Дело не в том, что кто-то специально планирует принизить роль СССР, просто под победой над нацизмом Запад и Россия понимают разные вещи

Владимир Путин, очевидно, оскорбился, что не получил официального приглашения на мемориальные торжества в Освенцим. Официально не позвали никого из глав государств, но нет сомнений, что цель заключалась в том, чтобы согласиться было трудно именно ему, Путину. Отчасти из-за того, что Москва считает себя не просто особым, а главным гостем — ведь колючую проволоку Аушвица первым прорвал советский танк. А отчасти потому, что без официального приглашения неуютно конкретно Путину: его появление без эскорта потребовало бы особых гарантий, которых ему сегодня, конечно, никто не даст. На то и был расчет.

В результате Россию в Освенциме представляет глава кремлевской администрации Сергей Иванов. Его шеф ограничился посещением Еврейского музея в Москве и обращением к участникам памятного вечера-реквиема. Он предостерег международное сообщество от попыток переписать историю и пересмотреть вклад Советского Союза в победу над нацизмом. Этот призыв вряд ли будет услышан. Проблема в том, что история уже переписана, и, судя по всему, этот процесс будет продолжаться. Но не в том смысле, что кто-то специально планирует принизить роль СССР или России, а в том, что под победой над нацизмом — и под самим нацизмом — Запад и нынешняя Россия понимают разные вещи.

Для коллективной памяти Запада война с Гитлером перестает быть историей войны.

Неслучайно растет символический вес 27 января, дня освобождения Освенцима советскими войсками, — даты, которую всего десять лет назад мир выбрал для памяти о нацизме. Неслучайно в Освенциме с каждым годом все больше посетителей, а память о холокосте все активнее определяет туристические — паломнические — маршруты. Неслучайно мировые телеканалы в этом году синхронно крутят документальный фильм Night Will Fall (в Москве его показывает Центр документального кино) — о фильме Memory Of The Camps, сделанном из кинохроники освобождения концентрационных лагерей при участии Альфреда Хичкока и сразу положенном на полку, поскольку фильм изображал виновными всех немцев, а союзники опасались навязывать немцам чувство коллективной вины.

Cоюзники аккуратничали не только с этим конкретным фильмом: еще в 1950-х симпатии к Гитлеру были в Германии обычным делом, преступники и коллаборационисты выходили на свободу и даже возвращались в политику, а денацификация буксовала вплоть до конца 1960-х.

Но сегодня этому фильму самое время. Для мира Запада мифология нацизма теперь напрямую связана с холокостом. Войны бывают разные, даже геноциды бывают разные, и в 1994 году в Руанде хуту уничтожали тутси с помощью мачете даже быстрее, чем немцы травили евреев газом, но холокост существует только один, и именно здесь, а не в Руанде, Камбодже или Боснии проходит граница между просто злом и злом абсолютным, необъяснимым. Когда Владимир Путин пишет участникам памятного вечера, что «холокост — одна из самых трагических и позорных страниц истории человечества», он как минимум неточен: с точки зрения современной западной моральной картины мира, к холокосту запятые неприменимы. Продолжить этот ряд невозможно.

Уникальность холокоста связана не столько даже с только с попыткой осмыслить, как истребление людей могло стать экономической индустрией и функционировать в течение трех лет на территории Западной Европы, сколько со стремлением осознать собственную вину. Ответственность Запада, допустившего торжество абсолютного зла на земле — пусть временное, но тотальное, вплетена в осмысление Второй мировой войны. В этой картине мира освободившаяся от нацистского прошлого Германия уже является частью Запада, и Ангела Меркель играет свою большую роль в траурных мероприятиях.

С этой точки зрения нацизм представляет собой единственную глобальную гуманитарную катастрофу, которую, к счастью, удалось остановить, но в которой, если угодно, нет и не было победителей.

Это было не так в 1980-х, когда, окруженные заботой родных и близких, еще доживали на свободе свои дни некоторые участники конференции в Ванзее. Это было не так в 1990-х, когда объединившаяся Германия еще внушала фантомный страх. Мировому тренду на переписывание истории — на замещение памяти о войне памятью о холокосте — лет 15-20, вряд ли больше.

Дипломатические уловки, позволившие обойти официальным приглашением Владимира Путина, уже вызвали бурную реакцию и возмущение в том числе. Многие считают, что без освободителей Освенцима чтить память погибших некрасиво, и они, вероятно, правы. Но очередное напоминание из Москвы, что «конец этим зверствам и беспощадному варварству положила именно Красная армия», даже если отвлечься от сегодняшнего контекста, для Красной армии неприглядного, тем не менее снова бьет мимо цели. В широком смысле тут нечем хвастать. Победный клич неуместен.

Сегодня Россия и Запад воспринимают Вторую мировую войну в двух совершенно различных плоскостях. В одном случае это сакральные образы и звуки батальных сцен, бомбардировок и артобстрелов, заклеенных накрест окон, фронтовых кухонь, боевых лишений и тягот, советский флаг, развевающийся над Рейхстагом. Это война не на жизнь, а на смерть, перенесенная официальной пропагандой в нынешнее время, — она началась в июне 1941 года и не закончится до тех пор, пока Запад не оставит Россию в покое. Это война, в которой и сегодня на всю страну звучит поднимающий дух бравурный боевой гимн.

В другом случае война давно завершилась.

Ее голос — тишина и музыка траура, ее образы — живые скелеты в полосатых робах за колючей проволокой, железная дорога и бараки Аушвица, горы очков и ботинок, печи и газовые камеры, перестроенные в мемориалы памяти. Это две несовместимых своим эмоциональным накалом картины одних и тех же событий. Оттого и воскрешенная российской пропагандой риторика Великой Отечественной способна вызвать на Западе исключительно отторжение: даже если отвлечься от того, кто на кого напал, события в Крыму и на Донбассе не имеют вообще ничего общего с работой лагерного крематория.

Почему историю войны будут переписывать и дальше