17 июля 2012, 13:57 Культура

«Это в хорошем смысле шутовство»

Интервью Андрея Грязева, режиссера фильма «Завтра»

Алексей Крижевский close 100%

Режиссер фильма «Завтра» Андрей Грязев рассказал «Газете.Ru» о том, как он снимал арт-группу «Война», почему считает ее активистов персонажами комиксов, а также о превращении документации в документальное кино.

Фильм режиссера Андрея Грязева «Завтра» об арт-группе «Война» обрел славу, какой удостаивается редкое документальное кино. О нем начали спорить еще на Московском кинофестивале — жюри конкурса неигровых картин, по словам его председателя Павла Павликовского, едва не передралось, обсуждая вопрос, стоит ли награждать этот фильм. Масла в огонь подлили сами активисты — они написали письма программному директору ММКФ, а затем и представителям компании-прокатчика с требованием убрать из кинотеатров картину, вмешивающуюся в их частную жизнь. Сейчас фильм можно увидеть в Москве в кинотеатре «Фитиль» и в «Фотолофте» на «Винзаводе». Режиссер Андрей Грязев рассказал «Газете.Ru» о том, как он снимал активистов «Войны», как реагировали на фильм зрители Берлинале, и о том, зачем художники пишут письма.

— Что вас привлекло в группе «Война»?

— Моей задачей, можно сказать, было показать «Войну» голыми — без одежд медийного образа, без окружающей их героики и тем более без того пиара, которым сопровождаются все их акции. Ведь в случае с «Войной» акция состоялась не тогда, когда она происходит или уже произошла, а когда о ней стало известно и это известие распространяется, здесь медиа являются частью игры, своего рода партнером, без которого игра невозможна. Я же хотел показать их вне этой игры.

А акции «Войны» своего рода шоу — оно долго репетируется, затем совершенно безукоризненно реализуется. При этом все их акции — не прямого действия (как, скажем, у нацболов), а символического. Когда они переворачивали машину, этого никто не видел — а увидели потом, когда это было зафиксировано с нескольких точек несколькими операторами.

В акционизме чрезвычайно важен жест, который происходит «здесь и сейчас». А в работах «Войны» больше театральности.

— А почему вы вообще решили делать кино про современное искусство? Не самая благодарная тема для кино.
<1>
— Я не то чтобы сидел и думал — про кого бы из представителей актуального искусства мне снять фильм? На самом деле просто жизнь их как-то рядом поставила. Я стал искать с ними контакта после акции с «автопробегом» Леонида Николаева по правительственному лимузину. Бывает такое чувство, когда понимаешь: перед тобой несомненный герой. Как молния тебя пронзает. Но их принадлежность к современному искусству не была предопределяющей. Я на них смотрел со своих позиций, как режиссер кино. На них — и на их акции. Многое можно было иначе снять...

— Подождите, расскажите, как вы решили заниматься именно ими?

— Ну, я стал искать о них в интернете. Первое, что меня глубочайшим образом поразило, - это такие... военные совершенно отчеты об их акциях. Написано было с каким-то снобизмом и очень бравурно. Я захотел познакомиться с ними и узнать, каковы они на самом деле. Мы списались и уже скоро встретились — на Арбате. Им, в свою очередь, тоже было интересно — интересно выйти на новый уровень съемки, документации акций, их… «обдуманности». Ведь обдуманность на самом деле возникала у них только тогда, когда акцию описывал Алексей Плуцер-Сарно (ученый-филолог, участник группы «Война», ведущий ее летопись. – «Газета.Ru»). Мне было интересно, что они представляют собой без Плуцера.

— Ну хорошо, то есть вы стали их документатором?

— Ну, они получали право использовать мои съемки акций, а я — их время и возможность их снимать. Но моя документация, которая вставлена в монтаж, в контекст фильма, играет уже совершенно другую роль и работает на другой сюжет. Теперь это не разрозненные ролики с Youtube, а единая картина.

— Документалисту же приходится как бы растворяться, как будто его нет.

— На самом деле не всегда легко было от них отделяться — вот только что вы спали вместе на полу, ты проснулся немного раньше — и что делать, доставать камеру или идти готовить завтрак? Но вообще-то я не очень люблю «растворяться» — те, кого ты снимаешь, должны быть с тобой в нормальных отношениях. В сцене, когда к палке приматывают скотчем нож, скотч в какой-то момент закончился. Я выключил камеру, положил ее в рюкзак, и мы с Олегом пошли по ларькам в три часа ночи искать скотч.

— Кто для вас группа «Война» — система персонажей и их взаимоотношений или, наоборот, отряд героев от искусства, делающий вылазки во внешний мир?

— А одно раскрывается через другое. Пока они перетирают о том, как им обустроить очередную акцию, они раскрываются как персонажи — ругаются, мирятся, предлагают, отвергают. Хотя мне интереснее и ближе их отношения, а не акции и их борьба — а от фильма часто ждут, что он будет летописью их акций.

— Вы не боялись, что вас привлекут за соучастие? Ведь активистов «Войны» сажали за их акции в СИЗО?

