - непременная принадлежность человеческой жизни. Офис - как-бы-жизнь, со всеми ее традиционными приметами (темами и стилями общения и конфликтов), подражание жизни. И значит, должно быть все "как в жизни". В как-бы-жизни продуцируются как-бы-чувства.
Для меня между Акакием Башмачкиным и любым яппи разница в состоянии шинели. У первого - рваная да старая, у второго - новая, и несколько (много) их у него. Но и Башмачкин, и яппи могут только переписывать, или имитировать. И весь их эстетический восторг сосредоточен только на одном: на виде почерка, росписи, воспроизведении буквы - единственный доступный им вид творчества.
Персоналистские (зд. в значении предпочтения того или иного говорящего , источника речи) симпатии Сергея Кузнецова известны: буржуа. Я читал его восторженный отзыв о романе Мишеля Уэльбека: воинствующий, самоуверенный буржуа, одуревший от благополучия и собственного бесчувствия, отправляется в экзотические страны за свежим материалом для имитаций. Имитация (в жизни, как и в искусстве) - персоналистская основа буржуазности.
Так вот отчего стыдно, когда слушаешь Горалик. Здесь не темперамент (возражения против него как литературного источника - выражение другой эстетической программы, можно спорить), а иллюзия его: чувств, страстей, отношений, переживания несчастья. Поэт (в старом смысле, синоним "писателя") может быть нищим бродягом или приживалом. Может владеть особняком и собственным выездом (лошади или машина). Он не может только одного: "быть яппи".