…А Я РАСТЕРЯЛСЯ

СТАРОДУМ

Обнаружил в своих бумагах выписку из стенограммы собрания, на котором «кинематографическая общественность» обсуждала, то есть, конечно, попросту осуждала фильм Аскольдова «Комиссар» — выдающийся, может быть, и великий.Говорит киноминистр...

Обнаружил в своих бумагах выписку из стенограммы собрания, на котором «кинематографическая общественность» обсуждала, то есть, конечно, попросту осуждала фильм Аскольдова «Комиссар» — выдающийся, может быть, и великий.

Говорит киноминистр Романов:

«Со мной беседовали киноведы, евреи по национальности, которых я глубоко уважаю (интернационалист! — Ст. Р.), и они говорили: это антисемитский фильм.

С места. А русские говорят: антирусский фильм.

Романов. Если присмотреться к исполнению роли Мордюковой, то это исполнение дает повод и для таких суждений».

Восхитительно (потому в свое время и выписал). Но не уникально. Точно так же Сергея Довлатова некогда выгоняли из таллинской газеты. Шили антисоветизм, антирусскость, заодно присовокупив, что в его писаниях можно узреть плохое отношение к «малому народу», и: «Антисемитизма мы ему не простим!» — выкрикивал коллега, «еврей по национальности».

Что поделать, традиция, заставлявшая и Берию объявлять агентом сразу нескольких иностранных разведок. Но только ли это? В данном случае (случаях) сказывалась растерянность людей, говорящих от имени власти, ее голосом, а за ними, над ними — уже и растерянность самой власти.

Беру на себя смелость сказать, что подобное, как мало что еще, предсказывало падение… Да всего — от Берлинской стены до самого по себе коммунистического строя, с «Комиссаром» и с Довлатовым, ошибки не произошло. Фильм надо было положить на полку, автора «Зоны» надо было выгнать из газеты, выжить из страны: звериное чутье, унюхавшее внутреннюю свободу, не подкачало. Но чтобы все это вдобавок сформулировать, требовалось твердо ощущать и свою позицию, иметь идеологию. Но чего не было, того не было.

А сегодня… Сегодня даже низы идут друг на друга, враг на врага с обвиняющим криком: «Фашисты!».

Слово, казалось бы, ключевое в определении наиболее неприемлемого для страны, как не устаем повторять, шестьдесят лет назад победившей фашизм, опять свидетельствует о неопределенности властных идей; вновь — о растерянности. Что вовсе не предполагает расслабленности, некоего нечаянного либеральничания: самые радикальные, жестокие меры обычно и принимаются со страху. От панической неуверенности.

Я мало чего боюсь — «Наши» приводят меня в ужас. Не своей, смешно сказать, штурмовой мощью, а как раз хлестаковско-ноздревской легкостью, с какой трансформируется то, что выбрано властью в качестве воплощения «генеральной линии». Едва успели нашуметь и превратиться в посмешище «Идущие вместе», как они уже «Наши», а наготове и «Молодая гвардия»…

Вообще характерно и поистине страшно даже не существование прямых поклонников «Адольфа Алоизовича», а, повторяю, беззаботная неопределенность в употреблении одного из самых знаковых слов XX, да уже и XXI века. (Кажись, и юристы теряются в идентификации «фашизма»?) Обессмысливаясь во встречных стычках, утрачивая содержательность, слово-понятие — уже не лингвистическая проблема. Оно доказательство, что власть и, куда обиднее, так или иначе зависящие от нее мы оказываемся беззащитны перед самым ужасным соблазном прошедшего века; а разве не соблазнительны — не для избранных негодяев, если бы так, но для нормального обывателя — идеи мирового господства, превосходства твоей расы и т.д., и т.п.?

…Мы застряли в эпохе словоговорения, выражаясь резче — словоблудия, изрядно превосходящего говорливость самоуверенного Хрущева, не говоря о практически безмолвном Брежневе (чтение «по бумажке» равно безъязыкости). «Никита» не подозревал, что может быть смешон; «Леня» подозревал и, пока был в себе, опасался. Эти наши не опасаются. Отсюда утомительные разглагольствования насчет национальной идеи, история со «шпионским» камнем, речевые перлы от классического «она утонула» до недавнего «я был в горах» (горец!). Не опасаются не столько от цинизма, сколько — снова и снова — от растерянности. Не обязательно личной — это-то бог с ними; от той, что неминуемо становится общей. Заразительной не меньше, чем птичий грипп.

Их — не жаль. Но как все это аукнется стране? Нам?