Персона: Гергиев

Главный музыкант России – он кто? Версия ПАВЛА ГЕРШЕНЗОНА

© OpenSpace.ru В Москве на прошлой неделе завершился 11-й Пасхальный фестиваль Валерия Гергиева. Впрочем, любая другая неделя, как правило, тоже дает повод написать об этом человеке — так много он всего делает. О главном музыканте современной России — знаменитом и одновременно неизвестном — ЕКАТЕРИНА БИРЮКОВА расспросила ПАВЛА ГЕРШЕНЗОНА, архитектора по образованию, культуролога по призванию и многолетнего сотрудника Мариинского театра — по записи в его трудовой книжке.

Екатерина Бирюкова: Вы, Павел, человек скорее балетный. Я — оперный, и хочу спросить у вас про Гергиева. Но давайте не зацикливаться на отношениях Гергиева с балетом, оперой и оркестром, а попробуем ответить на более общий вопрос. Гергиев — он кто? Он прежде всего музыкант или такой современный император?

Я человек не балетный, я человек сторонний — это первое. Второе, а точнее, первое, самое главное: спешу предупредить, что я восхищаюсь Гергиевым — это один из самых причудливых и экстравагантных персонажей, Читать! 4 года с OPENSPACE.RU: Best of the Best Юровский об опере «Мастер и Маргарита» Заветные желания наших авторов и коллег Сергей Жадан. Ворошиловград Лена Катина: «Эти песни надо петь пожизненно» которых я встречал в своей жизни, он даже снится мне иногда по ночам. И я всегда буду бесконечно благодарен ему за то, что он позволил нам (группе товарищей) на протяжении нескольких счастливых лет делать в Мариинском театре то, что мы не смогли бы сделать больше нигде. То, что я сейчас скажу, — это маргиналия, комментарий на полях сияющего панегирика, вынесенного за скобки. У английского историка архитектуры Рейнера Бенэма есть замечательная книжка, которая называется «Личный взгляд на современную архитектуру». Вот что-то подобное, личный взгляд, где Гергиев — не совсем конкретный человек с конкретной профессией, это собирательный образ, фантом, сильфида, артефакт, façon d’être, социокультурный феномен, парадоксальный результат взаимодействия художественных и внехудожественных божественных движений. «Гергиев».

monstres sacrés. Ведь еще Стравинский пытался найти верную интонацию, когда называл дирижеров экспертами по самолетным расписаниям.

И, упаси вас Боже, никакой он не император. Хотя бы потому, что оперный театр в современной России никакого отношения к империи не имеет. Это и не бриллиантовый салон, как при последних Романовых, и не шикарный балаган, как при Сталине, и не номенклатурный отдел МИДа и Интуриста, как при Брежневе, — это типологически невнятное черт знает что, на билете которого печатают не моргнув: «наименование услуги: опера “Бал-маскарад” ». ФГБУК «Академический Мариинский театр», еще есть ФГБУК «ГМЗ “Царское Село”» — так, кажется, сейчас эти объекты любовно называются. Федеральное государственное бюджетное учреждение культуры. Видите, слова «Мариинский театр» пишутся в кавычках, а «Царское Село» даже в двойных кавычках, и говорит это о том, что это не совсем Мариинский театр и совсем не Царское село, это как бы Мариинский театр и как бы Царское Село. Симулякр, эрзац, фикция. Ведь на самом деле это не учреждения культуры, а объекты недвижимости, здания, земли, ближние и дальние поместья и угодья, которые наши сюзерены посещают с мазохистским любопытством — поглазеть, что осталось после того, как вассалы все растащили, потому что наивной детской потребности послушать оперу или благоговейно оцепенеть перед Камероновой галереей у наших императоров не воспитали. Ну не эстеты они, не меломаны, не Жаки Шираки, Пушкина переводить на французский не будут, скучно им, и комплексуют. Вы можете их представить закатывающими глаза под рулады Лючии ди Ламмермур?

Бирюкова: А может у нас быть просто театр? Без начальства?

