МЕНЯЕМ ИНТЕЛЛИГЕНТОВ НА ИНТЕЛЛЕКТУАЛОВ
ТЕАТРАЛЬНЫЙ БИНОКЛЬ
«Новая драма» — модный молодой проект ассоциации «Золотая маска», ориентированный на обновление российского театра и пропаганду современных театральных текстов. Современным считается текст, написанный в течение последних десяти лет, не...
«Новая драма» — модный молодой проект ассоциации «Золотая маска», ориентированный на обновление российского театра и пропаганду современных театральных текстов. Современным считается текст, написанный в течение последних десяти лет, не обремененный постановочной традицией. Такие тексты стекаются либо к Николаю Коляде в Екатеринбург, либо в «Школу современной пьесы» и Центр драматургии Рощина и Казанцева в Москве. Самый полноводный поток направлен в московский «Театр.док» и офисы «Новой драмы».
«Новая драма» унаследовала навязчивую, но действенную маркетинговую политику «Золотой маски»: красные рекламные растяжки туго перепеленали пространство Невского, Владимирского и других центральных проспектов — в этом году «Новая драма» проходит в Петербурге. Электронные щиты наружной рекламы сутками крутят ролик по мотивам пьесы Олега Богаева «Мертвые уши»: квартет русских классиков — Чехов, Толстой, Пушкин и Гоголь, подрагивая головами, выкатывает коляску, из коляски выпрыгивает розовый карапуз и разворачивает алый стяг: «Новая драма»: 17 — 26 сентября».
Важная составляющая каждой «Новой драмы» (нынешняя проходит в третий раз) — дискуссии, красиво названные «утренний кофе с драматургами». В фойе театра имени Ленсовета к 11 утра набивалось дикое количество народа: актеры, директора фестивалей, драматурги, студенты, журналисты, актеры. Дым коромыслом, все спорят, кофе остыл — возвращение кухонной эстетики. Как вернуть театру статус актуального искусства, созвучность сегодняшней жизни, существует ли в современном театре табу, как ставить острые тексты в провинциальном городе, где брать деньги — вот круг обсуждаемых вопросов.
«Поход в театр из культурного акта превратился в культурный жест, — горячится инициатор фестиваля Михаил Угаров. — Мы должны изгнать из театров интеллигентную публику и завлечь публику новую, интеллектуальную. Мы же играем Чехова и Островского, когда горят балки наших домов, а пули застряли в столешницах. При обострении жизненных ситуаций использование художественных приемов безнравственно».
«А у нас в Перми, — волнуется какая-то женщина, — хотя город промышленный и большой, невозможно ставить острые современные тексты. Может, люди и шли бы на них, но их просто никто не даст поставить. У нас — настоящая провинция».
Слово берет руководитель польского театра «Выбжеже» из портового города Гданьска.
«Все самое важное в польском театре происходит в провинции, — говорит он. — В географическом смысле Гданьск — это провинция. Но слово «провинция» сегодня неактуально. У нас в Польше большой спрос на новую драматургию, особенно в театрах небольших городов, хотя, надо признать, шедевр пока не родился. Но мы можем говорить, что из польского театра ушла интеллигенция — та, которая хочет развеять скуку и приятно провести вечерок, ушла школьная традиция ходить в театр классом под надзором учителя. К нам пришел новый интеллектуальный зритель — в основном студенты. Если на входе в наш театр человек показывает пирсинг в радикальных местах, мы делаем скидку. Чем радикальнее пирсинг — тем больше скидка. Наши спектакли — это попытка осмысленного выдоха сиюминутных, текущих мировых событий. Мы делаем проекты про русских и украинских женщин, работающих в Польше, проекты с арабскими драматургами, привезли спектакль про польских жен, чьи мужья воюют в Ираке на стороне американцев».
Польский спектакль «Жены польских солдат в Ираке» стал вызовом российской программе, в которой дырой зиял отсутствующий спектакль «Жены русских солдат в Чечне». Польским интеллектуалам стыдно, что их страна воюет на стороне американцев, — и в процессе рефлексии родился соответствующий спектакль. Очень простой. Три женщины сидят и смотрят видеозаписи проводов. Одна женщина говорит: «Он всегда хотел стрелять. Однажды прихожу с работы, а у него сапоги уже смазаны. Я чуть не убилась о них». Вторая: «Это не я, это мать его послала. Выгнала из дома, когда мы поженились». Третья: «Я думала, он не уйдет. Он говорил, что хочет увидеть рождение сына. Он не увидел. Я тоже».
