Начинается жизнь радостью и кончается унынием смерти. Есть люди, которые нарочно мучают себя всю жизнь, чтобы достигнуть смерти, как радости избавления от мучений жизни.

Cочинителю лучше быть талантливым дураком, чем разумнейшей и человечнейшей бездарностью.

Есть живое чувство греха в онанизме, но не у всех: одному он вреден (грех), другому при известных условиях полезен.

Бывает, мелькнет: «вот сейчас разденусь, сяду отдохнуть, покурю» и прямо вспомнишь с болью, что никогда больше не покуришь. Очень мне это напоминает время влюбленности, когда убедился, что не любит она меня и нужно все бросить.

Не робеть во дворце после хижины, не стесняться хижины после дворца — это все пустяки. Но быть убежденным во всюдности жизни, в том, что нигде ты не будешь один, везде одинаково явится к тебе равный человек, — это завоевание, это счастье человеческое и я им обладаю.

«Море лесов» — это не плохо, только немного обидно за лес: море морем, а лес сам по себе не хуже, по мне, так и лучше моря.

Из научных книг интересны те, которые отвергают что-нибудь общепризнанное.

Видел ли кто-нибудь белую радугу?

Вы спрашиваете, почему я так много пишу о животных и так мало о человеке, я вам открою причину: сердца не хватает на человека.

Слышал не раз от женщин, потерявших близких людей, что глаза у человека умирают раньше всего.

Раньше эпитет «государственный» в отношении ума чрезвычайно был сильным и, казалось, не было большего возвышения, если сказать «государственный ум». С тех пор как, однако, была объявлена перспектива о кухарке, управляющей государством, мало-помалу эпитет «государственный» потерял свое обаяние. Даже напротив.

Первое трудное дело в жизни — это жениться счастливо, второе, еще более трудное — счастливо умереть.

Жизнь гениального человека лично пуста и вся целиком распределяется в деле для будущего.

Истинный христианин даже кота не должен бы называть совершенным невером.

Красота сама за себя часто расплачивается смертью, чтобы создавать красоту надо быть готовым к смерти, но зато за красотой все идут, не помня зла.

Достоевский и Гоголь — писатели с воображением, Пушкин, Толстой, Тургенев исходили от натуры. Я пишу исключительно о своем опыте, у меня нет никакого воображения.

Спрашивать писателя о «тайнах его творчества», мне кажется, все равно, что спрашивать от козла молока. Дело козла полюбить козу, давать молоко — это дело козы.

Боюсь операционного стола и математики: хирургия — ужас для тела, математика — для головы.

Человеческий сукин сын воспользовался идеей личного бессмертия с трагедией распятия для своего житейского благополучия.

Онанизм, педерастия и, в особенности, скотоложество, — в этих актах половая чувствительность расходуется гораздо сильнее, чем в нормальном совокуплении и, с одной стороны, удовлетворяется больше нормального, с другой — меньше. Вот почему онаниста, с одной стороны, чувственная женщина уже не удовлетворяет, а другая сторона, назовем ее, социальная сторона акта, входящая непременно в акт совокупления человека с человеком, становится состоянием духовным.

Назначение человека на земле — нарушить весь естественный порядок жизни и создать свой.

Охота портит собаку.

Если мне захочется написать книгу о натаске собаки, то она должна раскрыть процесс творчества, как процесс оформления личности.

Было у нас в России два великих обмана свободы: одна свобода крестьянская, кончилась свободой без земли, другая свобода, рабочая, свободой без образования.

Сердце охотника, как порох, взрывается и вдруг сгорает, не оставляя ничего.

Был мальчиком я слаб на волос и уже в четвертом классе гимназии выросли у меня усы. С этими усами меня до того довели, что я чуть не избил учителя, когда он мне сказал: — «усы выросли, а задачу не можешь решить».

Мужчина должен быть властелином своего чувства, женщина должна отдаться, — на этом построена вся человеческая жизнь.

Сила писателя в его писании, но «как человек» он слабее даже всякого самого маленького лейтенанта. Вот почему всякая женщина непременно делает писателя своей собственностью и в лучшем случае относится к нему, как к своему ребенку, и защищает его, как курица.

Русские дураки охотно превращаются в тараны для разрушения русской народности.

Если ты хочешь понять ребенка и дать ему самую лучшую для него игрушку, то ты должен понять себя как ребенка и предложить другому ребенку игрушки так же всерьез, как ты предлагаешь себе.

