Довольно молодые и очень успешные люди, покинувшие бизнес ради искусства, объясняют свои поступки, описывают ощущения и делятся планами.

Полгода назад два преуспевающих российских бизнесмена независимо друг от друга пришли к одинаковому решению — уйти из бизнеса, для того чтобы заняться искусством. Этим летом Игорь Маркин, создатель компании Proplex, являющейся лидером на российском рынке пластиковых окон, открыл в Москве собственный музей современного искусства. Одновременно в Санкт-Петербурге произошло другое событие: владелец одной из крупнейших в Европе фруктовых компаний JFC Владимир Кехман был назначен директором некогда знаменитого, но пришедшего в упадок Театра оперы и балета имени Мусоргского (ранее — императорский Михайловский театр, в настоящее время — просто Михайловский театр). Наших героев многое объединяет: обоим около 40, за плечами создание лучших на своих рынках компаний, впереди — немыслимые планы в искусстве. Игорь Маркин, например, хотел бы на месте ленинского мавзолея создать не уступающий MoMA и Гуггенхайму музей современного искусства, а Кехман — ввести заштатный ныне музыкальный театр в тройку лучших в Европе. Оба уже потратили и готовы потратить на свои арт-проекты приличную долю того, что заработали раньше. Мы решили задать им одинаковые вопросы, чтобы прояснить суть постигших их перемен.

В какой семье вы росли, какое получили образование?

Игорь Маркин: Родился в Москве, в семье технической интеллигенции. Образование получил тоже техническое: закончил МЭИ.

Владимир Кехман: Я из Самары, окончил факультет иностранных языков Самарского педагогического.

Когда начали интересоваться прекрасным?

И. М.: Всегда интересовался. Поначалу архитектурой. Потом живописью. В 25 лет за $1 тыс. купил первую картину. Это был "Портрет мальчика" Владимира Яковлева. Сейчас коллекция насчитывает около 1000 работ.

В. К.: В ранней юности особо не интересовался. Потом интересы были связаны с музыкой, с джазом. В 90-х годах мы создали "Джей Эф Си Джаз клуб" — до сих пор лучшее джазовое заведение в Питере. С театром, оперой и балетом до этого лета меня не связывало ничего... Но и в Михайловском театре, поверьте, когда я туда пришел, ничего прекрасного не было.

Каким образом созрело решение отойти от бизнеса и полностью погрузиться в искусство?

И. М.: В принципе с момента создания Proplex я не занимался оперативным управлением. Это был уже не первый бизнес, который я создал,— до него была компания PROMO, занимавшаяся комплектующими для жалюзи. И я понимал, что функции акционеров и менеджеров вполне могут быть разведены. Так что с 1999 года я фактически большую часть своего времени являлся профессиональным коллекционером. А после создания музея решил, что больше в моей жизни бизнеса не будет.

В. К.: С 2006 года не занимаюсь оперативным управлением. Но стратегические вопросы по-прежнему на мне, они мне интересны и важны. Для меня не стояла задача именно погрузиться в искусство, просто после 25 лет работы в сфере торговли я страшно устал от нее и хотел сменить род деятельности. В это время я встретился со знаменитым танцовщиком Фарухом Рузиматовым (мы были знакомы с 1994 года), который имел определенные планы, связанные с развитием своей карьеры. Можно сказать, что одним из мотивов при принятии решения было желание помочь ему эти планы реализовать. Сейчас Фарух Рузиматов руководит балетной труппой театра, а руководство оперной труппой взяла на себя равная ему величина в оперном искусстве — Елена Образцова. Другим мотивом была семья. У меня трое детей, я хочу, чтобы их папа был директором императорского театра, а не банановым королем. Тем более что я и то, и другое. (Смеется.)

Не было ли конфликта с партнерами по бизнесу в связи с вашим отходом от дел?

И. М.: Не было. Мы владеем бизнесом вчетвером в равных долях. Оперативным менеджментом не занимается ни один из нас. Я весь в искусстве, один отдыхает, двое развивают другие бизнес-проекты.

В. К.: Не было. У меня двое партнеров, у них миноритарные пакеты, и они занимаются оперативным управлением компанией. Мое новое увлечение они поддерживают, даже стали спонсорами детского балета "Чипполино".