Плачут. Препираются, обсуждают хозяйственные проблемы, которые можно будет решить на американские деньги, бросаются к молчащему телефону, маются с тоски, сравнивают: при русских заставляли писать завещания перед полигоном, сейчас такого нет.
Они не пользуются запрещенными Угаровым художественными приемами, не наигрывают театральность — показывают боль, страх, ожидание, корысть во весь рост — полнокровные, реальные женщины.
Екатеринбургский ТЮЗ показал свою версию постановки пьесы «Изображая жертву» братьев Пресняковых. По моему мнению, мхатовская версия Кирилла Серебренникова — сделаннее и благополучнее, тюзовская версия Вячеслава Кокорина — более рваная и честная.
Ерники-постмодернисты Пресняковы мрачно и нелицеприятно исследуют ползучую структуру современного молодого человека — «тусклого и яркого одновременно». Главный герой Валя, работающий «жертвой» на следственных экспериментах, — хилый Гамлет наших дней, спит в бейсболке и боится бассейна, полтора часа ест обед и ненавидит своих еще не рожденных детей.
Екатеринбуржцы вычитали в тексте своих земляков интересную вещь: следователь районной милиции проводит эксперименты на месте преступления, куда приводят убийц для допроса. На допросе оказывается, что людей, вырванных преступлением из привычной жизни, невозможно понять: каждый обзавелся каким-то своим, специфическим полуязыком, понятным только в его личном микрокосмосе «работа — дом». Следователь невольно выступает цензором, ретранслятором, переводчиком недоязыка сограждан на общеупотребимый, более или менее всем понятный канцелярский язык милицейского протокола — этакий новый эсперанто. В спектакле Серебренникова этого не было слышно.
Блистательный литературный анекдот Олега Богаева «Мертвые уши» о судьбах русской словесности поставлен Национальным театром Сербии. К простой бабе Эре Николаевне приходят на постой и прокорм бессмертные русские классики Чехов, Толстой, Гоголь и Пушкин. Просят ее записаться в библиотеку: если их книжки возьмет хотя бы один читатель, их не отправят в подвал или сортир. Поскольку Эра отказывается: «далеко больно», писатели селятся у нее — в сортир им не хочется. Потихоньку женщина привыкает к классикам и даже любит их, хотя и покрикивала поначалу: «Чехов? Ну и че? Супу хочешь, Чехов, или сразу домой пойдешь?». Никто лучше нее не знает, что Гоголь любит простоквашку, Толстой — гороховый суп, а Чехов не может жить без селедочки.
…Когда со смирительной рубашкой приезжают сотрудники Министерства культуры, у которых Эра так долго и безнадежно просила денег на прокорм классиков, она исполняет танец, исполненный такой нежности, муки и красоты, что становится ясно: классики писали не зря, женщина все прочла. Зритель испытывает непривычное на «новодрамных» спектаклях ощущение сохранности психики: и без мата, вывороченных кишок и поношения традиций можно сделать умный и смешной современный спектакль.
О том, в каких условиях можно было бы растить хорошие и разные спектакли по современным текстам, говорил вдохновитель и продюсер «Новой драмы» Эдуард Бояков. По его мнению, необходимы резервации, в которых современные тексты жили бы в оранжерейных условиях и качали мускулы — безусловно, выходя в свет помериться силами с традиционным театром. Такие резервации — специальные пространства — станут агентами новой драмы и создадут новый зрительский класс, и тогда можно будет говорить о балансе репертуарного «театра с колоннами» и молодого театрального движения.
То, что такие площадки уже существуют в Москве, давно известно — «Театр.док» в Трехпрудном, Центр Казанцева на Таганке, Центр Мейерхольда на Новослободской, Центр «На Страстном». Другое дело, что широка страна моя родная, — наверное, Бояков имел в виду не охваченные новой драмой просторы России. В современных театральных текстах действительно много искренности и сегодняшней правды, исчезающей, например, из журналистики. Учитывая моторные способности Эдуарда Боякова и небольшую сопротивляемость зрительского материала, скоро «Новая драма» придет в каждый российский город. И шершавая, взъерошенная энергия новых театральных манифестов выбьет затычки телерекламы и обещаний политиков из ушей и, возможно, войдет в каждый дом.