21 октября 2004, 12:39 Культура

Гроб пионера Акунина

Ксения Рождественская В новой книге двухголового тянитолкая «Кладбищенские истории» пионервожатый Чхартишвили и пионер Акунин роются в могилах и исследуют природу смерти.

Григорий Чхартишвили – человек и пароход, это понятно. Ледокол Акунин, в блюдечках-очках богоспасательных кругов, взламывает лед читательской апатии: публика могла и не заметить дебютную книжку издательства Сергея Пархоменко «Колибри», будь она написана одним Чхартишвили. А Акунина заметят и с базара понесут.

Чхартишвили сам себя называет тянитолкаем. Ну да, туловище одно, головы две, но до недавнего времени говорящей была, в сущности, лишь одна — акунинская, потому что Чхартишвили никто слушать не хотел.

Выход «Кладбищенских историй» — как первый бал Наташи Ростовой: Акунин наряжает Чхартишвили в белое кисейное платьице с розовыми лентами и выводит в свет.

Пусть потанцует с публикой, а там уж можно будет и одного выпускать.

Григорий Чхартишвили когда-то написал прекрасную книжку «Писатель и самоубийство» — сборник эссе, исследование природы самоубийства. Книга состояла из двух частей: «Человек и самоубийство» и «Писатель и самоубийство». В «Кладбищенских историях» все то же самое. Роль самоубийства играют кладбища разных стран, в роли человека — Чхартишвили, в роли писателя – Акунин. Чхатришвили выдает историческую справку, Акунин спрашивает из могилы: «А чего нас бояться?» Но если Акунин – самозабвенный рассказчик страшилок, как пионер-хулиган — специалист по привидениям в пионерском лагере после отбоя, то Чхартишвили – вроде пионервожатого: он понимает, что пионерам нужна эмоциональная разрядка, сам с готовностью станет героем их страшилок, но при этом остается человеком сравнительно взрослым, думающим, способным на серьезные обобщения и великолепные сравнения. И сам не чужд суеверий — чего стоит история о гадании по могильным плитам на иокогамском кладбище.

Пионер Акунин в своем кладбищенском чтиве поступает просто и честно, как положено пионеру: берет общеизвестную метафору и развоплощает ее, раздевая до скелета, а скелет заставляет пуститься в пляс. Привидение Карла Маркса пьет кровь социалистов, заражая их собственной ненавистью к буржуазии, Оскар Уальд лежит в гробу хорошенький, как портрет Дориана Грея, а сокровища Салтычихи упрятаны в подвалах Лубянки. Пионерам хочется услышать о Фандорине? Вот, пожалуйста, и Фандорин, а к нему в придачу одноногий пират Сильвер. Пионерам хочется о девушке и смерти? Усе будет.

Пионервожатый же Чхартишвили – эссеист, совмещающий серьезные исследования с необязательной, ироничной интонацией глянцевых журналов: вот я тут что-то накропал, посмотрите... а то вот еще была история... Идеальный формат для какой-нибудь «Афиши загробного мира», байки из склепов разных стран. Самое пронзительное – первое эссе, о Донском кладбище: в нем анекдотов меньше, а Чхартишвили – вот он весь.

«Я заселяю свою выдуманную Россию персонажами, имена и фамилии которых нередко заимствованы с донских надгробий. Сам не знаю, чего я этим добиваюсь – то ли вытащить из могил тех, кого больше нет, то ли самому прокрасться в их жизнь».

Не спрашивайте, кто этот «я». Не две головы тянитолкая, а зазеркальные Траляля и Труляля, Двойнюшечка с Двойняшечкой пишут «Кладбищенские истории». Как известно, Двойняшечка Двойнюшечке испортил погремушечку. Акунин испортил Чхартишвили писательскую карьеру: собирался быть развлечением, а получился соперником. Но, в общем, теперь у нас есть сборник о смерти серьезного автора, похороненного под чудесными байками того же, но несерьезного автора. К концу книги Двойнюшечка уступает Двойняшечке по очкам, а прилетающие на место драки птички раскупают весь тираж.

Автор признает, что оба сборника некрофильских эссе Чхартишвили, «Писатель и самоубийство» и «Кладбищенские истории», — это попытки что-то понять про жизнь. «Оказывается, ты рыскал по старым кладбищам, потому что достиг возраста, когда хочется разобраться в природе смерти. Нет, не совсем так... Вернее будет сказать: тебе хотелось понять, что такое страх смерти. И, может быть, благодаря этому раз и навсегда от него избавиться».

В «Писателе и самоубийстве» было эссе о Ромене Гари, в котором последние фразы произведений Гари выстраивались в жутковатое сообщение потомкам. Последняя фраза «Историй»: «И как-то спокойно, вяло подумалось: что ж, пожалуй, и вправду пора» — была бы прекрасным завершением акунинской карьеры и началом сольных выступлений Григория Чхартишвили. Только не будет нам этого. Пионеры не простят.

Б. Акунин, Г. Чхартишвили. Кладбищенские истории. М., «Колибри», 2004.