Роландо Вильясон, один из главных теноров мировой оперной сцены, пел в Москве не впервые, но никогда не появлялся здесь в опере. Вот и на этот раз — легкомысленно-парадный жанр, концерт из арий и дуэтов пополам с сопрано, но вместо Анны Нетребко Пумеза Матшикиза, начинающая звезда из Южной Африки. Об их совместном концерте в концертном зале имени Чайковского — ЮЛИЯ БЕДЕРОВА.

На обложке программки — Роландо Вильясон, чуть позади, словно в его тени, лицо молодой певицы из ЮАР Пумезы Матшикизы. Она известна своей убедительной студенческой биографией и успешными дебютами на разных сценах, в том числе в Ковент-Гардене, где начинала как участница молодежной программы, и в Штутгартской опере, а по силе голоса оставляет Вильясона далеко позади. Легко и непринужденно ее красиво окрашенное сопрано долетает до потолка, тогда как славному партнеру приходится делать красивое лицо там, где сил на верхних нотах не хватает.

И все же музыкантские возможности партнеров несопоставимы. Вильясон — смелый и откровенный артист, у Матшикизы еще все впереди. По-настоящему в ней чувствуется не столько мастерство даже — его у певицы вполне довольно для блестящего начала,— а большой дар, когда в арии Консепсьон из оперы Равеля "Испанский час" ее вокальный образ из лаковой миниатюры, каким он был в Массне и Пуччини, вдруг превращается в хлесткую экспрессионистскую живопись, недаром Консепсьон на сегодня ее коронная партия. Ей вообще, кажется, очень пошел бы XX век, и дело не только в татуировке на голом плече. У певицы большой и ровный диапазон, подвижность и экспрессия в голосе. В ней слышна правильная резкость, когда, звуча и фразируя, она убегает со сцены, лихо прибрав гламурные юбки, и оказывается, что на сцене она с голыми ногами, да еще одна забинтована. В этот момент ей веришь сильнее, чем когда вдвоем с Вильясоном, даже не изображая романа, они плотным лаком рисуют музыкальное чувство.

Оперная романистика заставляла поверить в себя в прошлой московской концертной программе Вильясона, когда они на пару с Анной Нетребко разыграли московскую публику, убедив ее в щекотливой взаимности увлечения. В этот раз ничего подобного не происходило и не планировалось. Начали с пышного Массне, убаюкивая и ублажая. Продолжили Бизе и Пуччини — так, словно мерили бальные платья. Не без большого удовольствия и со знанием дела, но не живя и не умирая в них.

Все изменил Чилеа — "Плач Федерико" Вильясон сделал самым пронзительным номером, на разрыв. Даже коронный "Романс Неморино" не мог соперничать с этой музыкой в его интерпретации в остроте чувств и фразировки. Известное дело, веристская лирика у Вильясона очень точна и соразмерна своей природе, в ней тонкость и вульгарность так густо смешаны и в таких на самом деле сложных пропорциях, что миллиграмм в сторону — и все пропало или, напротив, ничего не состоялось. Именно Вильясон чувствует эту сложную меру, не просто филигранно попадая в точку, но играя на грани, пугая и захватывая публику кульбитами куда более смелыми, чем игра в мячики, которую он затевает с партнершей в дуэте Адины и Неморино, а потом бросает эти мячики в зал, что твой Федерер.

И не беда, что все первое отделение безупречно строго выстроенной программы походит на показательное выступление танцевальной пары на льду, зато второе полно настоящих опасностей, как бы игривы ни казались Равель, Нанетта Верди, испанские сарсуэлы и глубинно шаржированное сердцеедство Доницетти.

Вильясон исповедует специфическую веристскую религию, прямо подходя со своей верой к алтарю любого стиля — от бельканто до оперетты. И некоторые вещи, начиная светиться веристскими красками, оказываются удивительны. В них, самое странное (что делает вокал Вильясона и спорным, и откровенным), смесь правды и шутки, чувствительности и усмешки. Она становится слышна там, где привычно текут по накатанной все интонации, ноты и эмоции. И даже идеально сбитый по форме и содержанию увеселительный концертный жанр не мешает бесстрашным вильясоновским открытиям.

Риск и блеск