Как это — без начальства? В том-то и дело, что просто городским народным театром с галдящей в антрактах публикой оперный театр в России никогда не был. Вот президент Италии ежегодно 7 декабря входит в муниципальный театр Ла Скала через главный подъезд вместе со всеми (и охраны не видать, попрятались). В России всегда есть спецподъезд. И если в этом подъезде заржавел замок, то кажется, что что-то происходит не так. Вам, наверное, незнакомо это тоскливое ожидание театральной администрации: приедут — не приедут, приедут — не приедут, приедут — не приедут. Не едут. Такие времена. Короче, Гергиеву в этом смысле не повезло. Не стать ему ни трагическим Фуртвенглером (с последующими угрызениями совести) при известном политическом персонаже-меломане. Не стать ему и героическим Тосканини при также печально известном итальянском политике. Сегодня и трубы пониже, и дым из них валит пожиже. Негероическое время отменяет героические жесты. Так что будем милосердны: Гергиев — музыкант, работающий в предложенных общественно-политических обстоятельствах. Чиновник федерального уровня. Не министр, конечно, но министру возразить легко может. И вот нажал я как-то кнопку своего запылившегося телевизорного пульта, а там — уважаемый премьер-министр, беседует с публикой. А в первом ряду публики — Гергиев, которого уважаемый премьер-министр как бы невзначай ставит в неловкое положение (ну-ка, ответьте нам всем, зачем вы у Большого театра артистов воруете?), унижает, путает с начальником другого театра, не федерального, а муниципального, как бы не узнает. И Гергиев неловко улыбается и что-то такое бормочет в свое оправдание, типа это не я, это он. И нам смотреть на это неловко.

Но он, Гергиев, все же большой хитрец. Он сам себе придумал, как быть императором и как отдохнуть. Время, проведенное за пультом, — единственное время для Гергиева, когда он остается один, чувствует себя демиургом и — как бы поточнее выразиться — ну, скажем так, отдыхает. Вы, конечно, возразите, какой же это отдых за пультом? Я отвечу — активный отдых. Потому он и Вагнера/Малера/Штрауса любит, что долго и с кайфом можно отдыхать от мирской суеты — часов эдак пять.

Бирюкова: Хорошо, тогда такой вопрос. Вот это его бесконечное дирижирование. Каждый день. Иногда по нескольку раз в день, причем в разных точках земного шара. Оркестранты (если речь идет о собственных, подневольных) валятся с ног. Качество сами знаете какое бывает — потому что все время разные программы. Но кажется, что он не может остановиться, что иначе что-то плохое произойдет, исчезнет точка опоры. Вы правда считаете, что это такой активный отдых у человека? Или это спортивный азарт, одержимость, ритуальный экстаз, допинг, что-то еще?

Спортивный азарт он вполне избывает на футболе — он профессиональный футбольный фанат. Одержимость — ну, в шестьдесят лет будучи «мегазвездой», как он сам себя называет, сложно страдать одержимостью. Одержимость — это, по-моему, что-то розовощекое, юношеское. Ритуальный экстаз? Я видел пример подлинного экстаза в финале второго акта транслировавшейся из Метрополитен «Валькирии», когда камера в последние секунды выхватила Ливайна — он, действительно, был уже где-то там. Но дирижеры так часто симулируют ритуальный экстаз, что перестаешь в него верить. А вот допинг — это точно. Ничего необычного в этом нет — меломания как допинг. Как дансомания, которой страдал Нуреев. Поначалу ему физиологически необходимо было выходить на сцену. Быть на сцене значило не быть за сценой, где начиналась патологическая сексомания. В последние годы все превратилось в психоз: Нуреев был в ужасной форме, танцевал чудовищно, безобразно, это было жалкое зрелище, но ему было наплевать, ему нужно было быть на сцене, что-то там такое делать, смотреть в зал, кланяться. Я поостерегся бы называть это осмысленной художественной деятельностью. Вообще, неприятно барахтаться в болоте подсознания, хочется всему найти какое-то рациональное объяснение. Потому я без шуток и говорю про активный отдых Гергиева: все это по возможности непрерывное дирижирование — это такая эмиграция, эскапизм, уход от реальности, объективная причина, Читать! 4 года с OPENSPACE.RU: что мы сделали зря Скользкий менеджмент или общее дело? Мария Годованная о Йонасе Мекасе Уроки «Оккупая» и ностальгия по искусству Рейтинг театральных вузов по которой ты сейчас, ура, можешь не принимать какие-то решения (ты же за пультом), которые тебе все равно придется принимать, но ты не знаешь, как правильно. Гергиев с трудом принимает решения там, в «реале», где он многого не понимает и очень во многом не разбирается (например, где хорошая архитектура, а где плохая или что делать с этим долбаным балетом), но он же Генеральный директор и нельзя показывать ничтожным людишкам свои сомнения, свои метания, свою слабость, свою неуверенность в себе и свою паническую боязнь быть обманутым. А здесь, на пригорке, за пультом, полуоглохший от оркестровых тутти, в этих райских кущах звуковой виртуальной реальности он кайфует, здесь он уверен в себе, здесь он профессионал, большой музыкант, звезда и все такое… Страницы: 1 2 3 Следующая »