Не вредит ли ваш уход бизнесу?

И. М.: Вредит. Proplex — динамично развивающаяся компания, но с моим активным участием она развивалась бы еще быстрее. Поэтому я решил продать свою долю. Надеюсь продать ее за $40 млн. Трое моих партнеров еще не приняли решения — может быть, они тоже продадут свои пакеты.

В. К.: Не вредит. Мои младшие партнеры прекрасно справляются. В этом году оборот JFC достигнет $485 млн, компания еще больше оторвется от российских конкурентов. Мы уже являемся крупнейшим среди европейских компаний производителем бананов (компания имеет площади в Эквадоре и Коста-Рике.— "Деньги"). А в ближайшие годы хотим стать самыми большими в мире.

Является ли для вас новый вид деятельности бизнес-проектом?

И. М.: Является. Современное искусство дорожает, а на музей Art4 я не так много денег потратил. Мы недавно проводили выставку-семинар для финансистов, которые присматриваются к арт-рынку. Показали им сводный индекс по 34 самым продаваемым современным художникам: рост в 16-18 раз. Я считаю, что стоимость моей коллекции составляет $25-35 млн, а капитализация музея — $100-120 млн. В музее две составляющие — собственная коллекция и деятельность. Так вот, у меня собрана великая коллекция актуального искусства, и по своей активности музей тоже в ряду лучших в мире. Только последняя выставка Краснопевцева — уже выдающееся событие в художественной жизни, а таких событий у нас много.

В. К.: Не знаю, как ответить. В смысле повышения моей личной капитализации — конечно да. Я считаю, это самый важный проект в моей жизни. В дореволюционное время директор императорского театра был фигурой более важной, чем министр культуры. С точки зрения возврата средств — конечно нет. Я уже вложил 500 млн своих рублей в реконструкцию театра, а если завтра правительство решит снять меня с этого поста, то никто мне их, понятное дело, не вернет. А это лишь начало затрат. Опера и балет вообще вещь затратная, она не может быть прибыльной.

Сколько вы намерены вложить в арт-проекты в ближайшие годы?

И. М.: Несколько миллионов долларов. Каждый год я покупаю порядка 300 работ. Стоимость их разная — от работ молодых художников за $5 тыс. до нескольких сотен тысяч за имена. Вот недавно триптих "Ангел" Комара и Меламида купил за $400 тыс. Картину Мэтью Барни за, по-моему, {pound}55 тыс. В этот музей буду вкладывать по чуть-чуть. А в проект большого музея современного искусства я готов вложить все свои деньги до последнего рубля.

В. К.: Годовой уровень затрат хорошего музыкального театра — $20 млн. Следующий год — юбилейный для Михайловского театра, ему исполняется 175 лет, и я надеюсь, что государство обеспечит чуть больше половины. Остальное должны дать друзья театра. Они появятся, я не сомневаюсь: на этой сцене пел Шаляпин, здесь дирижировал Штраус, здесь впервые была "Леди Макбет Мценского уезда" Шостаковича поставлена, и здесь ее Сталин увидел, в результате чего появилось знаменитое выражение "сумбур вместо музыки"... Да, и здесь же в 1943 году впервые побывала в опере Галина Вишневская, здесь 35 лет назад впервые продирижировал маэстро Юрий Темирканов... Но пока что главный друг — я, так что, если других друзей у театра не появится, покрою дефицит сам. Собственно, пока что я не очень упорствую в поисках внешних инвесторов, поскольку им нужно что-то предъявить, сделать что-то выдающееся. И мы сделаем. В следующем году у нас семь премьер. Один только балет "Спартак" — событие мирового масштаба. И опера "Орестея" в постановке Александра Сокурова — тоже.

Каковы ваши амбиции в искусстве?

