провели московские поэты

В арт-кафе "Бродячая собака" состоялся поэтический вечер москвичей Всеволода Емелина и Андрея Родионова, более известных как участники движения "Осумасшедшевшие безумцы". Самой естественной реакцией на вышедшую полтора года назад книгу Всеволода Емелина "Песни аутсайдера" было острое желание увидеть автора живьем. Казалось, встреча с ним позволит разрешить загадку: кто он, этот поэт, виртуозно владеющий балладной традицией, интонирующий то под Блока, то под Симонова, то под Роберта Бернса безумные истории о загубленном диссидентами парнишке, об иорданце Хасане, таранящем нью-йоркские башни из любви к "Соне Гурфинкель из Жмеринки", о героическом эсэсовце, погибающем, но не сдающемся, в берлинском бункере, о "рабочем квартале, где нету работы". Господин Емелин казался "черным ящиком", в котором сугубая не то что серьезность, а пробирающая до костей повседневная трагедийность непостижимым образом сочеталась с отчаянным стебом. Воображение рисовало образ брутального, бритоголового парня, чеканящего строки, как лозунги. В реальности же господин Емелин оказался миниатюрным, мягким, с легким налетом декадентства мужчиной, напоминающим тех "интеллигентных юношей семидесятых годов", гибели которых от алкоголя он посвятил одно из своих стихотворений. И читал он стихи навзрыд, со слезой, с хорошо интонированной искренностью. Одним словом, оставался таким же "черным ящиком", как и до знакомства с ним. Хотя, возможно, он просто-напросто законный наследник русской поэтической традиции, поэт классического склада, отменяющий своими стихами десятилетия постмодернистских поминок по поэзии и поэтому кажущийся инопланетянином. И пишет он о том, о чем всегда писали русские поэты. О временах года: "Дурак запьет в июле, а умный в ноябре". О церковных праздниках: "Воскресенье Вербное. День рожденья Гитлера". О последнем привете умирающего героя, который передаст его любимой комар. О прощании солдата, которого убьют в Чечне, с "Лили Марлен", оторвой из рабочего квартала. Как любой настоящий поэт, господин Емелин расширяет пространство поэтического, доказывает, что матерная грубость сочетается с лиризмом, что самый распоследний персонаж современной жизни — полноценный лирический герой. А то, что кажется стебом, — просто позиция стоика, сформулированная в свое время Григорием Сковородой: "Мир ловил меня, но не поймал".
Так же как и Всеволод Емелин, не похож на свои стихи Андрей Родионов. Хотя на первый взгляд этот огромный, очень коротко стриженный, изломанный, перекошенный как бы дикарь и должен писать такие стихи без метафор, без образов, чаще всего без рифмы, порой просто пересказывая маленькие трагедии, случающиеся во вселенной, центр которой — придорожный ларек. Ну инопланетяне могут залететь порой. На самом деле при внешней брутальности он гораздо добрее и лиричнее господина Емелина. Читая стихи по огромной канцелярской тетради, он раскачивается, заводится постепенно, а потом внезапно изгибается с варварской грациозностью и уже не читает, а выпевает свои истории о пьяном, топчущемся перед запертой дверью какого-то Лубенца, о сознании, измененном кодеином, и "озере отрезанного хера", к которому почему-то протоптана дорожка от заброшенного кладбища. Его манеру принято сравнивать с манерой исполнителей рэпа, но это неверно. Андрей Родинов — современный трубадур, миннезингер, который поет о том, что видит, превращая все, что попадается на глаза, в поэзию. Не случайно в кульминационные моменты чтения он напоминает другого современного трубадура Майка Науменко. А когда зал заходится в почти непрерывном хохоте, и он, и Всеволод Емелин напоминают еще и трагических шутов, знающих, что им позволено говорить гораздо откровеннее, чем считающимся настоящими поэтам.
МИХАИЛ ТРОФИМЕНКОВ

Газета "Коммерсантъ С-Петербург" №7/П от 19.01.2004, стр. 3

Авторы:

Михаил Трофименков

Сеанс священного безумия