Говорит бывший глава главного следственного управления Следственного комитета при прокуратуре (СКП) РФ Дмитрий Довгий

После шести с половиной лет заключения на свободу вышел бывший глава главного следственного управления Следственного комитета при прокуратуре (СКП) РФ Дмитрий Довгий. В 2009 году приговор к девяти годам колонии строгого режима за взятку и превышение должностных полномочий многие сочли результатом конфликта с его начальником Александром Бастрыкиным. В первом после освобождения интервью Довгий рассказал специальному корреспонденту ИД "Коммерсантъ" Олесе Герасименко, как он подружился с приговоренным к трем пожизненным срокам бандитом и почему мстить бесполезно.

Как сел

Вопрос, который остался открытым для многих даже после приговора: вы взятку брали?

Никаких взяток я не брал, ни тогда, ни до этого. Приговор надуманный и незаконный.

У вас была блестящая карьера, которая разрушилась за несколько недель. Вы с 1997 года работали с Александром Бастрыкиным в Минюсте, в 2007-м возглавили главное следственное управление недавно созданного СКП, закон о котором вы же и написали. В январе 2008 года указом Владимира Путина вам присвоили классный чин государственного советника юстиции третьего класса, все равно что генерала дали. Но уже в марте 2008 года вас отстранили от должности на время служебной проверки по рапортам ваших подчиненных, в апреле уволили из СКП. Что произошло за эти несколько месяцев?

У меня начались разногласия с Бастрыкиным по некоторым уголовным делам. По делам генерала ФСКН Александр Бульбова и замминистра финансов Сергей Сторчака я говорил, что в их действиях нет состава преступления. В итоге эта позиция нашла подтверждение, так как Сторчак работает на своем месте, насколько мне известно, а Бульбова по тем обвинениям так и не осудили. Бастрыкин был недоволен, что я сам принимаю какие-то решения. Например, по Василию Алексаняну было решение ЕСПЧ: человек смертельно болен, надо отпускать, было ходатайство адвоката. Следователь по его делу пришел ко мне с проектом постановления об изменении меры пресечения на залог. Прокуратура тоже сначала поддерживала. Я согласовал, ходатайство ушло в суд. Отдельно с Бастрыкиным я это, правда, не обговаривал. Но таких дел была куча, это было рядовое действие. Суд нам отказал. Ну что-то с Алексаняном надо было делать, следователь составил другое ходатайство, о продлении пребывания под стражей, я его завизировал, и суд продлил меру пресечения.

Что касается дела ЮКОСА, то было совещание у Юрия Чайки накануне нового, 2008-го, года, где были мы с Бастрыкиным. Было решено, что после праздников дело будет перевезено в Москву и вместе с заключением передано Виктору Гриню на утверждение. Потом мне позвонил осуществлявший оперативное сопровождение Юрченко, который, кстати, вел оперативное сопровождение и по моему делу, и сказал, что надо решать вопрос. Были январские праздники, до Бастрыкина никто не мог дозвониться. А нужно было вывозить следственную группу и 130 томов, самолет Нургалиев должен был дать, ну я подписал документы. А потом Бастрыкин сказал, что он ничего об этом не знал.

Или вот нужно было допрашивать начальника ГУ МВД по ЦФО Николая Аулова в Питере, но Бастрыкин кричал, мол, не смейте этого человека вызывать. А я ему говорю: "Как же не вызывать? Он же потерпевший и заявитель, а за пять лет ни одного допроса".

А потом ваши подчиненные написали рапорты о том, что вы берете взятки, и началась проверка.

Да, но она ничего не выявила. Я продолжал работать. Когда мы с Бастрыкиным ругались, он сказал: "Не уйдете сами — доведем до ареста". Я до конца в эти слова, сказанные в споре, не верил, конечно. Бастрыкин — человек горячий, он может закричать, если что-то не по его, но он отходчивый. Потом умеет признать ошибку и извиниться, сказать, что не прав.