— Ну, я нигде не засвечен, и за съемку у нас не привлекают. Их дело закрыто, и событие преступления не доказано. Хотя за мной следили, конечно, и часто это было вполне заметно. Слушали телефон, ходили, хотели установить круг контактов... Я всегда ношу с собой маленькую камеру. Однажды я достал ее и стал снимать, как передо мной идет топтун. Он занервничал. Я прошел мимо него и направил камеру прямо на него — так он закрыл лицо руками и отвернулся!

— А были эпизоды, когда вы видели, что участники «Войны» работают на камеру?

— Не совсем так. Понимаете, есть Олег Воротников — а есть Вор. Есть Наталья Сокол — а есть активистка по прозвищу Коза. И нужно четко отделять, когда они выступают от себя, а когда — как персонажи комиксов, супергерои с прозвищами. И они между этими амплуа в фильме иногда переключаются.

— А в фильме, кажется, наоборот — они пытаются стереть границу между своим лицом и маской.

— А вот камера это и фиксирует — когда они заигрываются, когда переигрывают, когда делают что-то специально ради камеры. Их нельзя воспринимать со звериной серьезностью...

— Воротников в фильме как раз и говорит, что «Войну» нужно воспринимать серьезно...

— Я немного про другое. Все, что они делают, направлено на выявление и демонстрацию противоречий — в жизни, в искусстве. Про них появляются тексты, которые всерьез анализируют их акции и деятельность, которые навязывают вам интерпретацию, прочтение их деятельности. А их деятельность — это в хорошем смысле шутовство, которое и воспринимать надо как шутовство, воспринимать со здоровой иронией и чувством юмора. Знаете, почему в Берлине «Завтра» смотрели с таким интересом? Вовсе не потому, что я суперрежиссер. Просто там нет проблем с чувством юмора, и восприятие у зрителей свежее, свободное от навязанных смыслов и медийного образа «Войны». А почему в России их воспринимают совершенно по-другому? Потому что есть огромный вал информации, который формирует образ группы «Война» задолго до знакомства с ними: одним они заранее кажутся хулиганами (а значит и фильм про них — плохой, и смотреть не стоит), а другие — уже готовыми героями и борцами (а значит и кино — фанфары). А «Война» не дает ответов — она лишь ставит вопросы. Я тоже уже в монтаже старался не давать зрителю воспринимать происходящее однозначно: вот Каспер нежничает с мамой, и зритель умиляется, а потом он швыряет бутылки в фонтан — и зритель уже в недоумении.

— В Москве «Завтра» вызвал скандал, а как вас принимали и воспринимали на Берлинале?

— Ну, если говорить про «Войну», то, мне кажется, их там восприняли как людей, которые занимаются некими акциями в России и получают за свои действия немыслимый ответ от государства. А само кино — было пять показов в зале на 600 человек, и почти все оставались на встречу со съемочной группой. Задавали вопросы, вживались в замысел. У российского — фестивального — зрителя вопросов, кажется, нет: не успели закончиться титры, ползала убежали на следующий сеанс. А значит, и проживание поверхностное.

— Тяжело было выпустить фильм в прокат?

— Я выслушивал много интересного от прокатчиков про этот фильм. Кто-то говорил — неинтересно. Кто-то — очень интересно, но коммерчески невыгодно, показывать не будем. Кто-то — очень интересно, но «кино ведь революционное, нас закроют». И в конце концов нашел прокатчиков, которые не только загорелись самим фильмом, но и всем тем, что вокруг него происходит.

— Вы имеете в виду письма группы «Война» директорам фестивалей и вашим прокатчикам с требованием снять фильм?

— И это, и прессу, и конфликты в жюри документального конкурса ММКФ...

— Скажите, а за что ваши герои на вас взъелись? Вам не кажется, что они с помощью вашего фильма продолжают свою акционистскую деятельность.

— Я вам расскажу такую историю. У меня в фильм не вошел такой эпизод. После «Дворцового переворота» телеканал НТВ прислал «Войне» запрос на комментарий по данной акции — что, мол, вы хотели сказать. И началось долгое обсуждение на кухне — делать это или нет. Наталья говорила — вы что, ни за что в жизни, мы делаем акции не для НТВ. Олег отвечал, что вот Лимонову пришлось годы жизни положить на то, чтобы об акциях нацболов говорили по телевидению, и что предложение НТВ — это возможность дойти до тех людей, которые не пользуются интернетом. Вопрос о том, что их слова могут переврать и представить так, как угодно НТВ, не обуждался — «Война» всегда предоставляла комментарии и заявления только на условиях воспроизведения «как есть».

Ну, мне вот кажется, что мой фильм — это как раз нечто вроде такого предложения. Почему бы не напомнить о себе таким способом — написать письмо директору фестиваля? Почему бы не устроить акцию еще и из фестивальных показов? Кстати, одним из доводов Воротникова в том споре было то, что каждый проект живет пять-шесть лет. Например, были нацболы — а теперь вышли из центра внимания. Группа «Война» появилась в 2008 году, но события стали развиваться быстрее — и не факт, что нас пересажают, может, мы сами выгорим.