Жутко обидно и запредельно злобно
"Тетя Люся — русская. Раньше она жила в Грозном. Когда началась война, перебралась в Моздок к невестке. Ее Сын погиб во время бомбежки, когда вывозил ее из Грозного зимой девяносто пятого.
Все, что осталось у Тети Люси — узел с окровавленными вещами, который ей выдали в военном морге.Несколько раз она показывала мне его — обычная простыня с порядковым номером,в которой завернуты рубашка, куртка, спортивные штаны. Все в заскорузлой крови — огромные бурые пятна. Она перебирала вещи , в которых погиб ее сын, показывала входное и выходное отверстие от осколка. Говорила, будто не замечая меня, каждый раз переживая его смерть вновь. Потом заворачивала вещи в шкаф — она хранила его вместе со своими вещами; узел лежал на стопке аккуратно сложенных простыней — узел с вещами мертвого человека". ©
Не знаю, до какой степени может быть циничен человек. Наверное, степень эта и вовсе бесконечна.
К нам приехал уважаемый человек и гость, которого долго ждали. Приехал оптимизировать наше учреждение и чему-нибудь, но научить. Приехал, чтобы чему-нибудь научить. Научить.
Сегодня каким-то образом зашла речь о военных действиях на территории Чечни. Этот человек сказал фразу, которая сразу покоробила, скрипнула, как нож по стеклу, убила: "А что война?! Война была по все стране!"
Этот человек сравнивает войну и "лихие девяностые". Этот человек говорит, что сровненный с землей целый город, целая республика и "рэкетиры" — это одно и то же. Что десятки, сотни тысяч УБИТЫХ, РАССТРЕЛЯННЫХ, СОЖЖЕННЫХ ЗАЖИВО человек и бандитизм мелкого пошиба — это одно и то же. Что Алды, Самашки в сравнении со станицей Кущевской или Кондопогой — это одно и то же. Он говорит, что по всей стране было то же самое, что и в Чечне.
"Разве что бомбы не кидали!" — говорит он.
И мне сразу так противно стало, так мерзко на душе. Мне хотелось показать ему фотографии из "Нахской галереи". Мне хотелось, чтобы он увидел фильмы о войне, поломанные судьбы, самих людей, переживших это. Мне хотелось ударить его за эти две фразы. Мне хотелось, чтобы он сам узнал, на своей шкуре почувствовал, что такое война.
Мне двадцать три года. Я прекрасно помню все. Все, что было до октября 1999 года, когда мы буквально сбежали из Грозного. Мы вернулись 25 мая 2001 года. Я все помню.
Со мной в кабинете сидело с десяток коллег. Я попробовала было возмущаться, но на меня шикнули и я замолчала.
Все равно ведь этот человек не поймет. Никто этого не поймет, не узнает. Только тот, кто пережил. Только тот, кто испытал.