"Волшебная флейта" в "Зазеркалье"

Петербургский музыкальный театр "Зазеркалье" представил премьеру зингшпиля Вольфганга Амадея Моцарта "Волшебная флейта" в постановке худрука коллектива Александра Петрова. Комментирует ДМИТРИЙ РЕНАНСКИЙ.

"Волшебную флейту" угораздило стать первой полноценной постановкой, созданной на сцене "Зазеркалья" после капитального ремонта, в ходе которого подмостки театра подверглись кардинальной модернизации и оснащению новейшим световым и видеопроекционным оборудованием. "Погубят тебя слишком большие возможности", предупреждал заглавный герой "Айболита-66" своего оппонента: прикидывающийся сказкой философский моцартовский трактат пал жертвой театрально-технического прогресса, которому режиссер Александр Петров и художник Владимир Фирер сдались без боя. На вмонтированных в порталы плазменных экранах все два с половиной часа действия суетливо мельтешит нехитрый видеоарт, на занавесе и сцене полыхает оборачивающийся то водопадом, то пожаром анимационный контент, на языке профессионалов именуемый "повидлом" (в смысле — дешево, сладко и сердито). Еще в наличии имеется навязчиво-прямолинейный, как на эстрадных концертах, свет — если очень постараться, можно допустить, что "Волшебную флейту" в "Зазеркалье" попытались поставить в жанре современной феерии.

При желании можно даже вычленить как концептуальный упорно педалируемый режиссурой цирковой мотив: отлично подготовленным молодым артистам "Зазеркалья" приходится постоянно чем-то жонглировать, куда-то прыгать и на чем-то висеть — а то и вовсе балансировать на бортике оркестровой ямы, попутно (и только) отвлекаясь на моцартовские фиоритуры. Тяжеловесная пестрота — примерно так можно обозначить поздний постановочный стиль Александра Петрова, у которого каждая минута сценического времени (не говоря уже о времени музыкальном) проседает под весом всевозможных шуток, прибауток и прочих гэгов. При этом понять, в каком именно смысловом направлении бьет фонтан режиссерской фантазии, решительно невозможно: ставит ли господин Петров "Волшебную флейту" про то, что весь мир — игра, или, быть может, о том, что музыка Моцарта — это эквилибристика вдохновения, остается до конца неясным. И проблема тут, конечно, отнюдь не в том, что кажущуюся глубоко вторичной цирковую тему применительно к "Волшебной флейте" еще в 1997 году закрыл в великом зальцбургском спектакле великий Ахим Фрайер.

Капитальный изъян постановки "Зазеркалья" заключается в том, что ни один из великого множества присутствующих в ней приемов и сюжетов не проартикулирован с той достаточной степенью ясности, которая позволила бы числить их по ведомству художественного. Интерьер спектакля напоминает гнездо вороны, понатаскавшей отовсюду пестрого и блестящего, но не задумавшейся о каталогизации своей коллекции. Владимир Фирер расписывает порталы то ли каббалистическими символами, то ли масонскими знаками, но ни тот ни другой мотив режиссурой не отыгрываются. Порой недодуманность приводит к трагикомическим конфузам: сочиняя костюмы Трех дам, господин Фирер, вероятно, желал видеть прислужниц Царицы ночи вагнеровскими валькириями — но затянутые в латекс и корсеты цвета "металлик" они выглядят скорее как профессиональные доминатрикс.

Это тем более обидно потому, что в самом начале спектакля экспонируется как минимум несколько любопытных тем, которых хватило бы и на несколько постановок оперы. Скажем, вполне симпатично решен треугольник взаимоотношений в семье принцессы Памины: раздраженная Царица ночи может предложить своей дочери лишь телевизор с бесконечным "Гарри Поттером", а отец Зарастро — сказочный мир циркового закулисья. Но никакого развития этот сюжет не получает, и про главных героев мы понимаем лишь то, что принц Тамино — очкарик-тюфяк, а обретенная им суженая — кокетливая модница. Печаль от неслучившегося с "Флейтой" волшебства умножают очевидные достоинства музыкальной части премьеры: дирижер Аркадий Штейнлухт проделал свою работу более чем честно, а в труппе "Зазеркалья" зажглась потенциальная звезда — красавица Надежда Антюфеева с отменным лирическим сопрано и изрядным сценическим апломбом без примеси и грамма пошлости.

Печаль моя пестра