Когда вас уволили, вы не успокоились и, не обращая внимания на проверки и испорченные отношения, подали иск в суд. Какую роль сыграло это в вашем уголовном деле? (По версии адвокатов, в отместку за "непокорность" Довгия следователи подослали к нему владельца Инвестсоцбанка Руслана Валитова, который на двух встречах говорил с ним о якобы переданных €750 тыс. Эти разговоры записали на диктофон, после чего уволенного главу ГСУ арестовали и предъявили обвинения. — "Власть").

Конечно, иск вызвал раздражение. Арест — это следствие того, что я не смирился со своей участью. Может быть, Бастрыкин еще считал, что я рассказал что-то о его недвижимости в Чехии. Тогда Александр Хинштейн публиковал статью об этом, возможно, Бастрыкин подумал, что он узнал это через меня. Но я ничего о его доме в Чехии не знал, я с ним только в командировках во Францию ездил, где у него были друзья-знакомые. А про Чехию никогда не слышал. Но истинных причин я до сих пор не знаю. Мне и после приговора никто ничего не объяснил. Бастрыкина я последний раз видел из клетки в зале суда. А потом только по телевизору.

То есть вы до сих пор не можете понять, что произошло между вашим январским награждением и апрельским увольнением?

Знаете, по прошествии лет я даже не хочу в этом глубоко копаться, не вижу смысла. Убежден, что рано или поздно мой незаконный приговор будет отменен, а доброе имя — восстановлено.

Зачем вы встречались с предпринимателем Русланом Валитовым, у которого, как он утверждал в суде, взяли €750 тыс. за отказ в возбуждении против него уголовного дела об отмывании денежных средств, похищенных у компании "Томскнефть"?

Мне надо было решать вопрос с работой, а он через моего друга Андрея Сагуру пообещал познакомить меня с советником главы ФСБ Александра Бортникова.

Вы правда хотели устраиваться на работу в ФСБ?

Речь шла о том, что через Валитова с помощью Бортникова удастся решить вопрос моего трудоустройства. Может, какой-то совет или судебные органы, нужна была помощь. Речь шла об этом, а не о работе в ФСБ.

На суде вы рассказывали, что, когда первый раз ездили к Валитову, Сагура по дороге сказал, что бизнесмен "давал денег кому-то в ГСУ" и уверен, что получил их Бастрыкин. Вы еще спросили: "Что же мне с ним обсуждать после этого?", а Сагура посоветовал эту тему игнорировать.

Я помню, что Валитов часто говорил о каких-то деньгах, что за все надо платить, что он кого-то куда-то трудоустроил, а тот ему не заплатил. Я думал, это он ждет от меня денег за знакомство с помощником Бортникова. Но, кому он давал что-то в СКП, я не знаю.

Валитов еще под диктофон уточнял, нет ли у вас компромата на Быстрыкина и Сечина. Это он о чем?

Валитов правда много раз говорил, что ФСБ интересуют документы. Сейчас, когда я понимаю, что все это было провокацией под запись, думаю, что они считали, что я унес из СКП какие-то секретные документы, и хотели узнать, какие именно.

Как вышел

Вы освободились раньше назначенного срока?

Я вышел условно-досрочно на два года, шесть месяцев и двадцать восемь дней. Освободил меня Верховный суд Республики Мордовия, решение вступило в силу в тот же день. Я участвовал в заседании через конференц-связь из колонии. Пришел назад к себе, позвонил в спецчасть колонии, говорю: знаете, меня надо освобождать. Они отвечают: ой спасибо, а мы и не знали, сейчас будем документы готовить. Ну и все, в этот же день около 17:00 меня вызвали и вручили справку и паспорт. Я пошел купил билет на поезд в Петербург на следующий день. Позвонил маме, брату, Юрию Муратовичу (Баграев, адвокат Довгия в процессе.— "Власть"). Вернулся за вещами и попросился переночевать, говорю, слушайте, мне идти некуда, вы меня не выгоняйте, гостиниц-то там нету. Там все очень удивились. У них впервые кто-то просил остаться еще на одну ночь. Утром поехал в Питер. Я должен в трехмесячный срок устроиться на работу и не менять без согласия органов внутренних дел постоянное место жительства.

