Liberté

"Оппозиции у нас нет нормальной", – говорит мой друг детства, приехавший на несколько дней по работе в Париж из Москвы. "Да, но зато формируется гражданское общество!" – с энтузиазмом отвечаю я. На ум приходит анекдот про советских пессимиста и оптимиста. "Хуже быть не может, не может быть хуже..." – вздыхает пессимист. "Нет, может, может, может!" – радостно отвечает оптимист.

После Надиной голодовки, после приговора по делу Косенко создается полное ощущение, что Россия не то что катится назад, но просто окончательно выпала из цикла эволюции. "Гражданское общество…" – повторяю я, менее уверенно.

Во время выборов в декабре 2011 года мы все удивились тому, как нас много. Я помню, как ролики с доказательствами о фальсификации на выборах начали заполнять интернет и как люди стали выходить на улицы в Москве, в Питере, в Екатеринбурге, в Новосибирске. Даже в моем холодном Иркутске перед стадионом "Труд" собралась толпа. Я больше не могла сидеть дома перед компьютером и 8 декабря пошла к посольству России в Париже. Это была моя первая встреча со всеми, кто стал сегодня моими коллегами и единомышленниками.

Когда долго живешь в эмиграции, когда пытаешься вписаться в страну, которую выбрал, то встречаться с соотечественниками сложно. Ты сам себе с

оздаешь свою маленькую покинутую тобой страну – тщательно выбирая книги, музыку, фильмы, людей. Соотечественники бывают двух типов, так раньше думала я. Те, которые уехали и теперь скучают ужасно, общаются только между собой, критикуют все, французский менталитет им претит, французская кухня раздражает, французский язык им не поддается, а сама Франция совсем не такая, как казалась тогда, когда их здесь не было.

Другая категория – это люди, к которым я относила и себя; это те, которые внутренне уехали из России насовсем. Им претит все родное, кроме Чехова, Достоевского и, может быть, Окуджавы. Они жадно учат язык и ходят к логопеду, чтобы, не дай бог, кто-нибудь не догадался по их акценту, откуда они родом, они дружат только с французами, читают исключительно французскую литературу и прессу и общаются в России только с семьей.

И тех и других видеть мне не очень хотелось. Первых – из-за боязни ляпнуть как-нибудь в разговоре: "Дорогой, возвращайся домой и не ной!" Вторых – потому что они, как зеркало, отражали всю неестественность ситуации, твою собственную неуклюжесть и жалкие потуги убежать от самого себя.

Люди, которых я встретила у посольства, были другими. Мы все были охвачены

гордостью за то, что россияне не проглотили издевательство с выборами. Нам всем хотелось говорить друг с другом, нам хотелось узнать друг друга лучше. Через два дня мы снова встретились, уже в центре Парижа, поддержать первый митинг 10 декабря, и прямо-таки орали от счастья, что в Москве вас собралось больше 100 000 человек. Наша парижская толпа разделилась по городам, сибиряки надулись от гордости, что, несмотря на мороз, их земляки выходили и выходили на улицы и площади. Я не знаю, чувствовала ли я себя когда-нибудь более… воодушевленно, чем в декабре 2011 года. Мы все – и в России, и во Франции – были уверены, что все поменяется, если не сейчас, то скоро, очень скоро. Нас было много. Мы были другими, не подпадающими ни под какие клише, мы казались друг другу красивыми и свободными.

Потом, нас стало меньше.

Когда первые звонки из центров "Э" стали пугать наших родителей.

Когда начались первые аресты.

Когда девочки из Pussy Riot разделили мнения.

Когда первые законы нелегитимного правительства против гражданского общества потрясли всех.

Когда наш страх – коллективный, нерациональный страх – захватил нас полностью, и мы забыли о том, что нас было много.

Здесь, в безопасной Франции, где гражданское общество является важнейшей частью внутренней политики страны, мы создали ассоциацию Russie-Libertés. Ассоциация поставила своей целью поддерживать становление демократии в

России и информировать французское общество о ее развитии. За полтора года нашего существования мы вышли на очень неплохой уровень. Судя по нашему присутствию в средствах массовой информации, судя по поведению наших партнеров, дело, которым мы занимаемся все свободное от работы, учебы и семьи время, нужное, оно интересует французское общество и французских политиков. Я уже писала, но напишу еще раз: если вы считаете, что у нас есть какой-нибудь богатый спонсор, который тайно желает захватить территорию нашей необъятной родины, вы глубоко ошибаетесь. Членский взнос у нас – по десять евро в год для тех, кто работает, и по одному евро в год для студентов, беженцев и безработных. Все же остальное, что у нас есть: это время, которое мы тратим на организацию акций; партнеры (в основном из числа правозащитных и прочих неправительственных групп); а также долгая, долгая беготня и разговоры-уговоры, чтобы нам одолжили зал, аппаратуру, помогли напечатать афиши, листовки и брошюры.

Акция, форум-концерт, которую мы организуем с нашими партнерами 25 октября и на которую должен приехать Вася Обломов, ничем не отличается от предыдущих: ищем партнеров, место и помещение, скидываемся кто сколько может, и работаем. Каждый занимается тем, в чем более уверенно себя чувствует – кто-то организовывает, кто-то занят на переговорах с партнерами, кто-то общается со знаменитостями, кто-то пишет, кто-то редактирует. И все вместе – пиарим через все возможные социальные сети.

Наша ассоциация аполитична, среди нас нет желающих делать политическую карьеру, нет жаждущих известности и славы, мы все встретились перед российским посольством 8 декабря 2011 года, чтобы поддержать пробуждающееся в нашей стране гражданское общество.

И все мы верим, что оно еще существует.

Ольга Кокорина – режиссер и театральный педагог, активистка движения Russie-Libertés (Париж)