Борис Парамонов, философ

То, что издано под именем романа Набокова и долженствует считаться последним его, незавершенным сочинением, вряд ли заслуживало специальной книжной публикации

Примерно 40 страниц более или менее связного текста и сырая масса набросков, сделанных на излюбленных автором каталожных карточках, представляет узкоспециальный интерес для профессионалов — никак не больше. Тем более сомнительно бегство по этим едва различимым следам издателей русского перевода.

Царапина львиного когтя узнается на той или иной фразе, но узнается также неискупаемая, ничем, никак и навек не преодолеваемая погруженность в опостылевшую тему нимфетомании. Мы узнаем о некоем русского происхождения художнике-фотографе по имени Адам Линд (или Линде) и его жене балерине Ланской, в браке которых рождена очередная набоковская нимфетка, на этот раз названная Флорой. Этот самый Адам, не отучившийся в законном браке от односторонних увлечений, то ли кончает с собой, то ли делает особенно удачный снимок (игра на двусмысленном глаголе to shoot), но Ланская, имени которой мы так и не узнаем (Натали во втором браке?), на этот все-таки снимок покупает квартиру в Париже, где и воспитывает дочь Флору при, впрочем, матпомощи многочисленных любовников.

Один из них, по имени Хуберт Х. Хуберт, пытается (неудачно) совратить захворавшую ангиной подростка Флору. Это удвоение, а то и утроение, в квадрат и куб возводимое изобретение — удручающее свидетельство то ли "верности теме" (как говорили советские критики), то ли стариковского бессилия автора выдумать чего-нибудь новенькое. Можно смутно догадываться, что тема этого себя самое уничтожающего бессилия должна была прозвучать в так и ненаписанном романе.

Самостоятельную половую жизнь Флора начинает в 14 лет, быстро доведя до истощения партнера-ровесника. После чего следуют чередой другие, пока, наконец, мы не обнаруживаем Флору замужем за неким преуспевающим невропатологом по имени Филипп Уайлд (Philip Wild), хобби которого — самоуничтожение, то ли символически-ментальное, то ли реальное, и в процессе которого он получает наслаждения, не сравнимые ни с какими оргазмами. Это самоуничтожение он начинает с самого что ни на есть телесного низа — пальцев ног.

Тем временем очередной любовник Флоры пишет о ней роман, названный "Лора" (по-русски имя Laura норовят писать и сейчас, похоже, напишут Лаура). Роман этот отличается тем, что его героиня умирает по мере написания. И тут мы находим некую более или менее внятную перекидку к самоуничтожающемуся невропатологу. Более того, начинает прослушиваться некая литературная традиция, идущая к самому Набокову от многих славных предшественников. Тут и Оскар Уайльд (ср. нынешнего Wild'a) с "Портретом Дориана Грея", и "Портрет" гоголевский, и любимая гностическая тема Набокова — обращение сырой и грубой реальности в воздушный, отлетающий, воспаряющий вымысел. Сам Набоков писал об этом едва ли не лучше всех, а лучшее из лучшего у него в этом смысле — "Приглашение на казнь". Здесь смело можно окончить пересказ материала, пересказу принципиально не поддающегося, по причине какой-то вопиющей его неготовности к печатному воспроизведению, каковое начинает и продолжает восприниматься как коммерческий трюк, раскрутка бренда, давно, впрочем, умершего естественной смертью. Издание Лауры-Лоры-Флоры — надругательство над фактом смерти, больше всего напоминающее архетипическую историю о выигравшем лотерейном билете, захороненном вместе с покойником в пиджачном его кармане. Потребная интригой эксгумация произведена, но выигрыш оказался невелик и вряд ли принесет проценты (по-западному — "интерес").

Американских рецензентов (которых за три дня с 17-го числа появилось немногим больше трех) умилила фраза о способе совокупления невропатолога с развратной молодой женой: откинувшись на диванные подушки и ее имея сидящей на коленях спиной к нему, в результате чего процедура приобретает сходство с катанием детей на санках с ледяной горки. Милое набоковское детство — в полутропическом каком-то, полутаврическом саду. Но в данном случае возникает еще одна литературная реминисценция: из "Волшебной горы" Манна, где трупы туберкулезников спускают с этой самой горы на бобслеях.

Книжное издание снабжено подзаголовком — Dying is Fun ("Умирать смешно"). Очень подходящий субтитл к этой антрепризе. А еще лучше приложенный к изданию портрет Набокова — дыбом торчащие остатки волос и полубезумные глаза то ли Башмачкина, то ли Поприщина. Издательство Кнопф под видом Набокова выдало "Записки сумасшедшего". Умирать смешно.

Смешная смерть автора