Евгений Яблоков. Михаил Булгаков в переломном возрасте
112-я годовщина со дня рождения Михаила Булгакова
Евгений Яблоков
Дата публикации: 15 Мая 2003
О чередная - 112-я - годовщина со дня рождения Михаила Булгакова подошла вся овеянная свистопляской вокруг памятника писателю на Патриарших. Скандалили долго, но хоть не без пользы: столице нашей Родины теперь, кажется, не угрожают ни монструозный примус, ни бегущий по волнам пруда невнятный Иешуа. В порядке компромисса посадят одного Булгакова на прибрежную скамеечку - и пусть себе сидит.
Нынешняя годовщина - не юбилейная, однако по-своему примечательная. Ибо восемьдесят лет назад зародился замысел самого известного булгаковского произведения. Хотя наиболее ранние из дошедших до нас черновиков "романа о дьяволе" относятся лишь к 1929 г., но исследователи справедливо полагают, что мотивы будущего романа "Мастер и Маргарита" возникли в творчестве писателя на несколько лет раньше. Точнее - именно в 1923 г. Тот год вообще был для Булгакова весьма важным: в каком-то смысле кризисным. Впрочем, 33-му году жизни положено быть переломным - и как раз его отсчет пошел у Булгакова с 15 мая 1923 г. К этому моменту писатель прожил две трети жизни (хотя выяснилось это, конечно, лишь впоследствии).
Немного раньше того дня рождения, 26 апреля 1923 г., исполнилось 10 лет со дня свадьбы Михаила Булгакова и Татьяны Лаппа. Между 1913 -м и 1923 г. пролегла целая эпоха: и окончание Булгаковым университета, и его служба земским врачом в Смоленской губернии ( 1916 - 1917 ), и врачебная практика в Киеве в период лихорадочной "смены властей" (то гетман и немцы, то петлюровцы, то красные, то белые), и служба в Белой армии на Кавказе - а потом, после разгрома белых, там же, на Кавказе, служба в советских культурно-просветительных органах, и первые пьесы Булгакова, поставленные во Владикавказе, и попытка покинуть Россию морем... А затем - приезд в Москву в сентябре 1921 г., и бытовая неустроенность, и существование на грани голода, и еще многое.
Как раз в 1923 г. положение стало понемногу выправляться - хотя до благополучия еще далеко. Сам Булгаков , вспоминая свое двухлетней давности появление в Москве, записывает в дневнике: "Многое ли изменилось за это время? Конечно, многое. Но все же вторая годовщина меня застает все в той же комнате и все таким же изнутри. Болен я, кроме всего прочего" . Здоровье будущего автора "Мастера и Маргариты" и впрямь оставляет желать лучшего: дали себя знать предыдущие тяжелые годы. Булгаков жалуется и на подагру, и на проблемы с нервами (кстати, в 1919 г. он перенес на фронте контузию). А накануне своего 32-го дня рождения едет в Киев - причем вовсе не из-за стремления прикоснуться к родным местам: в Киеве ему делали хирургическую операцию - удаляли опухоль за левым ухом, по поводу которой он серьезно опасался, не злокачественная ли. Но, слава Богу, обошлось.
В Киев писатель уехал 21 апреля 1923 г. А неделей раньше произошло событие, которое напоминает нам, что в преддверии юбилея собственной свадьбы Булгакову довелось расстроить свадьбу чужую. 15 апреля в приложении к газете "Накануне" Валентин Катаев опубликовал рассказ под названием "Печатный лист о себе" (впоследствии он печатался под заглавием "Зимой"). В нем описаны отношения Катаева с младшей сестрой Булгакова Еленой (Лелей) и с ним самим. Дело происходило в начале 1923 г.; жена Булгакова Т.Лаппа, бывшая свидетельницей событий, потом рассказывала: "Леля приехала в Москву к Наде (Н.Земская - сестра Михаила и Елены Булгаковых. - Е.Я. ) <...> Был у нее роман с Катаевым. <...> Стала часто приходить к нам, и Катаев тут же. Хотел жениться, но Булгаков воспротивился, пошел к Наде, она на Лельку нажала, и она перестала ходить к нам. И Михаил с Катаевым из-за этого так поссорились, что даже разговаривать перестали" .
Рассказ Катаева интересен тем, что в нем дан, пусть и не очень доброжелательный, но все-таки портрет Булгакова: по сравнению с влюбленным героем-романтиком он предстает как занудный проповедник здравого смысла и воплощение мещанского прагматизма. Не случайно и имя этому персонажу дано "никакое" - Иван Иванович (хотя реальное имя жены Булгакова - Тася - оставлено в неприкосновенности). Вот "изображение" Булгакова, выполненное незадолго до его 32-го дня рождения:
"Он гораздо старше меня, он писатель, у него хорошая жена и строгие взгляды на жизнь. Он не любит революции, не любит потрясений, не любит нищеты и героизма. Но у него - синие глаза. Правда, они только вечером синие или когда он сердится. Но они синие с чернильными зрачками. Этого достаточно для того, чтобы я приходил к нему вечером и садился на диван против зеленого абажура лампы, висящей над писательским, письменным столом.
