15 января 2004, 16:56 Культура

Красивый и розовогубый

Дина Годер Спектакль по пьесе Владимира Сорокина «Свадебное путешествие» доказал, что писателя зря преследовали – проще было сразу превратить его в гуманиста.

Это для кинематографа нынче Владимир Сорокин – автор принятый и приятный, почти как Эмиль Брагинский, а на театре его именем до сих пор пугают детей: уж он и матерщинник, и порнограф. И ставят редко, хоть Сорокин пишет пьесы давно: до этой недели, кажется, ничего сорокинского, кроме «Дисморфомании», в Москве и увидеть было нельзя. И вот, пожалуйста: сам генеральный директор «Золотой маски» Эдуард Бояков, заручившись поддержкой Илзе Рудзите (студентки Камы Гинкаса), решил дебютировать в режиссуре постановкой Владимира Сорокина.

Оказалось, что детей пугали зря: отвязное «Свадебное путешествие», написанное десять лет назад Сорокиным по заказу немцев, превратилось в сентиментальную историю о любви сына эсэсовца Гюнтера фон Небельдорфа и еврейской девушки из России Маши Рубинштейн.

Историю такую простодушную, что впору ее теперь возить по российской глубинке, трогая сердца даже тех зрительниц, которые и имени-то Сорокина никогда не слышали.

Вот сюжет: шлюховатая и беспечная эмигрантка Маша, заряженная «трахом», как пулеметная лента – только подноси (то есть настоящая «русская красавица» перестроечного розлива), влюбляется в немецкого красавца-миллионера Гюнтера. Ну а тот, разумеется, в нее.

Дело осложняется тем, что невротик и заика Гюнтер, отягощенный виной отца-нациста, не хочет заниматься сексом с очаровательной еврейкой, а хочет, чтобы она его порола, приговаривая: «Вот тебе, мрамор». Да еще собирает предметы еврейской культуры. У самой Маши тоже есть бабушка (по пьесе — мама) – энкавэдэшница Роза Гальперина, которая в отличие от Фабиана Небельдорфа, подвешивавшего пытаемых на крюке, любила бить подследственных каблучком по гениталиям. Так вот, Маша по совету своего эмигрантского друга-психиатра Марка решает возлюбленного излечить: заставляет надеть эсэсовскую форму, сама надевает энкавэдэшную и через всю Германию едет с ним на «Мерседесе», чтобы на месте дома Гитлера попрактиковать друг на друге родительские пытки – крюк и каблучок.

Пьеса Сорокина, прямо скажем, не шекспировской мощи, но в ней немало занятного, как немало и наивного: например, автор пытается порежиссировать, описывая сцены оживающих портретов родителей или вводя шестерых бесполых персонажей, колготящихся вокруг героев и доносящих до зрителя дополнительную информацию. К счастью, от этой доморощенной режиссуры Бояков с Рудзите отказались, выкинув лишние персонажи.

Театральной наивности литератора режиссеры противопоставили собственное читательское простодушие, приняв изощренные игры писателя со штампами за чистосердечное высказывание.

Сорокин, всегда работавший не с реальностью, а с языком, который для него был большей реальностью, чем окружающий мир, мастер шокирующих стилистических столкновений, говоривший, когда ему «шили порнографию»: «Из-за чего сыр-бор, это же не люди трахаются, а буковки». Так вот этот насмешник, эпатажник, имморалист вдруг оказался автором душераздирающей любовной истории с печальным, но полным надежды финалом. Этакой мелодрамы в духе «Ночного портье». Сорокин как всегда играл с клише, в его пьесе буковки насмехались надо всем: и Фрейдом для бедных, и пафосным изживанием советских и нацистских проблем, и штампами любовных романов. Но на сцене все оказалось всерьез.

А когда на огромном экране беспрестанно показывают хронику сталинских и нацистских парадов вперемешку с военной — голодные дети в гетто и горы трупов доходяг, всякий зритель забудет, что это драма взбесившегося языка, и решит, что речь идет о жизни человеческого духа и начнет морализировать.

В «Свадебном путешествии», невероятно элегантно и лаконично оформленном Юрием Хариковым, играют знаменитые актеры. В сущности, к ним претензий быть не может. Гюнтера главный трагический актер «Табакерки» Андрей Смоляков играет нежно и трогательно. Машу – ленкомовская Анна Большова, когда-то прославившаяся «голым полетом» Панночки в спектакле «Мистификация», — наивно и живо. Надо сказать, изменения, происшедшие в спектакле с образом тридцатилетней прожженной Маши, у которой «все впереди в буквальном и переносном смысле», прежде всего демонстрируют превращения, которые претерпел сорокинский водевиль. Девица Рубинштейн, которая раздваивается в пьесе на Машу-1 (извергающую монструозные потоки цинизма, расизма и матерщины) и Машу-2 (несущую какую-то ханжескую душеспасительную патоку), превращается в прелестное и непосредственное дитя, не ведающее, что щебечет, но готовое, словно Сонечка Мармеладова, пострадать.

Эта Маша, хлопая глазками, на такой скорости тарахтит чудовищные матерные тексты (впрочем, застенчиво сокращенные), что никто даже не успевает ужаснуться.

Бог знает, что следует делать с таким текстом на театре, где буквы становятся людьми, в чьей материальности не приходится сомневаться. Лет 15 назад в Германии я видела первый в своей жизни спектакль по Сорокину — там всех героев играли непрофессионалы, просто безработные, набранные на бирже труда. В основном это были пожилые люди, сами ужасавшиеся тому, что приходилось произносить. Но они честно отрабатывали свой хлеб, что давало удивительный эффект отстранения – это был один из самых смешных и жутких спектаклей, которые я видела.

С другой стороны – к чему проверять спектакль на верность Сорокину? Спасибо, что поставили. Вот он сам – красивый и розовогубый, выходит после премьеры кланяться. Значит, все нормально.