09 ноября 2012, 14:59 Культура

Вертикаль Ивана Васильевича

В Большом театре вновь поставили балет про грозного Рюриковича

Кирилл Матвеев close 100%

Сцена из балета «Иван Грозный»

ИТАР-ТАСС Премьера балета «Иван Грозный» (точнее, возобновление спектакля, не шедшего с 1991 года) прошла на основной сцене Большого театра. Балет Юрия Григоровича сделан на музыку Сергея Прокофьева.

Впервые «Иван Грозный» был поставлен в 1975 году, когда современники премьеры с удивлением узнали, что у Прокофьева вроде бы имеется опус про любимого царя товарища Сталина. На самом деле такого балета у композитора нет, зато есть музыка к хрестоматийному кинофильму Эйзенштейна. Ее для полноценного двухактного спектакля оказалось маловато. Тогда Григорович добавил другой музыки того же автора: кроме простого увеличения времени действия хореографу нужно было найти музыкальную «подкладку» для лирических сцен. В партитуру вошли фрагменты «Русской увертюры», кантаты «Александр Невский» и Третьей симфонии. Редактор собранного массива Михаил Чулаки вставил в балет еще и собственную музыку.

Большому театру из-за этого пришлось разбираться с наследниками Прокофьева, которые не сразу оценили вновь полученную смесь.

Григорович сам написал либретто, в котором собрал события разных периодов жизни Грозного. Первым делом на сцене появляется народ, как и положено в советском спектакле. Это звонари, меняющие русские народные одежды — от светлых в дни покоя до черных в дни кризисов. Притопывая, припрыгивая и присаживаясь на растопыренных ногах, они вовсю раскачивают звонницу; так будет всю дорогу, поскольку парни с колоколами — лейтмотив.

Сцена поделена на части вращающимися полукруглыми полупрозрачными цилиндрами, похожими на апсиды храмов. За ними смутно видны контуры церквей и крыши теремов (идея сценографа Симона Вирсаладзе). В апсидах возникают, чтобы потом выплеснуться на сцену, многолюдные «живые картины»: вот согбенно-коварно сжались бояре-крамольники, а вот хищно приготовились к атаке опричники, защитники власти. Молодой Иван, одетый во все черное, с огромным золотым крестом на груди, то и дело размашисто крестится, но не особенно страшен, хотя сразу дает понять, кто тут главный, в сольном танце, во время которого его руки примеряют на голове воображаемую корону.

Он даже светел ликом, когда выбирает на смотринах будущую жену Анастасию и исполняет с ней любовно-брачные дуэты.

Далее победная война с иноземцами восточного облика, которые мечутся, как хитрые лисы. Сцена битвы решена масштабно: приземистые враги с кривыми саблями рубятся против статных витязей с мечами, вокруг гротескно витают лики смерти (очень похоже на знаменитое «а вдоль дороги мертвые с косами стоят»), мчатся в больших прыжках вестницы победы — женский кордебалет с трубами в руках.

Победивший народ ликует в национальных плясках. Но враги государства не дремлют. Бояре, воспользовавшись недугом царя, поят ядом кроткую царицу, противников царя возглавляет главный злодей — князь Курбский, по совместительству влюбленный в Анастасию. Сцена отпевания покойницы решена как дефиле девушек со свечами в руках: они семенят в полутьме на пуантах, а царь, под скорбное пение детского хора, стаскивает с помоста жену в саване и поднимает ее в поддержках. Похоронив супругу, монарх впадает в бешенство и искореняет смуту с садистским наслаждением. Нацепив для устрашения скоморошью «харю», Иван Васильевич изгаляется перед жалкой кучкой перепуганных бояр точь-в-точь по древней поговорке «скоморошья потеха сатане в утеху».

Пародийное действие разворачивается в храме, на фоне мерцающих икон, так что чувства верующих эпохи Грозного явно оскорблены.

Но цель сильной власти оправдывает средства, и массовая зловещая пляска опричников со щелкающими кнутами предваряет массовые же казни. Покривлявшись всласть, Иван лично душит негодяя, осмелившегося сесть на его трон, с силой швыряет посох в смутьянов, опустившись на колени, принимает на том же посохе позу распятия, а в финале, стискивая руками веревки колоколов, зависает на них, снова в окружении вестниц победы. Враги, то есть оппозиция, повержены, страна, взятая в кулак, может спать спокойно.

Балет динамичен и эффектно «раскинут» в пространстве: массовые сцены всегда удавались балетному режиссеру Григоровичу. При этом спектакль мрачный, как почти все творчество позднего Григоровича, нервный, словно душа тирана, и амбивалентный по идеологическим установкам: с момента первой премьеры не затихают споры о том, что хотел сказать хореограф. Желал ли он воспеть царя-психопата или правдиво показал неисповедимые пути русской истории?

Советская критика времен премьеры склонялась ко второй версии, но следующее поколение балетной прессы писало о другом, не украшающем постановщика варианте.

Григоровича так достали обвинениями в воспевании тирании, что в последнее время он — неслыханное для этого железного человека дело! — принялся оправдываться.

По словам автора, его интересовала лишь музыка, а не сюжеты русской истории, биографии персонажей, их психологические характеристики или роль народа в истории. А пиетет перед сильной государственной рукой постановщику «приписывали или даже навязывали многочисленные комментаторы балета». В общем, никакой политики, одно искусство. Хотя «мы, конечно, не властны над возникающими ассоциациями и перекличками века шестнадцатого и двадцать первого», сказал Григорович.

Что в итоге? Странный спектакль. С одной стороны, морально устаревший; это касается наивной хореографической лексики, смешавшей классику и народный танец, большей частью простой по комбинациям, но при этом яростный и физически напористый. Со сцены при всей серьезности намерений хореографа веет комиксом и матрешками для иностранных туристов, хотя труппа, и это видно, очень старается. С другой — плакатный опус про XVI век актуален, как никогда.

Шутка ли: перед нами спектакль о проблемах укрепления вертикали власти.

Вот только укреплять что-либо в балете можно лишь при должном исполнении танцев. Когда на заре создания спектакля Грозного танцевал Юрий Владимиров, а Курбского — Борис Акимов, было понятно, отчего в спорах схлестнулись сторонники «твердой руки» и либералы: на сцене воочию боролись две харизматических сильных личности. Теперь же, глядя на Павла Дмитриченко (Иван) и Артема Овчаренко (Курбский), думалось, что оттенок выспреннего лубка премьере придает и их исполнение. Разве этот царь — Грозный? Нет, картинно закомплексованный мальчик, который больше пыжится, чем делает, хотя заковыристые фирменные прыжки царя танцовщику удались. И разве этот, летуче-романтический Курбский с оттенком манер Ромео — непримиримый противник российского тирана? Скорее король Людовик Четырнадцатый в плохом настроении.