- Иван Иванович. Я люблю вашу сестру.
Он поднимает кверху ножницы, которыми вырезывает из газеты одобрительную о себе рецензию.
- Вы, конечно, шутите?
- Нет, я не шучу. Я ее люблю.
- Увольте меня, пожалуйста, от подобных разговоров. Я не люблю глупых шуток.
- Я люблю вашу сестру. Я не могу без нее жить.
Он, с некоторым любопытством:
- Нет, вы это серьезно?
- Серьезно.
- Да вы что, с ума сошли, что ли?
- Да, сошел. Я люблю вашу сестру. Я на ней женюсь.
Электрический разряд. Грохот и смятение. Вырезка и ножницы падают на стол. Самовар начинает тонко петь. Синие глаза круглеют до отказа. Жестом благородного отца он хватается за голову и начинает бегать по комнате, садясь на встречные стулья.
- Что? Что-о? Что-о-о? Жениться? Вы? На моей сестре? Да вы что, в уме! Тася, дай ему воды. Дайте-ка, я попробую ваш пульс, голубчик, вам, вероятно, нездоровится!
Он немного успокаивается.
- Нет, это даже смешно. До того глупо, что спешно.
- А почему бы и нет?
- Почему? Да вы что - ребенок! Нет, вы это нарочно?
- Серьезно.
- Ах. серьезно? Так я вам скажу тоже серьезно. Вы это бросьте. Бросьте и бросьте. Ах, я, дурак. Как я допустил? Как я мог это допустить? Вот, не угодно ли...
И он начинает опять бегать по комнате, садясь на все стулья. Он не может себе простить этого рокового знакомства. Зачем он позвал меня к себе в сочельник. Ну да. Он один во всем и виноват. Вот здесь, в этом углу стояла елочка, вот тут - на диване сидела она, сестра, приехавшая на праздники, в первый раз, в Москву. Вот там стоял и читал стихи. Затем опера. Гугеноты и скверный состав. Но кто же мог предвидеть несчастье. Боже, боже. Вся вина в много-численных глазах благородного семейства падает исключительно на него.
Он долго всматривается в меня и вдруг опять впадает в отчаяние.
- Что? Жениться? О, Господи! Вы? На ней? Что я наделал, что я наделал! Надеюсь, по крайней мере, что хоть она...
- Она меня любит.
Он падает в кресло.
- У меня нет больше сестры! Делайте, как знаете!
Я даю ему успокоиться. Я, мягко:
- Иван Иванович. Но в чем же дело? Почему? Ради Бога, объясните. Может быть, вы подозреваете меня в каких-нибудь недостойных поступках и тайных пороках? Уверяю вас, что это недоразумение. Я честный и нравственный человек.
- Сохрани Бог. Я уверен в ваших качествах, но говорю вам как друг: бросьте. Ничего из этого не выйдет.
- Я люблю ее.
- Он кисло и жиденько смеется.
- Вы опять свое? Да поймите же: вам нельзя на ней жениться.
- Почему же?
Oн в бессилье машет руками. Он не понимает, как это я не могу постигнуть такой элементарной вещи. Он собирается с силами и начинает объяснять. Ей нужно учиться, у нее университет, книги, профессора. У нее, наконец, жених. У жениха дом. Особняк. Она избалована. Я в ней ошибаюсь. Она пошутила. Наконец - родственники. Что скажут родственники? Она, и вдруг выходит замуж за поэта. За бедняка, за бродягу, за... за..! Он не находит слов. Это нечто чудовищное. Нет, нет! Этого не может быть! Этого не будет! Бросьте, бросьте и бросьте.
Он несколько раз начинает истерически хохотать, несколько раз умолкает и несколько раз ищет спичек; которые у него в руке.
И только серый, домашний глаз его жены внимательно и сочувственно смотрит на меня из-за самовара. Я же упрямо повторяю:
- Я люблю ее.
В сущности, я говорю не ему. Я говорю так, чтобы меня услыхала она за тысячу верст. Кроме того, так забавно, когда он сердится; этот, в сущности, добрый человек и неплохой писатель" .
Возвратившись из Киева 10 мая 1923 г., Булгаков записывает в дневнике: "Москва живет шумной жизнью, в особенности по сравнению с Киевом. Преимущественный признак - море пива выпивают в Москве. И я его пью помногу. Да вообще последнее время размотался (непонятно: то ли "поистратился", то ли "распустился". - Е. Я. ). Из Берлина приехал граф Алексей Толстой. Держит себя распущенно и нагловато. Много пьет. Я выбился из колеи - ничего не писал 1 1/2 месяца" .
