Сергей Ходнев о выставке Тициана в ГМИИ имени Пушкина

Выставка в ГМИИ — эхо громадного международного блокбастера, одного из главных музейных событий этой весны, римской выставки, собравшей четыре десятка тициановских шедевров со всего света. Московская презентация Тициана поскромнее — 11 полотен, и все из итальянских собраний. Что, положим, сразу настраивает на ощущение, что до исключительности тут далеко: уж если начать воображать себе идеальную выставку Тициана, то как при этом обойтись без луврских "Коронования тернием" и "Молодого человека с перчаткой", без дрезденских "Денария кесаря" и "Дамы в белом", без лондонских мифологических сцен и "Аллегории благоразумия", без венских "Нимфы и пастуха" и "Изабеллы д'Эсте"? Список возможных музеев можно продолжать довольно долго, совершенно не ограничиваясь при этом одними грандами. Так, одна из последних вещей Тициана, тех, что были в его мастерской в тот момент, когда старец, которого щадила старческая немощь (в тот момент ему было около 90 лет), но не пощадила чума 1576 года, упал замертво перед очередным мольбертом,— "Казнь Марсия". Мрачная, странная картина с глухо влекущей жутью, которая за последние десятилетия кого только не побуждала браться за перо, от исследователей иконографических загадок до изготовителей искусствоведческих детективов. А хранится она меж тем в крохотном чешском городке Кромержиж, во дворце архиепископа Оломоуцкого, чье скромное художественное собрание ну никак не выглядит подходящей оправой для всесветно знаменитого произведения.

«Флора», 1515 год
Фото: © Galleria degli Uffizi, Firenze

Это факт не только посмертной славы живописца. В отличие от Веронезе и Тинторетто, взысканных милостями венецианского государства и украшавших венецианские же палаццо, храмы, скуолы и виллы, Тициан-то был художником с не просто всеитальянским, но и всеевропейским кругом заказчиков. Здесь буквально вся иерархия знатных и влиятельных персон того времени: аристократы, олигархи и кардиналы, венецианские дожи и другие итальянские князья, короли (Франциск I французский и Филипп II испанский), наконец, римские папы и император Священной Римской империи Карл V, пожаловавший своему верному портретисту имперское дворянство. Тициан, очевидно, ценил почести и уж точно ценил звонкую монету: под конец его жизни суммы гонораров, щедрые пенсионы, которые жаловали ему венценосные покровители, и доходы от собственного бизнеса достигли такого колоссального уровня, какой не снился его венецианским коллегам (куда там Тинторетто, спускавшему тоже немалые при его плодовитости заработки на благотворительность). Если судить по сохранившимся письмам Тициана, то представляется малоприятный сухарь и скупердяй, который пишет в основном про деньги — но в живописи, по счастью, виден совсем другой человек с феноменальным зрением, возвышенной, страстной и богатой натурой и тонким умом, и чем больше тициановских картин видишь за один музейный сеанс, тем больше дивишься этому непонятному биографическому контрасту.

Одиннадцать картин из одних только итальянских коллекций — это одновременно и мало, и много. Мало, потому что сколько-нибудь хрестоматийного охвата не возникает, и это досадно даже из-за одних только административно-политических обстоятельств. Ну хорошо, с нынешним итальянским послом нам невероятно повезло, и гастроли итальянских старых мастеров из итальянских музеев следуют в Москве одна за другой. Но с другими великими музейными столицами такого благорастворения воздухов по каким-то причинам не получается. С американцами у нас музейный обмен был закрыт из-за дела Шнеерсона, и теперь непонятно, откроется ли. Хотя что там американцы: на теперешнюю выставку можно было бы теоретически ждать в гости что-нибудь из эрмитажного собрания, но это теоретически, а на практике Музей изящных искусств и Эрмитаж находятся в состоянии холодной войны.

С другой стороны, это все-таки много. Потому что когда еще в Москве в обозримом прошлом бывала монографическая выставка, посвященная хоть кому-нибудь из столь же славных и великих мастеров итальянского Ренессанса? Да еще и из солидных уважаемых собраний, да еще и во главе с шедеврами, которые знает и стар, и млад. На Волхонку прибыли две, наверное, самых знаменитых тициановских красавицы — "Флора" из Уффици и "La Bella" из палаццо Питти. Прибыла "Даная" — разумеется, не эрмитажная, а более ранний вариант, исполненный по заказу Алессандро Фарнезе и хранящийся в неаполитанском музее Каподимонте. Круг мифологических композиций дополняет "Венера, завязывающая глаза Амуру", а за библейские сюжеты представительствует "Распятие" из анконской церкви Сан-Доменико — пускай и не совсем в полной мере, от светлой грации ранних работ в духе Джорджоне и Беллини до пугающе-экспрессивной "ultima maniera", но красноречивую эволюцию живописи Тициана можно попытаться проследить. Тем более что Тициан-портретист со всеми его психологизмом и проницательностью на выставке тоже представлен, и в том числе портретами его знаменитых современников. Например, ученика Рафаэля Джулио Романо, одного из отцов итальянского маньеризма (он на портрете держит чертеж с хитроумным проектом какого-то храма, в плане которого объединены ротонда, квадрат и греческий крест), а также Пьетро Аретино, поэта, либертина и журналиста до журналистики, чье ядовитое перо держало в страхе даже тогдашних королей.

Конечно, устраивать такой аттракцион одновременно с еще одним выставочным хитом — прерафаэлитами — солидная нагрузка и для музея в смысле наплыва публики, и для самой публики, вынужденной самоотверженно стоять в тянущейся вокруг ГМИИ очереди (такой роскоши, как электронная продажа билетов по сеансам, тут, понятно, не дождешься). С другой стороны, хорошо хоть, что это происходит летом, которое хоть и карикатура южных зим, но все же лучше зимы, выглядящей карикатурой на совсем другие реалии, для живописания которых нужен уже не Тициан, а Данте.

ГМИИ имени Пушкина, до 29 сентября

Сергей Ходнев

Мало, но великого