СИЛА ОЛИ

ЛИЧНОЕ ДЕЛО

Глухие тайны мне порученыБлок, «Незнакомка» Я понимаю, что надо помогать жене сумки с рынка таскать. Но ходить вдвоем вдоль прилавков не люблю всеми фибрами. Одному зайти на рынок — еще куда ни шло. Например, жена звонит в редакцию: «Ты по...

Глухие тайны мне поручены

Блок, «Незнакомка»

Я понимаю, что надо помогать жене сумки с рынка таскать. Но ходить вдвоем вдоль прилавков не люблю всеми фибрами. Одному зайти на рынок — еще куда ни шло. Например, жена звонит в редакцию: «Ты по дороге яблок случайно не купишь?». Зайти-то могу, а деньги? Ну у тебя заначка ж есть? Ты на нее купи, а я потом возмещу.

Когда один, я торгуюсь, как скиф и азиат. А с женой начал однажды быть на рынке клиентом, который всегда прав, так потом от нее же и получил окорот: «Ну что ты лезешь? Меня тут все знают и про сдачу иногда говорят «потом занесете», и выбирают, что получше, а ты мне отношения с людьми портишь».

Однажды я прочитал об одном серьезном исследовании: оказывается, у мужчин после 15 минут хождения с женой вдоль прилавков резко возрастает вероятность инсульта. Конечно, такой вывод стал серьезным аргументом. Наука — это не фунт изюма. И с тех пор стало проще ходить на рынок с женой. Чуть что, на лице моем появляется скрытая мука, и она сама бормочет: «Что, нехорошо тебе? Ну потерпи немножко, скоро уже уходим».

Но сумки — надо. Семья-то большая: сын с женой, дочь-студентка, собака Дашка и две черепахи без имен. И каждому из живых нужна мама. То есть пока она есть, стол накрыт скатертью-самобранкой, и горницы убраны, и постель заправлена, выметено и вымыто, а кто принес еду с рынка и приготовил, кто убрал и накрыл, того как будто и нет. А если мама заболела или куда-то уехала, тогда что-то нависает над жилищем, и становится неуютно, собака лежит в прихожей недвижимо, и с одного взгляда ясно, что кто-то близкий у нее умер и уже никогда не вернется. И черепахи буянят в аквариуме, требуя жратву и свежую воду; отрываются со стенок фильтр и нагреватель, и современники динозавров стукают ими о стенки, грозя разбить, и беспокойно снуют в помутневшей воде. У современников динозавров тоже были мамы.

Черепахи — капризные, как и все остальные, они напрочь отказываются от дешевой лемонеллы и хотят треску. Таскать для них воду в тазах — тоже не сахар. Но сплавить их кому-нибудь не удается. «Ну как я отдам их, смотри — я подхожу к аквариуму, и они меня узнают и радуются: мама пришла, ура! Нет, я не могу, они же мне в глаза смотрят».

И таскает тяжелые сумки. Скатерть-то самобранка, она ж не из воздуха накрывается.

Почему мама — это святое, а жена — как бы и нет? В чем разница?

А если б не она, я б сейчас кочегаром каким-нибудь служил. Или бутылки собирал пустые. Потому что с детства был склонен к пофигизму и вселенской печали. Меня после политеха начлаб в НИИ спрашивал: «Ты реши, будешь футболистом или инженером?». Я обещал подумать, но вскоре приказом директора был переведен на какие-то хозработы, чтоб играть за институт на первенство города и ни на какую работу, конечно, не ходить.

Какая нормальная девушка пожелает замуж за такого пофигиста?

Может, там, на небесах, неверно замкнулись какие-то контакты, и Бог все-таки дал мне Жену. И велел ей прилепиться к мужу своему всеми фибрами своей души и всеми большими и малыми смыслами жизни. А может, и не велел (не слышал я), а она сама так.

«Они сошлись»: Дракон и Рыба, Рак и Собака (чтоб очаг стеречь?). Совпали, как две части мозаики. Вероятность была — никакая. Чтоб в одном месте и в одно время. Поэтому не сомневаюсь в Божественном провидении.

Бог дал Жену не сразу. Сначала провел репетицию, на которой выяснилось, что делать мне в этом мире нечего. То есть формально спутницу нашел, но ничего хорошего из этого не вышло. И как только сомнения рассеялись, я немедленно предался любимому делу: пофигизму и вселенской печали. Даже с облегчением. Любопытные могут расходиться по домам: репетиция провалена, и концерта не будет.

Но потом все изменилось, и жизнь прошлая отвалилась, как оболочка гусеницы: жена сама создала меня из руин, при этом ничего такого не делая, и я прежде и представить себе не мог, что этот расстроенный рояль сможет вообще издавать какие-то звуки.

Она очень гордится моим собкорством и газету читает, как родную, от корки до корки. И всем знакомым пылко расписывает достоинства нашей с ней газеты, чтоб те покупали ее. А вот объективности ей не дано. «Тебя в номере нет — и читать нечего».

Она боится, когда мне звонят незнакомые или малознакомые люди и предлагают встретиться не в редакции. А вдруг это ловушка? Ведь многим перешел дорогу-то. Ни разу на подобных встречах ничего такого не случалось, а она все равно боится: кто да зачем? Оленька, ну хватит уже, надоело!

А если сообщают об очередном нападении на журналиста или убийстве, она становится болезненной и тихой, как перед слезами. Закроется на кухне и курит.

Иногда я думаю: вот мне вручили юное, нежное существо, а оно старится на моих глазах, и я ничего не могу с этим поделать. Должен бы поделать, но не знаю, что. Не хватает ума.