Кабан опасней медведя, после тигра самый опасный зверь. Кабан, если свалил сам, то изрубит до конца, а с медведем можно еще и побороться.

Я это чувствую при удачной стрельбе в каждого крупного зверя: пока не убит — ничего, я даже могу быть очень храбрым и находчивым, но когда зверь лежит, я чувствую вот это самое, среднее между страхом, жалостью, раскаяньем.

Горы только издали имеют форму, а когда на нее взойдешь, то как дом — вошел в дом: разные комнаты, чуланы, кладовые, уборные, коридоры, а крыши не видно.

Перед новой конституцией [1936 года] после расстрела «двурушников» чувствуется упадок и то особенное восприятие русской жизни, когда видишь, что она в существе своем, выражаемом «на хуй мне это все», совершенно такая же, как и была при моем рождении, больше полвека тому назад.

Попробуйте так вдумчиво прочитать хотя бы за один день наши центральные газеты, и вы тогда, я уверен, вроде меня оденетесь в противогаз Пушкина.

Есть птицы поползни, они в поисках своего червячка могут бегать по дереву даже и вниз головой. Среди людей есть тоже такие, готовые ради своего червяка тоже ходить вниз головой.

Хвощи похожи на минареты, и я рассматриваю, нет ли на их высоте муэдзинов каких-нибудь маленьких, чтобы кричали вниз маленьким насекомым.

А я думаю, никто не судит, не распределяет, и дорога в рай или ад для всех свободна. Большинство просто не находит никакого удовольствия себе в раю и предпочитает идти в ад, где вино, карты и все удовольствия. Но я думаю, если хорошенько взяться, можно многих захватить с собой в рай, и это есть творчество.

Доброе дело надо делать или с совершенно холодным расчетом, или же беспамятно: сделал на ходу и забыл. Но когда сделавший чувствует некоторую усладу и приятность, то тогда всегда это доброе дело ему потом обернется злом.

Машинистка, пока неважно писала, очень интересовалась работой и всегда знала и могла рассказать содержание оригинала. Когда же она достигла настоящей техники, то перестала понимать написанное и работала бессмысленно, зарабатывая, конечно, денег больше, но проклиная свой бессмысленный труд.

Какая же именно причина лишает дикаря удивления от звуков радио?

Ехал по городу на велосипеде, и один какой-то недоброжелатель крикнул: «Смотри, говно сзади горит». Это из блатного языка, голос из того страшного мира, в котором не может быть примирения с культурой: он был и останется до новой революции.

Человеку развитому смерть страшна не болью, а разрушением плана.

Мотоцикл продавала барышня-звереныш. Она устроила себе юбку так, что задница ходуном ходила. Я глядел на задницу и думал, что мотоциклет гораздо легче очеловечить, чем барышню.

Зашел в Сберкассу «Молодой гвардии», где я бываю в два-три года раз узнать, не перевели ли ненароком мне за что-нибудь деньги. В прошлый раз, три года тому назад, в этой кассе сидела молодая барышня совершенно одна. В глазах у нее была грусть, и, вероятно, под влиянием счастливой находки значительной суммы мне стало ее жалко, личико ее было такое милое.
— Вы здесь совсем одна! — сказал я ей.
— Да, я совсем одинока, — ответила она.
— Желаю вам, — сказал я, — выйти…
— Замуж? — поторопилась она угадать мое желание.
— Нет, зачем непременно выйти замуж, — ответил я, — выйти из одиночества, хотел я сказать.

Главное горе портретной фотографии — это что люди стремятся изобразить собой, что они «снимаются». А в литературе этому точно соответствует, когда писатели «сочиняют». Пошлее этого сочинительства нет ничего на свете.

Можно представить себе очень легко святого в положении сапожника, столяра и любого ремесленника, но я не могу себе представить святого в положении водителя легковой машины, развивающей высокую современную скорость.

Самое трудное в жизни с женщиной, столь резко разделенной на духовное существо и собственно женщину, — это знать, когда надо повиниться перед ней как перед высшим существом и когда отечески останавливать ее, а иногда и прикрикнуть.

Матерное слово — это анархическое разрешение дипломатических и моральных запутанностей.

Дарвин, как прислуга у господ, подсмотрел в делах божиих обыкновенность его творчества.

Слава поэта похожа на шест, которым гоняют голубей, чтобы они летали и не рассиживались. Поэт, преданный славе, летает, как голубь, под свист мальчишек.

Правила жизни Михаила Пришвина