Мария Алехина — The New Times: «Наша акция подняла проблему сращивания РПЦ и спецслужб

Трое обвиняемых по делу Pussy Riot более пяти месяцев содержатся в СИЗО-6 возле метро «Печатники». Эту тюрьму называют «Желтым дом» — из-за цвета башен, в которых она расположена. В выходные корреспонденту The New Times удалось поговорить с ее узницами — Марией Алехиной, Екатериной Самуцевич, и Надеждой Толоконниковой.

24-летняя Маша Алехина сидит на железной шконке в том же коричневом платье в горошек, в котором она ездит в суд. На ногах у нее — шлепки, явно большего размера. Она собирается на часовую прогулку- обещали вывести, как положено после обеда. На вопросы отвечает подробно и очень доброжелательно. Старается подбирать слова, чтобы быть правильно понятойНа процессе вы заявляли ходатайство о пыточных условиях вывоза в суд. Что вы имели в виду? С 20 июля нас каждый день возят в суд. Без завтрака. Пили чай на сборке, ожидая автозака. Возвращались мы в СИЗО очень поздно и получалось поспать часа четыре. Не больше. У меня ужасная усталость. Перед тем, как посадить нас в автозак, измеряют давление. Последние дни у меня давление было 90x60, а обычно — 120х80. Дорога до Хамовнического суда занимает, как правило, от 30 минут до часа, в зависимости от пробок. Каждый раз нас возят по разному: то в больших машинах, то в маленьких. Доставляют в суд, где мы проводим по 12 часов в день Судья устраивает перерыв на обед — полчаса. Два раза в день нас выводят в туалет на пять минут. К СИЗО у нас претензий нет. Только к суду. Судья Сырова не дает нормального перерыва ни на обед, ни на ужин. Я требую, чтобы перерыв длился час. По УПК (уголовно-процессуальтный кодекс), суд не может длиться больше 8 часов, а у нас нарушаются все нормы УПК. Я не успеваю даже съесть сухую кашу, которую заливаю кипятком в конвойном помещении. Мы весь день проводим в суде и у меня нет возможности принять душ, хотя у меня оплачен платный душ. Бланки оплаты находятся у завхоза и он никак не передаст их в канцелярию тюрьмы. В автозаке очень жарко, как в микроволновке. Из суда в СИЗО мы можем ехать несколько часов. Мы едем не напрямую в нашу тюрьму, а заезжаем в Мосгорсуд, в СИЗО «Матросская тишина», там высаживаем заключенных и в Печатники приезжаем очень поздно. Так, бывает, катаемся по 3-4 часа.

Вас повсюду сопровождает ротвейлер. Он даже присутствует на судебных заседаниях. Вы его не боитесь? Боюсь. Собаки постоянно меняются. В пятницу нас охраняла очень злая, агрессивная собака, психически неуравновешенная. В конвойном помещении суда она тоже с нами. Например, я прошу, чтобы из камеры меня вывели в туалет, собака чуть не срывается с повадка и кинологу стоит больших усилий ее удержать. А представьте, что если кинолог ее не удержит, она может просто меня загрызть. Конвойные объясняли нам, что собака по цвету одежды и по запаху отличает, что мы заключенные, поэтому относится к нам особенно агрессивно.

Как вы относитесь к тому, что происходит на процессе? Судья отметает все наши ходатайства. Игнорирует наши просьбы. Позволяет себе насмешки, ущемляющие нашу честь и достоинство. Нам не дают конфиденциальных встреч с нашими защитниками. Это делается для того, чтобы мы не смогли выработать совместную линию защиты. 27 июля с утра нас привезли в Хамовнический суд, мы подписали бумагу: судья Марина Сырова разрешила нам встретиться с нашими адвокатами. Но вместо того, чтобы отвезти нас в СИЗО для встречи с адвокатами, нас сначала держали в конвойном помещении Хамовнического суда, потом зачем-то отвезли в Мосгорсуд, и попали мы в СИЗО-6 только в 16.30. Это была пятница и короткий день в СИЗО. Адвокат Марк Фейгин там находился и смог с Надей Толоконниковой пообщаться буквально 20 минут. Но ни я, ни Катя Самуцевич не смогли встретиться с нашими защитниками.

„

Я прошу, чтобы из камеры меня вывели в туалет, собака чуть не срывается с повадка и кинологу стоит больших усилий ее удержать. А представьте, если кинолог ее не удержит

”

В ходе процесса вы спрашивали у потерпевших, прощают ли они вас. Почему это для вас так важно? Еще несколько месяцев назад я написала примирительное письмо, где заявила, что хочу диалога. Я писала, что наше выступление не было направлено против христианской веры. Через адвокатов я просила, чтобы ко мне в тюрьму пришел священник. Мне бы очень хотелось поговорить с протодьяконом Андреем Кураевым, который, например, в интервью «Новой газете» заявил, что наша акция была заказана какими-то людьми из Кремля. Меня это очень задело. Я бы хотела объяснить, что мы не «заказанные» люди. Это акция, которая идет снизу.

Стоит ли ваш панк-молебен длиной чуть больше минуты пяти месяцев заключения в СИЗО, разлуки с близкими? Думаю, да. Стоит. Мне кажется, что система вертикали власти в каждой институции должна быть раскрыта и освещена публично. И то, что каждая стадия нашего дела подробно разбирается — очень важно, потому что это дает представление о том, как работает тюрьма, суд, гласность. Становится понятно, может ли гражданское общество повлиять на власть.

Ситуация, которую мы сооздали своей акцией, помогает людям более точно понять для себя проблемы сращивания института Церкви и спецслужб. Института Церкви с властью и с Путиным. Это все вылезло на поверхность.

А на приговор гражданское общество может повлиять? Не знаю.

На ваш взгляд, это политический судебный процесс? Да. Но политический аспект на суде намеренно замалчивается. На любое произнесение фамилии «Путин» у судьи и прокурора — самая резкая реакция. Хотя вопросы о Путине имеют прямое отношение к делу. Ведь все акции нашей группы были политическими.

На суде должна была выступить свидетельница Мотильда Иващенко. В последнюю минуту перед вызовом в зал судебного заседания она испугалась и сбежала. Вы ее знаете? Я знаю ее очень плохо. У нас есть два общих знакомых. Меня очень оскорбило, что на следствии она говорила, будто бы я не занимаюсь сыном Филиппом. В материалах уголовного дела есть показания работников детского сада о том, что я сына каждый вечер забираю сама.

Каким по Вашему мнению, будет приговор? Я надеюсь на благоразумие власти, суда и РПЦ, которая обязана среагировать на наше уголовное преследование. То, что РПЦ молчит, это ударяет по ее авторитету. Ведь первая заповедь Христа — любить ближнего своего. Если бы священники, которые подписывали письма в нашу защиту, высказались на суде, это было бы очень важно.

Что бы вы хотели передать тем, кто вас поддерживает? Спасибо за поддержку. Очень важно взаимопонимание, нужно добиваться конструктивных вещей. Жизненно важно объединение. Смотрите, на нашем примере видно, что несколько человек могут поднять проблему, которая получит широкое обсуждение в обществе. И это обсуждение гораздо важнее, чем тонны грязи, которые вылили на нас. Нас обвиняют в подмене понятий. Но те, кто нас обвиняют, сами занимаются подменой. РПЦ завладела монополией на слово о Боге и любое инакомыслие становится уголовно наказуемым.

Что вы будете делать, когда выйдете на свободу? Когда я выйду, мне будет о чем рассказать. И, если посадят надолго, мне тоже будет о чем рассказать. Рассказать обо всем этом очень важно.

Фото Reuters