Записали Грегор Хоппе и Ларс Рейнхардт. Перевод Елизаветы Соколовой. Впервые материал «Смерть автора» был опубликован в журнале Esquire в 2007 году.

— Вы тайно работали на каморру, управляли складом в порту Неаполя, месяцами разъезжали с мелкими дилерами по предместьям, видели небольшие текстильные фабрики и большие строительные фирмы, принадлежащие каморре, — стоило ли ради книги подвергать себя смертельной опасности?

— Мной руководило бешенство. Я знаю это, конечно, не самый благородный мотив, но мне хотелось не просто свидетельствовать против них, но еще и дать выход собственной ярости. Я знал слишком много парней, которые заканчивали свою жизнь в наваленной каморрой горе трупов: обыкновенные мальчишки, не желавшие иметь с ними ничего общего.

— Когда Вы впервые увидели смерть?

— В моем родном городе Казаль-ди-Принсипе. Мне было двенадцать, и я никогда не думал, что из человеческого тела может вытечь столько крови. А запах крови, смешанной с опилками, — самый отвратительный из известных мне запахов. Тело человека, лежащее на земле, кажется очень маленьким. Когда на моих глазах люди каморры застрелили ни в чем не повинного мальчика, священник читал молитву на коленях, стоя просто перед лужей крови, потому что труп они тут же унесли. И пока он молился, за его спиной раздался автомобильный гудок: водитель хотел припарковаться в этой луже и требовал от священника подвинуться. Таков закон войны. Все немедленно забывается. В Ираке, в Косово, в Южной Италии. Было и ладно. Это очень жестоко, но это единственный способ хоть как-то это вынести.

— Кому известно, где Вы в данный момент находитесь?

— Моей семье, телохранителям, больше никому. Даже друзья ничего не знают.

— А где сейчас Ваши телохранители?

— Отпустил их поесть. За это время мы успели подружиться. Мне присвоили так называемую «третью ступень защиты»: бронированные машины, двое карабинеров круглые сутки.

— То есть теперь Вы живете в Риме?

— Я не живу нигде, каждые два-три дня я меняю место.

— А Вы знаете, кто конкретно угрожает убить Вас?

— Конечно. Клан Казалези, о котором до моей книги мало кто знал. Два босса Казалези ушли на дно, третий, Франческо Скьявоне, в прошлом году был осужден судом первой инстанции. Это был самый крупный мафиозный процесс в Италии за долгое время, но его почти никто не заметил. Так что моя книга раздражает клан, кстати, еще и потому, что ее читают. Только в Италии продано 800 000 экземпляров.

— Брат Скьявоне уж точно не испытывает к Вам симпатии.

— Да, Вальтер Скьявоне, по слухам, разволновался. Но не из-за того, что я написал о его преступлениях, а из-за того, что забрался на его пустующую виллу и помочился в его сортире, да еще упоминаю об этом. Конечно, он считает, что это провокация, но ровно этого я и добивался. Вилла, кстати, красивая. Скьявоне велел построить себе такую же лестницу, как у Тони Монтана в «Лице со шрамом». Он ведет себя как Монтана, разговаривает, как Монтана. Тони Монтана — вообще главный миф для мужчин в каморре. Человек, который в одиночку сумел овладеть миром, имел все, что хотел, и был готов умереть за это.

— Каморра любит фильмы про мафию?

— Не просто любит. Кино прямо определяет их моду. Нужно же, в конце концов, серьезному человеку выглядеть так, чтобы его узнавали на улице. Когда арестовали сына одного из боссов каморры Козимо ди Лауро, дети кричали: ворон, ворон! — ди Лауро был одет точно так же, как Брэндон Ли в фильме «Ворон» (в роли восставшей из мертвых рок-звезды. — Esquire). А застреленная два года назад «крестная мать» Иммаколата Капоне одевалась в точности как Ума Турман. Пистолет сегодня тоже не держат прямо, это уже устарело. Во время стрельбы его держат наискосок, как ребята из «Криминального чтива».

— А сколько всего бандитских кланов в Неаполе?

— Сотни. От мелких банд, специализирующихся на шантаже, до огромных картелей, у которых есть связи во всем мире.

— На чем каморра зарабатывает больше всего?

