Александр Никулин, директор Центра аграрных исследований Российской академии народного хозяйства и государственной службы при Президенте РФ, кандидат экономических наук, магистр социологии

«Что делать нам с убитостью равнин?» — пророчески изумился Мандельштам, потрясенный увиденным в своих скитаниях по русской провинции 1930-х годов.

Спустя почти 75 лет этот вопрос не столько в созерцательно-поэтической, сколько в культурно-прагматической форме сформулировал голландский архитектор Рем Колхас, причем не только для уже современной российской «равниноубитости», но в целом для текущей «земношарной».

Для описания этой проблемы Колхас предложил использовать старинное понятие hinterland.

Это слово, возникшее в языках немцев и голландцев, к настоящему времени употребляется для обозначения того, что на русском языке зовется провинция, окраина, периферия, глубинка — вообще всякая маргинальная зона, которая приходит в упадок от дефицита социальной инфраструктуры, капитала, а в целом — культуры.

Парадокс нашего времени заключается в том, что, несмотря на впечатляющее развитие мировой цивилизации, за последние два века жизнь человечества в основном концентрируется в мегаполисах, крупных городских агломерациях, а вне этих высоко урбанизированных зон в основном расширяются ареалы сельского запустения.

«Убиваемость» провинциальных равнин, как и провинциальных нагорий, в современном мире зависит от огромного количества всеобще глобальных и местно региональных факторов. В различных странах мира заброшенность hinterland'a может возникать и углубляться от самых разных причин.

Например, еще 50 лет назад, в годы соревнования Хрущева с Америкой, для СССР образцом провинциального рая на земле был штат Айова. Тогда эта местность, расположенная в эпицентре американского Среднего Запада, славилась на весь мир разнообразием выращиваемых здесь сельских продуктов (более 50 наименований), а фермерские сообщества Айовы отличались полнокровием самоорганизации местной жизни. Сейчас же, например, по аналитическим описаниям профессора массачусетского технологического института Деборы Фитцжералд, уроженки Айовы, глобальная конъюнктура рынка превратила ее штат в унылое место производства одной монокультуры — той самой хрущевской любимицы — кукурузы. Айовские зерновые, яблоки, мед не выдержали глобальной конкуренции с дешевыми сельхозпродуктами из стран Азии и Латинской Америки. Но главное — не выдержали натиска кукурузного монопроизводства, сокращающего любые другие сферы человеческой деятельности, сами бывшие обитатели Айовы. Некогда уютные и энергичные городки этого штата захирели, выделяясь теперь неряшливой опустошенностью улиц, угрюмым видом еще остающихся здесь редких жителей, сидящих на пособиях по безработице.

Подобного рода провинциальная маргинализация происходит и во многих респектабельных европейских странах. От Норвегии до Германии, от Франции до Греции из сельской местности уходит молодежь, сплошь и рядом сокращается, исчезает местное сельское производство.

На противоположной культурно-экономической половине Запада — в странах третьего мира — проблемы hinterland'a проявляются по другому. Если применять медицинские метафоры, на Западе провинция в основном страдает от «гипотонии» — пониженного давления; на Юге и Востоке — в Азии, Африке, Латинской Америке — в провинции зашкаливает «гипертония» — повышенное социально-демографическое давление, научно определяемое как аграрное перенаселение.

Демографический взрыв в странах третьего мира неудержимо увеличивает рост молодежи, в особенности сельско-провинциальной, не имеющей возможности найти учебу, работу, достойную жизнь в перенаселенных до смерти приэкваториальных пространствах земного шара. Отсюда потоки всемирной миграции направляются в сторону стран Запада — и не только в гигантские столичные сити, но и в малые сельские тауны. На землях фермеров США, Италии и даже Швейцарии все чаще можно встретить трудящихся там латиноамериканцев, африканцев, индусов, китайцев.

В России, пожалуй, проблема hinterland'a-глубинки проявляется особо драматически. Заброшенные поля нашего Нечерноземья все гуще и пуще зарастают лесом. А в нечерноземных деревнях угасающие остатки местного населения часто состоят лишь из ветхих старушек и их непутевых сыновей – законченных алкоголиков. Тем временем на теплом и плодородном юго-востоке Российской Федерации еще вчера русские деревни под натиском мигрантов из бывших южных республик СССР превращаются этнически в деревни кавказские и азиатские. В России и русское, и нерусское провинциальное население стремится в крупные города и, конечно, прежде всего в Москву. Там большинство мигрантов ждет малоквалифицированный и низкооплачиваемый труд, но, значит, как же несладко было им жить в своих отеческих hinterland'aх?

Впрочем, нельзя одной краской описывать жизнь хоть всемирной, хоть российской глубинки. Уже в XIX веке вольнолюбивый русский аристократ и земский деятель князь Васильчиков отмечал, что многое в нашем отношении к глубинке зависит от личных впечатлений. Кто-то съездит в провинцию и встретит там тупость, бедность и пьянство. Кому-то, наоборот, удастся там повстречаться с замечательными людьми, их основательными и разумными делами. Вернувшись в столицы, первый будет вам рассказывать: окончательно гибнет наша глубинка! Второй же возразит: нет, именно там, в нашей глубинке, вы найдете истинные ростки новой и разумной жизни!

В реальности жизнь столиц и провинций, центров и периферий тесно переплетена, взаимосвязана. Можно и в международной, и в российской провинции найти много мест стабильного и перспективного развития. И все же там, где перманентно чахнут обширные провинции, там в конце концов наступает фатальный закат всей страны со всеми ее столицами. Финальная история Древнего Рима и средневекового Константинополя служит их идеологическому наследнику Москве извечным предупреждением.

Подчеркнем еще раз, легко рассуждать о глубинке и провинции вообще, ссылаясь на всемирную статистику и историю, а для того чтобы действительно разобраться в том, отчего наступает «убитость равнин», требуется внимательная исследовательская, проектная работа на местах, в регионах. В нашей колонке мы и постараемся систематически рассказывать о тех проектах и делах, которые связаны с взаимоотношениями больших городов и огромных провинций, стремящихся ответить на вопрос, что делать нам с возрождением и развитием равнин как всемирного hinterland'a, так и прежде всего российской глубинки?

Работа в полевых условиях