И Булгаков начинает наверстывать упущенное. Во-первых, возобновляет писание фельетонов в газете "Накануне" (той самой, где появился рассказ Катаева и которой руководил А.Толстой ) и в "Гудке"; во-вторых, в течение лета - которое, по его словам, стоит "отвратительное, дождливое и холодное" - пишет повесть " Дьяволиада ": по существу, первое свое "фантастическое" произведение с "чертовщиной". Впрочем, писание сочетается с доступными развлечениями. 25 июля Булгаков записывает: "Лето 1923 г. в Москве исключительное. Дня не проходит без того, чтобы не лили дождь и иногда по нескольку раз. В июне было два знаменитых ливня, когда на Неглинном провалилась мостовая и заливало мостовые. Сегодня было нечто подобное - ливень с крупным градом. Жизнь идет по-прежнему сумбурная, быстрая, кошмарная. К сожалению, я трачу много денег на выпивки. Сотрудники "Гудка" пьют много. Сегодня опять пил пиво. Играл на Неглинном на бильярде. "Гудок" два дня как перешел на Солянку во "Дворец труда"" .
Переселение редакции "Гудка" стоит отметить особо. Ибо "Дворец труда" - это здание, известное по многим литературным произведениям, и прежде всего - по роману " Двенадцать стульев ". Помните там редакцию газеты "Станок" (переиначенный Гудок"), расположенную в некоем здании с непреодолимыми коридорами (у Ильфа и Петрова оно именуется Домом Народов)? В этих самых коридорах Остап Бендер, явившийся потрошить очередной стул, неожиданно встречает напрочь заблудившуюся вдову Грицацуеву: та пытается догнать мимолетного мужа - но тщетно. Однако за несколько лет до "Двенадцати стульев" мотив погони по лабиринтам коридоров возник именно в булгаковской "Дьяволиаде". В соответствии с названием повести, в ней в конце концов становится совершенно непонятно, кто за кем гонится. Главный герой "Дьяволиады", "маленький человек" Коротков, вначале теряет документы, а вслед за ними и имя, запутывается в двойниках, в коридорах, в самом себе, в общей чертовщине и в конце концов бросается с крыши десятиэтажного дома. В общем, "жизнь сумбурная, быстрая, кошмарная".
Тем же летом Булгаков ожидает выхода книжки: в апреле 1923 г., как раз перед отъездом в Киев, он заключил договор на издание в акционерном обществе "Накануне" автобиографической повести " Записки на манжетах ". Если бы она и впрямь вышла, то стала бы первой книгой писателя; но издание, увы, не состоялось. А первой (и, между прочим, единственной в СССР при жизни писателя!) более-менее полноценной книгой Булгакова окажется сборник под тем же названием, что и написанная в 1923 г. повесть, - "Дьяволиада" (он увидит свет в 1925 г.).
31 августа Булгаков пишет приятелю - писателю Юрию Слезкину: ""Дьяволиаду" я кончил, но вряд ли она где-нибудь пройдет" . И тут же сообщает: "Роман я кончил, но он еще не переписан, лежит грудой, над которой я много думаю" . Впоследствии этот роман получит заглавие " Белая гвардия ".
Сестру Надежду тоже информирует - с мрачным юмором: "Дорогая Надя, я продал в "Недра" рассказ "Дьяволиада", и доктора нашли, что у меня поражены оба коленные сустава; кроме того, я купил гарнитур мебели шелковый, вполне приличный. <...> Что будет дальше, я не знаю - моя болезнь (ревматизм) очень угнетает меня. Но если я не издохну как собака - мне очень не хотелось бы помереть теперь - я куплю еще ковер" . И подпись: "Твой покойный брат Михаил".
Вот это и есть - Михаил Булгаков незадолго до и вскоре после своего 32-го дня рождения. Однако все эти факты, конечно, дают лишь поверхностную картину. В душе автора газетных фельетонов, "Дьяволиады", неизданных "Записок на манжетах" и лежащего "грудой" романа назревают в это время весьма серьезные перемены - ибо количество постепенно переходит в качество. 2 сентября он записывает: "Среди моей хандры и тоски по прошлому иногда, как сейчас, в этой нелепой обстановке временной тесноты, в гнусной комнате гнусного дома, у меня бывают взрывы уверенности и силы. И сейчас я слышу в себе, как взмывает моя мысль, и верю, что я неизмеримо сильнее как писатель всех, кого я ни знаю" . А 6 ноября продолжает: "Не может быть, чтобы голос, тревожащий сейчас меня, не был вещим. Не может быть. Ничем иным я быть не могу, я могу быть одним - писателем" .
С этого времени в жизни Михаила Булгакова начинается самый "булгаковский" период.