— Конечно, на кокаине и цементе. И мусоре. Он приносит не меньше, чем кокаин, но сам бизнес довольно сложен, им занимаются лишь самые крупные кланы. Начиная с 1930-х годов с Севера Италии мусор переправляется в Кампанию и закапывается по всей провинции. Каморра перевозит мусор за четверть цены, которую город Неаполь обычно платит немецким утилизирующим фирмам. Так что по сравнению с утилем, бизнес каморры в Высокой моде — это просто небольшой приработок. Итальянский haute couture шьется нелегальными рабочими, получающими по 60 евро в месяц, на бесчисленных маленьких фабриках в Кампании. Полуфабрикаты для производства завозятся из Китая, а потом к ним пришивается бирка «Made in Italy». Я был знаком с одним из рабочих, который увидел сшитое им атласное платье по телевизору на Анджелине Джоли, она пришла в нем на вручение «Оскара». Туфли Мадонны для «Эвиты» сшиты в местечке Муньяно неподалеку от Неаполя.

— Прошло два года после выхода Вашей книги. Что-то изменилось в работе крупных модельных домов?

— Ну, исков они мне не предъявляли. Как и раньше, Дома доверяют все субарендаторам и снимают с себя всякую ответственность. Нет, в модельном бизнесе ничего не изменилось, наоборот, у меня есть свидетельства, что крупные фирмы сами стали выпускать подделки, чтобы освободить материалы от комиссионных, чтобы самим контролировать растущий рынок.

— А зачем Высокой моде вообще сотрудничать с каморрой?

— Ну, есть много преимуществ: ничтожные затраты на производство, отличное качество продукта, никаких бюрократических препятствий. Кстати, в строительном деле ситуация та же: кабель поступает с черного рынка, песок — с пляжа. Одним словом, все хотят сотрудничать с мафией, даже если никто не держит у них пистолет перед носом. В Южной Италии каждая строительная фирма платит за «крышу», чтобы выиграть конкурс или получить выгодный кредит. А когда в офисе появляется полиция, у тебя всегда есть возможность прикинуться жертвой.

— Только в Вашем родном городе Казаль-ди-Принсипе зарегистрировано 570 строительных компаний.

— У одной семьи часто бывает до пяти строительных контор, работающих по всей Италии. Отдел по борьбе с организованной преступностью недавно выяснил, что люди из окружения министра транспорта в правительстве Берлускони привлекли каморру к участию в больших открытых строительных конкурсах. Всем хочется денег.

— В Казаль-ди-Принсипе дела обстоят еще хуже, чем в Неаполе?

— Отвечу вам поговоркой, которую любят повторять у нас в городке: по сравнению с тем, что творится в Казаль-ди-Принсипе, Корлеоне — просто диснеевский персонаж. 44% населения Казаль-ди-Принсипе имеют судимости по статье 416.2 — «связи с преступными группировками». Все местные боссы — сыновья крупных землевладельцев и строительных предпринимателей, все учились за границей в лучших университетах мира. Настоящая мелкобуржуазная каморра.

— Можно жить в Неаполе и не иметь контактов с каморрой?

— Только если совсем ничего не зарабатываешь или целыми днями таращишься в небеса.

— А приехать туристом, не добавив ничего в копилку мафии?

— Да, в туризме это возможно. Хотя каморра и контролирует довольно много отелей и ресторанов, все они находятся только в Германии. В Берлине был даже магазин высококачественных подделок одежды haute couture, произведенных на тех же фабриках, что и оригиналы. Каморра уже давно стала общеевропейской проблемой, кланы контролируют более 6% валового продукта Европейского союза. К тому же каморра — первая мультиэтническая преступная организация в мире.

— В своей книге Вы рассказываете, что это организация скорее расистская и отсталая.

— По своему кодексу чести, несомненно. Например, каждый из членов каморры, имевший в тюрьме гомосексуальные контакты и тем самым опозоривший честь организации, должен быть убит. Но деловая практика внесла свои коррективы. В 1980-е в Неаполе появились первые африканцы, и поначалу босс Марио Луизе отдал приказ убивать всех чернокожих и запретил своим людям привлекать их к работе. Воспитательницу детского сада, сдавшую квартиру нигерийской семье, сожгли заживо. Но потом они поняли, что не в силах остановить иммиграцию.

— И что же произошло?

