У вина не было цвета. Но определенно был запах - сложный запах мятых ассигнаций, надежд, корицы

Вот говорят: скажи мне, кто твой друг, и я скажу, кто ты. Мне, право, от этой проницательности всегда становится не по себе. За тридцать шесть лет жизни я оброс таким количеством знакомств, что теперь меня можно подозревать во всем — от латентного гомосексуализма до попытки подготовки государственного переворота. Не считая прочих глупостей. К примеру, у меня есть приятель и у приятеля есть хобби: каждый год он путешествует на машине по Франции, останавливается в провинциальных городках, принюхивается к ароматам шалфея и розмарина и читает за ужином провинциальные газеты объявлений. Среди объявлений он выискивает те, что касаются посмертной распродажи имущества, выписывает публикуемые телефоны и, вооружившись пачкой наличности, отправляется на унылые торги.

Чаще всего имущество своих деревенских дядьев и бабушек распродают парижские наследники, причем делают это, даже не выезжая на место. Распродажа идет тотальная — от выцветших фотографий в деревянных рамках до наполеоновских кресел. Но моего приятеля все это не интересует, потому что ему нужны только артефакты из винных погребов. Бывает, что на таких аукционах можно купить бутылку Шато-Лафита середины двадцатых годов или Петрюса шестидесятых за €100. А то и дешевле.

Я всегда считал, что смысл алкоголя вообще и смысл вина в частности — в том, чтобы быть выпитым. Собирать и хранить полные бутылки мне казалось чем-то вроде обета безбрачия. Однако же многие со мной не согласятся, иначе винный департамент Sotheby’s давно был бы ликвидирован. Но он не только не закрыт, а очень даже неплохо себя чувствует. Тем более что источники у серьезных аукционов разнообразнее, чем у моего приятеля. А цены куда как весомее.

Десять лет назад на дне Балтийского моря был обнаружен затонувший шведский корабль, в 1916 году потопленный немецкой подводной лодкой. Он вез ко двору последнего русского императора несколько тысяч литров отборного французского алкоголя — шампанского и коньяка. И кое-что из этого груза уцелело, пережив и императорскую семью, и русскую монархию как институт, и кайзеровскую Германию как политическое образование. Сотни бутылок шампанского были извлечены с морского дна, и выяснилось, что многие даже не пострадали. Кое-что потом разошлось на аукционах и исчезло в погребах коллекционеров, что-то до сих пор можно купить. Скажем, в московском отеле Ritz-Carlton есть несколько бутылок шампанского «Хайдсик Монополь», которое продают по семьсот тысяч рублей, не считая НДС. Риск большой, и деньги немалые. Однако желающие поиграть в такую рулетку наверняка найдутся. В этой игре, безусловно, есть свое обаяние, в том, конечно, случае, если игра по карману.

Однажды я в компании нескольких друзей путешествовал по Тоскане. Жареная на решетке говядина, оливки размером с кулак и оливковое масло, густое, как кленовый сироп… Мы заехали в крошечный городок Кортона на границе Тосканы и Умбрии, и там в винной лавке обнаружили несколько ящиков архивных итальянских вин. Брунелло ди Монтальчино, Барбареско и все такое прочее — разлива пятидесятых и шестидесятых годов. Сутулый хозяин, борода у которого начинала расти от ресниц, отказывался продавать избранные бутылки и соглашался отдать все оптом по сходной цене. Он признавал, что в большинстве бутылок, скорее всего, окажутся чернила, но — «Дорогие мои, вы покупаете время. А ничто не стоит так дорого». С этим трудно было спорить, и мы купили все за ту цену, которую он просил.

Ближе к вечеру, приехав в гостиницу, мы приступили к процессу дегустации. Заскорузлая, присохшая к горлышкам фольга не желала срезаться, а пробки крошились при малейшем нажатии штопора. В одной, другой, третьей, двенадцатой бутылке вместо вина оказывалась субстанция, напоминающая сургучный порошок, взболтанный в слабом растворе уксуса. Мы сидели с бокалами, осадок в которых занимал половину объема, и лица наши были как у разошедшихся эксгуматоров, которые выкидывают боковых наследников фараона из гробницы, чтобы наконец-то добраться до главной мумии.

И вот мы добрались. Барбареско 1958 года, после того как при помощи вакуумного штопора с величайшими предосторожностями была извлечена пробка, наполнило нашу винную анатомичку запахом живого вина.

У этого вина не было цвета. Оно было густо-бурым, как грозовое небо сразу после заката. Но у него точно был вкус. И определенно — запах. Сложный запах мятых ассигнаций, надежд, корицы и чего-то такого, чему нет описания в терминологии сомелье. Мы выпили бутылку и не опьянели. Скорее, отрезвели. Факт этого вина, воскресшего из мертвых, говорил не об энологии и не о гастрономии. Он намекал на то, что чудеса иногда случаются. Из этого чуда нельзя было сделать никаких выводов. Оно просто было. И с ним надо было просто жить. Как с огнем святого Эльма или с дождем из лягушек.

И те, кто заплатит семьсот тысяч рублей, не считая НДС, за бутылку шампанского, выловленного со дна морского, заплатят их не за вкус, а за возможность сказать про эту бутылку: «Она утонула. Но она не захлебнулась».

Автор — главный редактор журнала «Афиша-Еда»

Живые трупы