Конспект жалости

У нас теперь все просто: либо ужас, либо цирк. А зачастую цирк и ужас в одном флаконе. В «Дружбе народов» (№8) завершена публикация «романа-блюза» Дмитрия Стахова «Рецепт». Вполне мастеровито рассказанная история о человеке, оказавшемся хранителем рецепта сверхмощного наркотика (побочный продукт научных экспериментов позднесоветской эпохи). Все чин-чинарем: приправленная иронией ностальгия, череда предательств и подстав, энергично прописанные кошмары психушки (куда в свою пору упекли главного героя), не менее впечатляюще сервированные прелести эпохи первоначального накопления капиталов. Ну и главное: наркотики, проститутки, разборки, чеченские боевики, захватившие роддом, оживающие мертвецы и исчезающие родственники. Плюс полномасштабные сладости новорусского богатства и неизбывное чувство вины, томящее интеллектуально-мафиозного героя и заставляющее его свершать грандиозные подвиги (гнать машину на запредельной скорости, рассовывать крупные взятки, разгадывать коварные козни антагониста, чьим послушным орудием он долгое время был). Нет-нет, сюжет вполне профессионально закручен, с языком все более-менее в порядке, московская атмосфера наличествует, философский соус в дело пущен, юморок наблюдается и даже какие-то подобия характеров можно разглядеть. Все бы ничего (даже то, что не один уже раз приходилось читать о том, как наркоделец теряет близких, сгинувших из-за его товара), кабы не одно воспоминание. Вернее, его роковое отсутствие. Дело в том, что несколько лет назад тот же Дмитрий Стахов опубликовал в той же «Дружбе народов» (потом и книга выходила) другой роман -- «Арабские скакуны». Там тоже имели место лихой сюжет, бандиты, новорусский антураж, интеллектуализм и дух притчи. Так вот: читал я этих самых «Арабских скакунов», читал не то чтобы заходясь от восторга, но без раздражения, почти сочувственно, отдавая, так сказать, дань авторской квалификации (точно так же, как и при знакомстве с новым романом), -- и хоть бы что-то, кроме заголовка, в памяти осталось! Грешно загадывать, но почему-то сдается мне, что «Рецепт» постигнет такая же участь.

А вот рассказ Дмитрия Новикова «Кло» помнить буду долго. Хотя вроде бы он тоже про «современные ужасы», всевластие денег, утрату человечности... Нет, не буду я «Кло» реферировать -- лучше приведу зачин: «Люди делятся на два вида, и совсем не по размеру, цвету или вторичным признакам. Когда, гуляя среди покоя и лесного благолепия, чувствуют вдруг внезапный тихий хруст под башмаком, а еще секунду назад боковым зрением видели спешащего через дорогу большого жука, одни из них в страхе отдергивают ногу. Конечно, противно, внутренности и прочая грязь, но еще и жалко. Жалко совершенное существо, которое весело бежало за едой или размножаться, тобой превращенное в мертвое месиво. Я знаю -- есть и другие, которым радостно крутить ступней, весело истирая в пыль чужое, чуждое, не свое, не себя».

По-моему, «простодушную» формулу Новикова можно поставить эпиграфом к двум «дружбинским» поэтическим подборкам. Нет у меня страны, чтоб обо мне жалела./ Нет у меня окна, чтоб на нее глядеть./ Есть старое лицо и ношеное тело -- / его хоть прячь, хоть плачь, а никуда не деть... Нет у меня страны. Есть боль в шестую карты,/ да полузаграниц нелепая тоска./ Портреты на стене -- все мини-бонапарты.../ Изжога на три дня, гудение виска. Это Геннадий Русаков («Я вырастал из боли»). Вся столица пестрит рекламами/ Полуночными и полдневными./ Переходы все дышат драмами/ Как надземными, так и подземными. // Мать с младенцем сидит на краешке/ Тротуара у рощи Марьиной:/ Баю-баюшки, баю-баюшки,/ Мы дождемся бутылки подаренной! // Ах, о чем, о чем эта женщина,/ Чье лицо алкоголем изморщено?/ Достоевщина... беспредельщина.../ Поножовщина... Беспризорщина. Это Инна Лиснянская («Идут как волны годы и стихи...»).

Судьбу-индейку проклинать/ по поводу или без повода,/ и морщиться, ложась в кровать,/ и корчиться, дрожа от холода. // Когда за окнами рассвет/ уже клубится, точно облако,/ взглянувши в зеркало, поэт/ страшится собственного облика. Это из «Невесомых облаков» Владимира Салимона -- его подборкой открывается «Новый мир» (№8). Что вполне резонно -- невыносимо грустно и от рассказа Бориса Екимова «Под высоким крестом», и от «Новогодней ночи» и «Жильца» Татьяны Набатниковой, и от почему-то помещенного под рубрикой «Времена и нравы» плача Нины Горлановой «Водоканальи и моя душа». Простая такая история с «почти счастливым концом» -- об аварии в подвале, смраде в квартире и услышанной мольбе об избавлении. Шла на почту и вдруг -- о, счастье! -- увидела, что в наш подвал привезли трубы! Неужели мы спасемся? Господи, благодарю Тебя горячо-горячо!!! Горячее некуда!!!

И Татьяну Ивановну Марголину (замгубернатора Пермской области. -- А.Н.)!

Значит, вот что:

стоило взять приемную дочь,

пережить ее предательство,

написать об этом «Роман воспитания»,

получить за него областную премию,

получить приглашение на юбилей этой премии!

И встретить там Марголину!

И таким вот сложным способом получить помощь! Это ведь чудо! Жизнь иногда платит добром за добро! И ведь навели порядок, водоканальи. Не до конца, конечно, но все-таки. И «коммерческую книгу» вроде бы можно не писать. Агния (дочь. -- А.Н.) пришла из университета и за ужином рассказывает:

-- Когда конспектируешь, всегда странице на двадцать первой встречаешь надпись, сделанную предыдущими студентами. «Законспектировал? Молодец. Сейчас отдохни».

И я словно очнулась! Нина, ты законспектировала? Ну и отдохни...

А я бы с удовольствием еще «поконспектировал»: и рассказы Екимова и Набатниковой, и посмертно опубликованный роман Ирины Полянской «Как трудно оторваться от зеркал» (пристальная, жесткая и завораживающе красивая проза о переходе из отрочества в юность; публикацию предваряет точная и сердечная статья Аллы Латыниной о безвременно ушедшей писательнице), и «Математику» Сергея Солоуха.

Впрочем, это уже «Октябрь» (№8). Солоух продолжает цикл рассказов «Естественные науки»: в прошлом году была «Физика» («Свет», «Движение», «Тепло»), теперь математический триптих: «Вычитание», «Равенство», «Умножение». Разговор идет о жизни и смерти. Что естественно для естественных наук.

О романе претендующего на модность Павла Крусанова «Американская дырка» могу пока сообщить лишь одно: там про Курехина, который вовсе не умер, а вполне себе жив. Может быть, окончание подвигнет меня на еще какие-нибудь соображения. А может быть, и нет.

Августовская книжка «Знамени» требует отдельного разговора.

Андрей НЕМЗЕР