Воспоминания о Валерии Новодворской
Михаил Ходорковский - о Валерии Новодворской:
У нас горе.
Ушла Валерия Ильинична Новодворская.
Самый прямой и искренний человек из всех, кого я знал.
Она громко говорила то, о чем мы шептали.
Она не мирилась с тем, с чем мы смирились.
Мы стали называть ее странной.
На самом деле странные мы, наше общество, покорно идущее к пропасти.
Сил мало драться? Так хоть не идите своими ногами, кричите, пусть тащат!
Может, кто-то тогда успеет спастись.
Она сжигала себя, спасая нас. А я даже не увиделся с ней после тюрьмы.
И теперь уже никогда. Горько.
Вечная ей память.
Зоя Светова, корреспондент The New Times:
Лера Новодворская - из породы людей, которые казалось, никогда не должны умирать. Они нужны для того, чтобы мир казался не таким страшным и беспросветным. Сегодня говорят, что она была политиком, диссидентом, публицистом, историком. Но она была Новодворской . И этим все сказано. Потрясающе организованная - несмотря на целый букет болезней более пяти лет она каждую неделю присылала колонку в The New Times. При всем своем максимализме - необыкновенно нежная , ласковая и ранимая. Пожалуй, я не встречала человека, который бы так искренне сострадал заключенным. Они были для нее как дети, особенно политические заключенные. Сколько раз я от нее слышала, да она и сама писала об этом много раз: она была готова сесть в тюрьму и поменяться местами с несправедливо осужденными. Она предлагала себя вместо Зары Муртазалиевой, вместо Михаила Ходорковского. Очень жалела Алексея Пичугина. Лера была бесстрашной, она никого и ничего не боялась . Потрясающе образованная и одаренная , она легко оперировала датами, цитатами, проводила смелые параллели между сегодняшними политиками и историческими персонажами. Ее тексты были уникальными, ни на кого непохожими. В них была свобода мысли, свобода самовыражения, точность и метафоричность, отталкиваясь от какого нибудь столетнего юбилея условного Стендаля она могла написать колонку о том, что такое сила духа и как ужасно предавать друзей и общее дело. Ее воркующего, нежного и какого- сказочного голоса с мягкой хрипотцой мне будет ужасно не хватать, как будет не хватать ее шоколадных конфет, которые она каждую неделю приносила в редакцию, чтобы одаривать ими авторов The New Times... Когда уходят такие люди, нельзя поддаваться унынию. Леру невозможно заменить. Но стыдно ее разочаровать.
Александр Архангельский, литературовед:
Умерла Валерия Новодворская, которая прожила свою жизнь, как хотела, а не как было предписано. Да будет ей земля пухом. Елена Чекалова, журналист:
Только что прочитала о смерти Валерии Новодворской. Я в шоке, друзья, и в скорби. При всей странности для многих Валерия была талантливейшим образованнейшим, очень порядочным и бесстрашным человеком. Абсолютный бессеребреник, титаническая личность, из тех единиц, которые готовы жить, не жертвуя ни каплей своих убеждений. Она мне всегда казалась нездешней - такими были интеллигентки XIX века, для которых личное всегда было менее значимо, чем свобода Родины. Вернее так: свобода Родины, справедливое мироустройство - это есть для таких людей, как Валерия Новодворская глубоко личное. Помните о ней. Она много сделала для того, чтобы каждый из нас учился жить свободно. К сожалению, немногие ее слышали.
Мария Слоним, журналист:
Когда в 1969 году я услышала, что некая Лера Новодворская в Дворце Съездов раскидывала какие-то антисоветские листовки, у меня захватило дух. С тех пор у меня захватывало дух от всего, что делала, говорила, писала Лера. Восторг и восхищение!
Сегодня тоже захватило дух. От горя. Как же грустно.
Катерина Гордеева, журналист: Есть такие семьи, женские. Мужчин как будто нет. Или они идут где-то, незначительными тенями, параллельно основному сюжету и на него не влияя. А вот женщины чрезвычайно важны. И от женщины к женщине такая семья обычно развивается, чтобы вырастить самую Главную Женщину. И прекратиться.
У нее была такая семья, наверное.
Однажды она мне рассказывала, как давным давно, еще в Барановичах, она про одного мальчика подумала, что вот он -- это Он. И позвала его на плоту сбежать из дому в пять утра следующего дня. Не помню точно, но, кажется, к кхмерам. Плот они сделали. Флаг повесили. А он не пришел. Она решила была сплавляться одна. Но потом, поняв бессмысленность, разломала плот ногой и вернулась домой.
Еще рассказывала, как вышла из психиатрической тюрьмы. Вчерашняя школьница. Такая же красивая. Совершенно седая. И без возможности иметь детей.
Я ее всегда очень любила. И ужасно жалела. (Про второе она не знала. И ей бы, думаю, не понравилось). Мне всегда казалось, что вот эта триада: Бабушка, Мама, Она, поднимающие все вместе трубки запараллеленного домашнего телефона и ревниво говорящие одинаковыми голосами: "это мой звонок!", -- они должны быть окружены бОльшей любовью и пониманием. И эта их главная, финальная Женщина семьи с беспримерно отвратительным зрением, феноменальной эрудированностью, несгибаемым идеализмом, ненужной и неловкой готовностью становиться фотожабой и предметом совершенно неприличных издевательств идиотов и людей поумнее, отличной от всего на свете точкой зрения на все, она должна быть любима и обогрета. Не только котом Стасиком. К тому же он помер тыщу лет назад. Мне всегда перед ней чувствовалось себя виновато. Теперь это уже никогда не пройдет.
Про то, что она Главная Женщина из именно вот такой женской семьи, я поняла, когда она показала мне свою школьную фотографию. Вполоборота взгляд ни черта не видящих глаз, локоны. Такая есть у Цветаевой в год встречи с Эфроном. Фотографии этой в сети нет. Там как раз полно неприятной гадости.
Дорогая Лерочка, Валерия Ильинична, простите меня, я совсем не умела Вас защитить. Пусть Вам там, где Вы теперь, будет тепло и хорошо. И много французских романов. Читать-не перечитать. Обнимаю.