— Каморра договорилась с нигерийской мафией, выделила ей отдельную территорию, убила собственного босса-расиста и сама впустила в страну столько людей из Африки, сколько смогла. Пока Лига Севера (итальянская политическая партия. — Esquire) продолжала воевать с иммиграцией, каморра получила монополию на производство фальшивых документов. Ужесточение иммиграционных правил принесло ей миллионы евро. Конечно, каморра — расистская организация, но зато они кое-что понимают в бизнесе. Без денежного оборота мафии Италия не вышла бы на уровень Европейского союза. По сведениям «Союза против мафии», годовой оборот у одного лишь клана Казалези достигает 30 миллиардов евро. С учетом Коза Ностры и Ндрангеты (крупнейшие итальянские мафиозные организации. — Esquire) организованная преступность приносит сотню миллиардов евро в год.

— В чем различия между Коза Нострой и каморрой?

— В структуре: в Коза Ностре строгая пирамидальная иерархия, которая труднее совмещается со всеобщей глобализацией. А горизонтальная иерархия каморры позволяет ей постоянно формировать новые группы: найди пять парней и открой себе дело, которое тебе дадут открыть. Коза Ностра не допускает в свой бизнес новых семей. А в каморре родственные связи не играют существенной роли, тут есть много людей, родители которых никогда не были замешаны в преступной деятельности. В каморре нет жестких правил, здесь часто даже нет ритуала посвящения. Один из боссов однажды определил каморру так: бизнес, бизнес, ничего кроме бизнеса. И чем о больших деньгах идет речь, тем жестче действует каморра, и тем выше готовность ее членов сесть в тюрьму или умереть.

— И насколько высок для члена каморры «профессиональный» риск умереть?

— Смерть не профессиональный риск, а неотъемлемая черта образа. Каждый новичок знает: я хочу денег, женщин, хорошей жизни и умереть как мужчина. В Казаль-ди-Принсипе сорокалетний человек уже считается старым. На кладбище лежит множество двадцатилетних. Только в этом году каморрой убиты семьдесят человек. Семьдесят!

— А Ваша теперешняя жизнь не напоминает Вам жизнь «ушедшего на дно» мафиози?

— Возможно, только они боятся больше. Мне веселее. Люди каморры даже в подполье вынуждены бояться своих.

— И много таких людей?

— Достаточно. Например, боссы братья Руссо, которые кружат вокруг земли на своей яхте, как цунами, и никогда не выходят на берег. Другие не вылезают из родной деревни, как Микеле Зангария и Антонио Иоване, которые 11 лет живут в городке с населением в двадцать тысяч. Один раз Зангария даже прятался в церкви, а со своими людьми встречался в исповедальне, принимая их за перегородкой, где обычно сидит священник.

— И сколько же лет Вас будут преследовать?

— Трудно сказать. Люди, которые ненавидят меня сегодня, завтра могут быть уже убиты.

— Когда Вы бежали из Неаполя?

— В пятницу, 13 октября прошлого года. Когда угрозы в мой адрес участились.

— Скучаете по городу?

— Очень.

— Отваживаетесь выбираться в Неаполь?

— Только с охраной. Я в постоянном контакте с отделом борьбы с преступностью и с карабинерами. Это означает, что они признают важность моей книги, что в Италии редкость. Как правило, интеллектуалы считаются здесь безобидными нарциссами.

— Это правда, что Вы получили постоянную охрану только после призыва со стороны Умберто Эко защитить Вас?

— Нет, хотя я признателен Эко, который напомнил, что людей в моем положении нельзя бросать на произвол судьбы. Сегодня меня защищает моя внешность; люди знают меня в лицо. Для людей безвестных борьба с каморрой опасней. Несколько лет назад убили профсоюзного деятеля Федерико дель Прете. Главный свидетель на процессе рассказал, что перед убийством боссы интересовались степенью известности будущей жертвы: «В газетах напишут?» — «Нет». — «Телевидение покажет?» — «Нет». — «Тогда можно спокойно его убрать».

— Вы жалеете сейчас, что написали книгу?

— Нет, не жалею, но, конечно, мне не хватает моей прежней жизни. В конце концов, я не прокурор и не агент по борьбе с организованной преступностью, я писатель, и мне хотелось бы время от времени писать и о других предметах. Но книга такого рода сразу ставит на тебе метку, и ты не можешь просто взяться за следующую работу. Больше всего мне жаль моих родителей, которые до сих пор отрезаны от меня. Вначале я утверждал, что они порвали со мной все отношения, просто для того, чтобы их не считали сообщниками. В этом смысле книга действительно разрушила мою жизнь.