И. М.: Я надеюсь, что следующим моим проектом будет создание музея современного искусства на территории мавзолея Ленина. Я буду лоббировать идею такого музея. От властей мне нужно только разрешение — деньги я вложу свои. Я думаю, такое разрешение может быть получено. В Москве есть много плохих музеев, очень плохим художникам выделяют шикарные здания для создания их собственных музеев. Так долго продолжаться не может. Мы сделали Art4, это великий музей — он стал модным местом, важной точкой на туристической и культурной карте Москвы. Так что мы же можем создать отечественный музей современного искусства, равный MoMA или музею Гуггенхайма. А такой музей может быть только в центре города, а не где-нибудь в Выхине.

В. К.: Михайловский театр должен войти в тройку лучших театров Европы. Да, последние 20 лет он был в плачевном состоянии. Но это на глазах меняется. Вот недавно у нас давал сольный концерт Роберто Аланья — он очень высоко оценил акустику, расположение театра. Ничего, что Питер сейчас известен балетоманам и опероманам в основном Мариинкой. Я считаю, мы не конкуренты с Гергиевым. У нас зал в два раза меньше, театр хорош для классических итальянских, французских постановок. Не случайно же у нас Никита Долгушин делает реконструкцию парижской версии балета "Жизель" 1841 года в оригинальных декорациях "Гранд Опера".

Изменился ли ваш образ жизни, язык, круг общения? С какими трудностями приходится столкнуться человеку, попавшему в иную среду из "стихии выдержки и расчета"?

И. М.: Я по-прежнему говорю на языке бизнеса, и мне это не мешает. Большую часть жизни я был бизнесменом, и теперь мне нет нужды меняться — я же не стал художником или поэтом. Бизнес-подход только помогает в моей нынешней деятельности. Я покупаю несколько сотен картин в год и несколько тысяч не покупаю — нужно иметь достаточно крепкую психику, чтобы сохранить здравый смысл, не поддаться эмоциям. Круг общения меняется все время. Даже слишком, наверное, стремительно. Мы вот по пятницам устраивали такие вечеринки в музее, они были открыты для всех. Теперь все-таки будем закрытые вечеринки устраивать, только по приглашениям. Из бизнес-среды, к которой я раньше принадлежал, наверное, поубавилось знакомых. Есть там некоторое непонимание. Может, заразиться боятся...

В. К.: Круг общения довольно сильно изменился, и я счастлив своими новыми знакомствами. Язык не изменился — я по-прежнему говорю на языке бизнеса, при том что мои коллеги зачастую его не понимают. Во многих случаях, не скрою, есть трудности с пониманием. Но мы работаем, идем к сближению. В тех случаях, когда нам удается пройти этот путь, происходит то самое обыкновенное для искусства чудо, когда вдруг все слаживается и происходит нечто великое. Оно происходит именно вследствие нашей непохожести, потому что от нее выигрывают и взаимно обогащаются обе стороны.

Вы еще ни разу не пожалели о своем решении?

И. М.: Ни разу. Я считаю, все, что было раньше,— это только подготовка к тому, чем я занимаюсь сейчас. Кто помнит, каким бизнесом занимались Савва Морозов или Третьяков? Никто не помнит. Зато их вклад в искусство помнят все. А у меня уже сейчас коллекция соответствующего периода лучше, чем в Третьяковке. И это только начало.

В. К.: Интуитивно я считаю, что мое решение правильное. Хотя я и не рвался именно в искусство, именно в оперу и балет, но тем, что я сейчас делаю, я счастлив. У меня не было больших ожиданий, что государство и общество моментально оценят мой порыв. Хотя они оценили: награды у меня есть всякие приятные, слов слышу много хороших... Да, город пошел нам навстречу — подняли зарплату для труппы. А то когда я пришел, средняя зарплата в театре составляла 7 тыс. рублей — это включая звезд!

Чем бы вы хотели заниматься через десять лет?

И. М.: Тем же самым — современным искусством. Но если думать о большем масштабе, то я мог бы быть директором Третьяковки. Там плохой менеджмент, его нужно улучшать. Или министром культуры. Эта позиция у нас тоже не очень сильная сегодня.

В. К.: Ближайшие три-пять лет я точно буду заниматься театром, больше ни на что сил не хватит. А потом... Мне кажется, было бы хорошо, если бы в России создали дирекцию императорских театров. Я мог бы ее возглавить.

ЕКАТЕРИНА ДРАНКИНА

Парнас бизнес-класса