"Граффити в 90-е — это наркотики, постоянные разборки, драки"

Фото: Евгения Зубченко

Художник Паша-183 говорит, что рисует на улице всю свою сознательную жизнь. Со временем ему удалось хулиганское юношеское увлечение — рисование на гаражах, заборах и электричках — превратить в профессию и сделать на этом имя.

Сейчас его искусство вышло за рамки стрит-ара — кроме остросоциальных черно-белых граффити, лазерных проекций на домах и партизанских инсталляций, он рисует картины на холстах, занимается графическими оформлениями (один из его последних проектов — изготовление декораций для зонг-оперы "Суинни Тодд") и выставляется в западных галереях.

Подобно своему британскому коллеге Бэнкси, Паша-183 скрывает свое лицо от общественности. Он не поддерживает ни протестное движение, ни Pussy Riot, слушает Гражданскую оборону и говорит, что скучает по лихим 90-м, когда граффити только зарождалось и было не модой, а образом жизни.

Человек в балаклаве

Я стараюсь лицо свое не афишировать — на улице обычно работаю в черных очках или маске. Уже был эпизод с Guardian (в феврале этого года английская газета выпустила статью про художника — PublicPost), после которого я во двор не мог выйти — меня узнавали, со мной здоровались. Западные журналисты удивляются: "Почему вы не на телевидении? Ни с кем не общаетесь? Интервью не даете?" Филипп Миронов (журналист телеканала "Дождь" — PublicPost) тоже спрашивал: "Почему бы тебе не сделать выставку и не срубить бабла на всей этой шумихе?" К славе и деньгам я подхожу по-философски. У меня никогда не было такой задачи — заработать миллион, никогда не было желания как-то выпендриться. Да и работы я такие делаю, что после них лучше оставаться инкогнито.

Фото: 183art

Рисовать на улице я начал еще подростком — лет в 13, а может, и раньше. Я был заядлым рокером, слушал музыку постоянно — наушники с головы не снимал, спать не ложился. Родители боялись, что я оглохну. Какие-то идеи приходили в голову, какие-то фантазии... И надо было это куда-то выливать. Сначала писал стихи — мелом, кирпичом, углем, маркером... На стенах и асфальте. Из меня шло, шло, шло... Не было такого, что мне надо на работу или что-то поесть. Я был полностью погружен в себя. Потом начал ставить подписи под своими стихами — сначала подписывался как "Склеп", потом "Хекс" (по-немецки "ведьма") и спустя буквально два года — "183". Меня ребята начали звать "183", потому что мне эта цифра по жизни слишком часто встречается... Затем появилась техника аэрографии, и я уже начал к своим стихам подрисовывать иллюстрации. А потом стал рисовать только иллюстрации, потому что одной иллюстрацией можно было сказать больше, чем стихами.

Фото: 183art

В школе, вместо того чтобы учиться, либо мы морду кому-то били, или нам морду били. Это были 90-е, как раз первая волна скинхедов. И серьезные драки тоже были — с ножками от табуреток в половине третьего ночи. Прягу на поясе затачивали по краям, чтобы она еще и резала... Плюс ко всему у меня школа находилась в районе так называемых 46-х домов, в которые в 46-м переселили всяких штрафбатовцев. Так что генофонд там был потрясающий. И ничего не оставалось, кроме как учиться драться. Может, оно и к лучшему... В жизни это пригодилось.

Старые добрые времена

Честно говоря, я очень скучаю по тем временам, когда только начинал рисовать. По молодости был такой запал, что я безостановочно рисовал. Двор, с которого все начиналось, где я начинал рисовать — там живого места не было — все в рисунках.

Если бы мы вернулись на 13 лет назад, то увидели, что такое граффити настоящее. Вот у меня друг сидит до сих пор. Ему 12 лет дали... Это абсолютно нелегальная жизнь. Не творчество нелегальное, а жизнь нелегальная: это наркотики, постоянные разборки, это драки.

Когда все начиналась, на всю Москву было четыре-пять команд. Буквально по 2-3 человека с горящими глазами, которые, увидев ровную стену, начинали трястись. Краска тогда была плохая, рисовать было практически нечем. Гладкие поверхности были очень в цене. Все в основном рисовали на металлических гаражах. Я вспоминаю, какая тогда была атмосфера: люди абсолютно на альтруизме, воруя в магазине краску, выходили и рисовали бешеные рисунки. Вот это был настоящий хип-хоп!

А сейчас все по-другому. Очень мало кто вкладывает в рисунки какую-то идеологию. Они даже не знакомы с ней. Это такое подражательство, ролевые игры в большинстве своем.

Фото: 183art

Мне немного обидно от того, что родиной граффити принято считать Нью-Йорк. У нас всегда было что-то свое: подъезд Булгакова, стена Цоя... Вспомнить того же Маяковского — Манифест футуристов: "Давайте раскрасим город в разные цвета, давайте выльем краски на серые одежды..." У нас все это присутствовало.

