ВЫСТАВКА КСЕНОФОБИИ ЗА ДВЕРЬ

Российский этнографический музей занялся «воспитанием толерантности у военных»

Петербургские чиновники разрабатывают концепцию национальной политики, названную «программой толерантности». Выражаясь казенным языком, это такой «документ, в котором будут представлены основные направления решения проблемы проявления...

Петербургские чиновники разрабатывают концепцию национальной политики, названную «программой толерантности». Выражаясь казенным языком, это такой «документ, в котором будут представлены основные направления решения проблемы проявления ксенофобии и формирования толерантности в Петербурге».

В подготовке программы участвовали специалисты из Российского этнографического музея. В частности, это их идея — организовать бесплатные, но систематические занятия в музее для военных, милиционеров и учителей. Однако программа до сих пор не утверждена. Пока питерские чиновники решают, насколько проблема ксенофобии актуальна для города, музей за свой счет начал проводить занятия по воспитанию толерантности у военных.

О ксенофобии и национализме мы беседуем с директором Российского этнографического музея Владимиром ГРУСМАНОМ.

— Почему вы начали с военных?

— Это не просто военные — это офицеры-воспитатели, от которых во многом зависит ситуация в войсках. Ведь одна из причин дедовщины — это межкультурные противоречия. Сейчас мы сознательно работаем с теми, кого можно назвать «группой риска»: детьми из детских домов, офицерами Ленинградского военного округа, а осенью планируем работу по аналогичной программе для милиционеров и учителей.

— Думаете, милиционеров, которые, например, стоят в метро и вычисляют из людского потока «лиц кавказской национальности», можно переделать?

— Мы бы хотели, чтобы они, по крайней мере, составили представление о том, насколько наша страна многонациональна и оттого культурно разнообразна. Эмпатия, которая неизбежно будет появляться, в результате повлияет и на стереотипы. Вот, например, один из существующих стереотипов — приезжие занимают наши места на рынке. Но узбеки уже много сотен лет выращивают хурму и возят продавать ее в наши северные края. Так было всегда. А в Псковской области традиционно делают хорошие молочные продукты и тоже возят к нам.

— Национализм возникает стихийно и снизу? Или как минимум провоцируется сверху, а как максимум — организуется?

— Я бы не стал говорить, что их кто-то выстраивает. Но им сочувствуют влиятельные и состоятельные люди. Это так.

— Я имею в виду не организованные группы, а национализм вообще, что называется, бытовой.

— Ксенофобия присуща любому многонациональному государству. Вы считаете, что во Франции ее нет? И в США есть. И в других странах…

— А в России вы не замечаете сейчас всплеска таких настроений?

— Есть всплеск того, что называется «ростом национального самосознания», по-научному — identity (айдентити). Русские люди начинают осознавать себя не только русскими, но еще казаками, например, или поморами. На протяжении долгого периода времени эта способность человека осознавать свою принадлежность к той или иной социоэтнической общности подавлялась, загонялась внутрь — была изобретена «новая историческая общность советский народ». Сейчас это потихонечку выплескивается наружу, а иногда и не потихонечку. Часто мы имеем дело с гипертрофированным национальным самосознанием.

— Как власть взаимодействует с музеем? Даются ли какие-то указания?

— Раньше были указания. Например, в 70-е требовали показать ту самую «новую историческую общность». Были запреты на какие-то народы. Например, после депортации чеченцев и ингушей экспозиция о них тут же исчезла из музея.

Но сейчас наш музей абсолютно не политизирован. Мы — исторический музей, мы показываем, как на рубеже XIX и XX веков сложилось многоэтническое общество, в котором мы и живем сейчас. Хотя есть выставки, посвященные каким-то современным явлениям.

— Все-таки сейчас есть всплеск националистических настроений?

— Да.

— И носит массовый характер?

— Нет. Я считаю, что русский фашизм возможен, но говорить о массовости этого явления нет смысла. У России не в характере принять это всерьез и в массовом порядке.

— На ваш взгляд, есть вероятность того, что Россия распадется из-за этнических противостояний на несколько государств? Вот недавно Черногория отделилась от Сербии, а казалось бы, такие близкие народы…

— Тито сделал то же самое, что сделал Сталин в декабре 22-го года: создал государство, которое не могло не распасться, — ввел административно-территориальное деление по национальному признаку. Поэтому страна Тито распалась.

— То же будет со страной Сталина?

