Москва. Ночь музеев

Культура

Темна украинская ночь, а московская в городской праздничек Ночи музеев и светла, и тепла, и нарядна. Галерея «На Солянке» «Милостивый государь», - скребет перышком Акакий Акакиевич на стене старомосковского дома по улице Забелина. «Шинель»...

Темна украинская ночь, а московская в городской праздничек Ночи музеев и светла, и тепла, и нарядна.

Галерея «На Солянке»

«Милостивый государь», - скребет перышком Акакий Акакиевич на стене старомосковского дома по улице Забелина. «Шинель» Норштейн рисует с 1981-го, на стене показывают кусочек незавершенного труда. В доме под гармонь поются русские песни, показывается «Сказка сказок», и на припеве «И утащит за бочок, под ракитовый кусток» аудитория взвизгивает от восторга. Людмила Петрушевская рассказывает из видеорамы, как в послевоенном детстве негде было жить, а ее сын Федор Павлов-Андреевич в облаке внимательных и дружелюбных глаз призывает читать этикетки под эскизами. Этикетки писали Юрий Норштейн и Франческа Ярбусова, чья выставка «Большие глаза войны» идет в стенах галереи «На Солянке». В галерее - душная счастливая теснота вокруг стола с открытками с Волчком и Ежиком, вокруг черных старинных телефонов («Снимите и слушайте!»), из которых должно литься танго, но почему-то слышно тишину. Тишину бросают на рычаг, с тишиной в ухе позируют, тишину слушают.

Ночь музеев в Москве – на пике формы. В музеях, на улицах и площадях – цвет нации. Гуляющие – красивые, трезвые, без пива, на велосипедах, в нарядных платьях, смешных футболках, в протертых очках. Склонились над расписанными акварелью сухими листочками, замерли перед скелетами свиньи и бегемота, слепили из глины нелепую бабу на лошадке, подудели в бикапоновые трубы, побродили при свечах по цветущим яблоневым садам Коломенского… Мода на тусовку и народное гулянье сплелась с модой быть в курсе трендов культуры; недалеко до моды быть образованным.

Зоологический музей имени Тимирязева

Быть как прекрасная Лазарева, научный сотрудник Зоологического музея на Моховой, такой же красивой, умной и легкой. Лазарева ведет экскурсию в подвал, где живут гекконы, ящерицы разных видов. Дети теснятся у контейнеров с бумажками «большие сверчки – 10 утра и 10 вечера», «маленькие сверчки – 8 утра и 8 вечера». Сверчки – еда. Гекконы яйцекладущие или живородящие? Теряя хвост, сильно мучаются? – все интересно. Взрослым – взмах фонарика в темноту коридора на не разобранную библиотеку и анекдот из жизни ученых биофака: на дне рождения два ученых мужа на спор прыгали через скелет носорога в длину. Один не допрыгнул, остался на роге…

Кому не хватило места на лекции про Бермудский треугольник и на экскурсии про тропических зверей, клацают челюстями у стенда «Зачем им такие большие зубы? – Для демонстрации угрозы и защиты». Радостные толпы детей носятся по коридорам – вокруг скелеты мамонтов, броненосцев, волков. Чисто кино «Ночь в музее», ура! И разлетаются на ура брелоки со спилами моллюсков.

Александровский сад

На темной аллее от Вечного огня к Манежу собралась философско-орнитологическая конференция. Из ветвей – четкое, громкое птичье щелканье и трели. Майский соловей или заводная птичка? Все, кто не увидел птицу, уверены: кукушечка из ФСБ; вот лужковская Москва, пожалуйста, уже деревья поют рядом с объектами Церетели, пора предложить москвоведу Можаеву новый маршрут. Пытливые краеведы с острым зрением усмотрели птицу, активное движение ее горла и предпочли версию – «живая»! Вокруг дерева с птичкой на траве просто лежали и балдели люди. Им было все равно. Активность конференции не прекращалась до закрытия метро, которое подло закрылось в час против всех обещаний о продлении времени работы.

Манеж

Публика в Манеже была манерная. Амбициозная. Томная. Мужчины фотографировались с голыми моделями на фотографиях Питера Линдберга и Паоло Роверси, женщины проводили сравнительный анализ – «как я смотрюсь на их фоне». До Зоологического музея двести метров, а такая разница атмосфер. Сотрудники Дома фотографии сидели в ряд за партой и с бесконечной добротой смотрели на лавину этого фотопроменада. Воля к искусству вряд ли начинается в такой толпе всерьез, но воля к подражанию сотворяет много чудес, а искры и импульсы красоты сами по себе целебны. Ночная толпа в Манеже стала финальным фейерверком фотобиеннале.

«Наше сознание устроено кичливо: существующим оно считает лишь то, что ему уже известно», - пишет Андрей Битов в романе-странствии «Оглашенные». - Меня иногда охватывает небольшой смех при представлении о том, какой бесформенный, криво и косо обгрызенный познанием кусок содержим мы в своей голове как представление о реальности. Этот кусок кажется нам, однако, вполне гладким и круглым <…>. Предположение реальности, поглощающей крупицу наших сведений, и есть научный подвиг. Духовный смысл научного открытия не в расширении сферы познания, а в преодолении ее ограниченности».

Ночь музеев, ночь-странствие, стала маленьким научным и чувственным открытием для каждого, кто этого захотел. Вход был свободным.