Жена — как азбука всей жизни от «а» до «я». Утром запах блинчиков, дети еще спят, и жена напевает тихонько на кухне. Ты еще не знаешь, а это — лучшее утро в твоей жизни, и лучше его уже никогда не будет.

Или ночью: она плачет. Без звука, но ты просыпаешься. Рядом — провал в бездну, и она там гибнет, но бесполезно протягивать руку или что-то говорить. Лишь отчаяние поднимается со дна души и топит, и ничего нельзя поделать.

А утром:

— Ты проснулся? А я тебя будить пришла.

— Раньше надо было. Теперь я и сам могу кого хочешь разбудить.

Бездна затянулась, и мы делаем вид, что не заметили ее.

Она по звонку в дверь знает настроение мужа. Даже по звонку телефона. Может, электричество, накладываясь на ауру, меняет тональность звука.

Мы вместе испытываем досаду, что у нас такая хамская, невоспитанная власть. Еще и лживая необыкновенно. Как говорил кто-то из благородных у Дюма, с такими не дерутся на дуэли, таких бьют плетьми на задворках. Вот только некому это сделать.

Иногда мы говорим вслух одинаковые слова и даже фразы. Потом оказывается, что и ход мысли был одинаков. Хотя все знают, что так не бывает. А если мысли секрета не представляют, тут ничего не скроешь. На первый взгляд — ужас! Но когда скрывать и нечего, вдруг оказывается, что в этом скрыта особая мудрость. Возвращаешься к ночи, и жена спрашивает: «Где был?!». И ты начинаешь плести веревочку из теоретических обстоятельств. Кажется горем, что ты приходишь к этой самой ночи, но гамлетовский вопрос: где ты был?! — у нас не звучит. Она все знает. И тебе не надо отвечать: «Где-где, пиво пил!..».

Наверное, взамен этого дара я должен совершить какие-то великие дела. Но не совершил и даже не представляю, чего от меня хотят.

А когда я умру (раньше нее, конечно: мужчины в России живут до 58, а женщины — шестьдесят с чем-то), она умрет в тот же день. Сама сказала. Это, конечно, красивые слова, но красота здесь ни при чем. Это правда, я знаю. Поэтому я буду изо всех сил жить до среднего женского срока, а там посмотрим. Это на полном серьезе, и так мне нравится, что у самого комок в горле.

Время течет к осени, хотя до патриархов нам далеко. Дети когда-то были маленькими («Мам, я по поведению пятерку получил! Да-а, если б ты знала, чего мне стоило ее высидеть!»), а теперь взрослые, и дочь уже студентка. Совсем другие люди, чем те, что были в коляске. Иногда кажется: просто соседи по коммуналке. А жена… Я видел такое по телевизору: птицы гоняются за птенцами, которым пора уже летать самостоятельно, и все пытаются затолкать их обратно в гнездо. Они наивны, эти пернатые, и обречены остаться одни и сидеть на ветке, растерянно чирикая. А ведь жена и невестку приняла в птенцы («Вика, ты куда без куртки? Ты знаешь, какой там холод! Ну-ка сейчас же надень!»), хотя совсем недавно — или триста лет тому назад? — сама была студенточкой, и веяли древними поверьями ее упругие шелка.

День и ночь между тем меняются все быстрее. Лег-встал, лег-встал — с Новым годом!

Стареем. А души те же, молодые, но никто этого не знает. Скоро вообще скажут: вон старичок со старушкой пошли. Хотя моя спутница на самом деле осталась прежней — дыша духами и туманами… А упругие шелка ее примеряют другие. Дочь, например. И не догадывается, чьи они.

Но осень — тоже хорошо. Каждое утро кто-то успевает перекрасить мир в новые акварели, и, если присмотреться к нему не спеша, можно увидеть, как кто-то неведомый подает тебе знаки, и догадаться о великом смысле; вот только не выходит без спешки-то. Приятно думать о том, как целый день валит за окном беззвучный театральный снег, на коленях наших пледы, а на подоконнике за окном вырастают белые кукольные холмы, как декорации; машин на дороге почти не слышно, и на всех крышах лежат, как на подносах, слоеные торты сугробов. Или это мы с женой стоим у окна и держим маленького сына, чтоб он тоже смотрел, какая она, зима за окном, а лапушка-дочка еще только в планах, и целая жизнь впереди, и, странной близостью закованный, я вижу темную вуаль…

СОЦВОПРОС

Март-бросок по магазинам

93% россиян — 94% мужчин и 92% женщин — собираются нынче поздравить женщин с Днем 8 Марта. В среднем каждый из этих 94% мужчин поздравит пять женщин, а каждая из 92% женщин — семь. Итого на душу женского населения придется в среднем около десятка поздравлений.

Этот праздник радует 88% женщин. Радует он и 87% мужчин, ведь поздравлять — тоже радость. Радует этот праздник даже тех, кто никого не собирается с ним поздравлять, — 81% никого не поздравляющих мужчин и 69% женщин. Но все же больше радости этот праздник приносит тем, кто поздравляет пять, восемь, девять, десять женщин (95—100%). Так что чем больше поздравляем — тем больше радуемся.

С двумя оговорками. И для мужчин, и для женщин радостнее почему-то поздравить одну-единственную женщину (89%), чем двух или трех. А поздравлять больше десяти женщин — это уже слишком, особенно для мужчин. Радости от этого ровно столько же, как если бы никого не поздравлял (81%).

Александр ГОЛОВ, «Левада-Центр»