— Нет, не будет. Соображения национальной интеллигенции наших национальных республик не поддерживаются этническим большинством этих республик.

— Как вы оцениваете национальную политику бывших союзных республик — ныне отдельных государств?

— Сейчас проблемы с русским языком в Украине. В Швейцарии вот три государственных языка — и замечательно. А Украина, имея на борту 47% русских, возражает против русского языка. Это глупо. И в Прибалтике должны быть русские школы.

— При этом русские должны владеть латышским, литовским или эстонским?

— Абсолютно в этом уверен. Мне известен очень любопытный факт: в 20-е годы в Белоруссии люди могли выбрать выходной в соответствии со своей конфессией: мусульмане — пятницу, евреи — субботу, православные — воскресенье. Правда, это длилось совсем недолго, но было же. Это романтика толерантности.

Кстати, во всем мире этнографические музеи — это музеи экзотики. Африканские племена, первобытное искусство и т.д. Это все очень интересно, но по сути это колониальные музеи. А мы не музей колоний, мы музей народов, причем всех народов нашей страны. Такого этнографического музея нет больше нигде в мире.

В нашем музее есть Мраморный зал, в нем барельеф «Народы России», выполненный скульпторами Харламовым и Богатыревым. Там изображены все народы, которые тогда населяли империю. В основе — идея увековечить Россию как многонациональное государство. Этот зал Николай II посвятил памяти отца, Александра III. И это из нашей жизни не ушло. Умер Александр, убили Николая, а идея осталась.

Поэтому нас нельзя испугать ксенофобией. Но в Петербурге сегодня — это после войны-то, после блокады — есть люди, которые могут отмечать день рождения Гитлера. И это трагедия самая настоящая. Но как бы они ни старались, сколько бы ни запугивали — а ведь убивают не только потому, что ненавидят тех, кого убивают, но и чтобы других запугать, — так вот, эта ксенофобская волна, поверьте, имеет преходящий характер.

— Насколько важна реакция общества на проявления национализма?

— Это главное. После того как фашисты убили ученого Гиренко, я публично заявлял: крайне недостаточно бороться с этим на уровне правоохранительных органов — важно общественное мнение.

Сейчас реакция очень вялая. Многие мои коллеги — гуманитарии — не склонны, не любят говорить на эту тему. Почему о проблеме ксенофобии никогда не высказываются почетные граждане Петербурга? Ни разу не слышал. Только президент высказывается. Но масса влиятельных людей молчит.

— А местные власти?

— Когда убили девочку-таджичку, Матвиенко взяла расследование дела под личный контроль.

— Петербургские власти часто огрызаются: не надо очернять наш город, мол, не хуже и не лучше других.

— Есть такая реакция. Она вполне понятная. Сначала сделали сериал «Бандитский Петербург», который составил городу не очень хорошую славу…

— И в каждой серии обязательный персонаж — хачик-бандит.

— Да, и это отвратительно. Потому что состоятельные деятели нашего кино часто появляются на экране и с пафосом рассуждают о том, что русское кино в загоне, что его не финансируют. А когда деньги появляются — что они снимают? Фильм «9 рота»? Абсолютно человеконенавистнический фильм, даже намека на гуманизм нет. Где хоть одна вменяемая передача на телевидении о терпимости? Страна наша — лодка.

— Утонет?

— Нет, но раскачивать не надо. Неприятие к инородцам было и есть у всех. Это, если хотите, в природе человека. На Руси всех инородцев называли немцами, а в Немецкой слободе далеко не только немцы жили. Но все они не говорили по-русски, значит, были немы — вот почему их всех и называли немцами. Наша задача сейчас — услышать их. А мы не хотим или боимся. Они уже по-русски говорят, а мы все равно их не слышим.

Я закончил философский факультет ЛГУ в 1972 году. У меня две дочки. Младшая сейчас закончила 4-й курс того же философского (уже СпбГУ). Когда убили Тимура Кочараву, я очень сильно переживал, что это коснулось моей альма-матер. Но знаете, что больше всего меня задело? Безумно задело? То, что после убийства студента философского факультета я не услышал, что в актовом зале собралась университетская профессура…

Мне непонятно, почему люди, которые, может, как и я, очень сильно это переживали, не решились даже собраться. Я не говорю о демонстрациях, письмах в Генпрокуратуру… Не нужно этого. Но есть же актовый зал. Надо просто собраться и сказать друг другу, что это плохо, это страшно. Ничего не было. И это как раз особенно плохо и страшно.