Что за нафиг? Никому я ничего не должен

Иногда рисую на заказ. Откуда-то деньги на жизнь надо брать. Сейчас я уже редко делаю какие-то оформления, а если и берусь, то с условием, что рисую только то, что хочу сам. Так было с "Суинни Тодд" — даже не могу сказать, что я на заказ рисовал. Было полное ощущение, что я рисую для себя и рисую на улице. Это именно та атмосфера, которая и должна была быть... А если брать предыдущие работы на заказ, то я бы их назвал рисунками на 2 часа. За 2 часа быстро что-то нарисовал и ушел. К оформлениям я всегда относился с пренебрежением, так как и они ко мне относились с пренебрежением: "Ты должен прийти, ты должен сделать то-то". Что за нафиг? Никому я ничего не должен.

У меня однажды очередная спячка зимняя была. Ну и решил — попробую-ка я нарисовать холст. И сделал довольно много холстов — порядка 45 штук. Потом разместил это у себя на сайте. В 2005 году ко мне впервые обратились из галереи — галерея Onega в Париже — и сразу купили 20 холстов. Я что-то так подумал: стена — ее могут закрасить, замазать, а тут у меня в руках мое творчество. Могу продать, а могу и сохранить, на стену повесить. Как правило, я продаю только те холсты, которые чуть ниже той отметки, что мне "очень-очень нравится". То, что мне "очень-очень нравится", я оставляю у себя. Холсты — это отдельная дисциплина и ее я не сравниваю со стрит-артом.

Сейчас я уже понял, что, наверное, буду работать только так, как сейчас — какие-то продажи холстов, какие-то заказы. Это не колоссальные деньги, но мне нравится, как все идет. Я уже нашел свою нишу. И благодаря этому довольно неплохо себя ощущаю.

"Протестовать" и "менять" — две разные вещи

К протестному движению поначалу я относился очень хорошо. В этом протесте появилось единство общества, это сплотило людей. Но есть и один тонкий нюанс — "протестовать" и "менять" — это в России всегда были две разные вещи. Я не против. Это людей объединило. Но вопрос — а изменилось-то что? Получается, Ксюша Собчак протестует? Вот у меня вопрос — а протестует ли она вообще? Чем она занимается? А сколько таких Ксюш уже? Это стало модой. Атас полный заключается в том, что как только где-то появляется слово "мода", все — это обречено на погибель. Мне это все больше напоминает выкрики на рок-концерте — когда на сцену выходит рок-группа и все начинают кричать "Уааа, вперед!" и козу кверху.

Фото: 183art

Я, скорее, за то, чтобы люди в первую очередь меняли себя. Чтобы они не проходили мимо нищих, чтобы помогали друг другу, чтобы сами искали какие-то альтернативы — своей жизни, своему мировоззрению, окружающему пространству. И в этом плане для меня таким инструментом является стрит-арт. По мере того, что я могу сделать, я делаю.

У меня, кстати, есть замечательный знакомый бомж. Парень художник — не пьет, не курит, зарабатывает тем, что убирается в переходе на Преображенке. Очень похож на Снуп Догга, очень добрый, очень отзывчивый. И мы уже всем районом буквально ходим к нему, хоть как-то пытаемся помочь... А если мы будем отводить глаза и покрывать все мраком презрения, то ничего в этом мире не изменится. Кто-то ругает власть. Елки-палки, начинайте всегда с себя! Смешно, когда человек говорит: "Я за свободу, я за то, я за это", а потом все заканчивается банально тем, что он уже в иномарочке, и живет себе, и в ус не дует, и ничего его не колышет.

Шевчук, русалка и кентавр

Питер — потрясающий город. Рисовал я там всего пару раз. В первый раз нарисовал Шевчука — побывать в Питере и не нарисовать Шевчука — мне показалось странным. Причем такая эзотерика в этом во всем присутствовала: маленький дворик, стена, сзади меня скамейка. На скамейку садится мужик, дует, затем подходит ко мне: "Будешь?" "Нет, спасибо". Тут мимо нас проходит какая-то женщина с иконой... Потом назад поворачиваюсь — бульбик от мужика остался, а на скамейке уже сидит мент — сидит, смотрит, а рядом бульбик стоит... Потом к нему подходит женщина с беломориной...Мент ей дает прикурить... И эта лавка постоянно пополнялась, пополнялась. И все смотрят, как я рисую. Потом какой-то парень еще пришел с котом... Было что-то потрясающее, какое-то сплетение разных слоев общества, разных энергий, образов. И вся эта эклектика как-то уживается между собой в этом городе. Ощущение было такое, что сзади меня - русалка и кентавр...

Печально то, что до сих пор в России нет места, куда можно было бы прийти, нарисовать, и твои работы бы никто не трогал. Если человек нарисовал классно и это одобрено обществом, то такой рисунок надо сохранять. Я недавно в лицее во Франции лекцию читал — там перед лицеем здоровая стена, а на ней мемориальное граффити — портрет парня и подпись с именем. Этот парень погиб от того, что поругался с каким-то одноклассником, а тот взял у брата ствол, пришел и прямо на уроке застрелил его. Ребята на память о товарище нарисовали граффити — эту стену так и оставили, к ней теперь цветы носят. Власти этому никак не препятствовали, они поддержали, и этот рисунок теперь как памятник. А у нас сцена Цоя до сих пор считается нелегальным местом, она не является памятником и ее закрашивают. Это совершенно хамское разгильдяйство.

Фото: 183art