Анна Толстова о выставке «Воображаемый музей» в ГМИИ имени Пушкина

ГМИИ имени Пушкина одолжил название для главной выставки всей программы юбилейных торжеств у Андре Мальро. Интеллектуал, вдохновитель экзистенциалистов, герой Сопротивления и министр культуры в деголлевском правительстве, Андре Мальро, наверное, ворочается в гробу: настолько превратно его книгу не умудрился истолковать ни один студент из тех, что поносили голлистскую культурную политику с сорбоннских баррикад 1968-го. Впрочем, музею исполняется 100 лет, и в таком почтенном возрасте некоторые проблемы с пониманием текста извинительны.

В "Воображаемом музее" Андре Мальро ударение падает на "воображаемое", а точнее — на корень "воображаемого", на "образ". Этот универсальный музей не равен Лувру или Метрополитен, он — конструкция сугубо ментальная. Он вбирает в себя все, что готово вобрать в себя искусство: японскую ксилографию и африканские маски, шумерские терракоты и итальянские примитивы. Он, как Протей, в вечной метаморфозе, он готов падать ниц перед белизной античных мраморов, а потом задыхается от счастья, открыв многоцветье росписей Кносского дворца, он так ценит глянцевую законченность махин, вышедших из мастерской Рубенса, а потом восторгается импрессионистической легкостью эскизов "великого фламандца". В этом музее воображения портрет инфанты перестал быть портретом королевской особы, этрусское зеркало с выгравированной на нем богиней — зеркалом, а "Спас Вседержитель" — иконой, они утратили свои функции, утилитарные или священные, и вместе с ними утратили саму материальность вещи, сделавшись чистыми образами, которые доносит до нас, никогда не бывавших в Мадриде или Стамбуле, фотография. Развивая Мальро, следовало бы наполнить храм искусства, выстроенный на Волхонке архитектором Клейном, многоканальными проекциями, газоразрядными экранами и мультимедийными инсталляциями — это и был бы "воображаемый музей" в точном смысле.

Но ГМИИ имени Пушкина, презирающий современное искусство, никогда не пойдет на такой радикальный шаг: революционная беньяминовская идея копии, питавшая "Воображаемый музей" Андре Мальро и легшая в основу Музея изящных искусств Ивана Цветаева (еще до рождения самого Вальтера Беньямина) — это его родовая травма. Травма, которую музей слепков, назначенный на роль всесоюзного Лувра, так и не преодолел, в пору сталинской империи изрядно, но все же недостаточно, обогатившись за счет Эрмитажа, московских коллекций, провинциальных собраний и экспроприированных у Германии трофеев. Жажда обладания подлинником, оригиналом, уником — суть этой помпезной выставки, обращенной не в медийное будущее, а в прекрасное прошлое, где Наполеон мог запросто вывезти Пинакотеку Ватикана в Париж, а лорд Эльджин --- фризы Парфенона в Лондон.

Буквально в каждом зале основного здания и галереи импрессионистов появятся картины и скульптуры, ссуженные двадцатью семью знаменитыми музеями и частными коллекциями. Прадо, Лувр, Орсе, Пинакотека Брера, Галерея Тейт, Художественный музей Базеля, венский Бельведер, Британский музей, Центр Жоржа Помпиду, Государственные музеи Берлина, Государственные художественные собрания Дрездена, галерея Института Курто — все старинные друзья и партнеры ГМИИ имени Пушкина присоединятся к юбилейному поздравлению. В иноземном вторжении в постоянные экспозиции участвуют представители всех стран и народов, от луврского "Принца Гудеа" до бельведерских "Адама и Евы" Густава Климта. Список обещанных шедевров будит воображение, об отсутствии которого говорит концепция выставки.

ГМИИ имени Пушкина, с 28 апреля

Жажда подлинника