Дурацкий вопрос: ну и как вам на свободе?

Ну для меня адаптация не была трудной. Я провел 1,5 года в самом строгом СИЗО в Москве, еще 2,5 года в колонии строгого режима и 2,5 года в колонии-поселении. Все-таки колония-поселение — это уже не колония строгого режима, мы ходили по улицам, в те же магазины, в районную поликлинику. Поэтому по приезде в Питер у меня шокового ощущения не было. В поселение меня тоже Верховный суд Мордовии перевел, после отказа районного. У меня были положительные характеристики из колонии, я работал.

Кем?

Я в зоне был банщиком, это считается привилегированным местом. Работа без выходных с 6:00 до 22:00. Вениками я там никого не бил, следил за порядком, чтобы все вовремя приходили, чтобы была чистота, чтобы потасовок и скандалов не было, чтобы инвентарь не портили. А в поселении я работал в пожарной части. Нас там было десять человек, мы состояли на пожарных должностях. Я, правда, на пожары практически не выезжал, работал диспетчером-радиотелефонистом. Принимал сигналы о вызове пожарной команды, направлял дежурный наряд по адресу, координировал их деятельность по рации и телефону. Мы получали зарплату: на руки 4832 рубля — это МРОТ за вычетом 13%. Если кто-то должен был выплачивать иски, то половина уходила на их погашение. У меня был штраф 800 тыс. рублей по приговору как дополнительное наказание. Но я его погасил в самом начале срока, друзья-одноклассники помогли собрать. Иначе бы приставы родных пришли трясти, да и на УДО нельзя было бы подавать с невыплаченным штрафом.

Сначала вам в УДО отказали?

Да, решение суда первой инстанции, Зубово-Полянского районного суда Республики Мордовия, было очень надуманным и натянутым. Они проигнорировали все мои положительные характеристики из колонии, поощрения, что я 2,5 года жил в колонии-поселении, что у меня хорошее поведение, плюс я являлся потерпевшим по двум уголовным делам в зоне в отношении сотрудников ФСИН. Например, я был потерпевшим по делу начальника пожарной части майора Ежова, у которого я работал после перевода в колонию-поселение. Он составлял на нас фиктивные рапорты о допущенных осужденными нарушениях, и, чтоб он этим рапортам не давал ходу (а это и дисциплинарные взыскания, и невозможность просить об УДО), мы должны были оплачивать ремонт пожарной части. С меня он получил 25 тыс. рублей, с других — 50 тыс. и 15 тыс. На мои деньги купили забор, крышу беседки и цепь, ограждающую часть от улицы. Краски и лаки еще. При этом послаблений он нам не давал, наоборот, старался как можно больше унизить заключенных, запрещал смотреть телевизор, заставлял в душ ходить только раз в неделю, чтобы не тратили воду и электричество. Он, конечно, нам говорил, что ему ничего не будет, а вот нас он потом скрутит. Но дело скоро должно уйти в суд. Все это должно было сыграть роль в суде первой инстанции. Но там сказали, что это все не имеет значения. А как же моя последовательная правовая позиция, спросил я. Ну для судьи это звучало странно. Однако отказ районного суда в моем переводе и в освобождении вряд ли был политическим решением. Это были местечковые дела. Например, брат начальника пожарной части — директор районного филиала Россельхозбанка, от него многие там зависят, потому что все наполучали кредитов. Думаю, он мог влиять определенным образом. И прокуратура была против моего УДО — я много раздражения вызывал. Редко можно услышать о том, что по инициативе осужденного, написавшего заявление из колонии, начали какое-то уголовное дело.

С кем и как сидел

Вас судили одновременно с петербургским предпринимателем Владимиром Барсуковым (Кумариным), улики против которого вы собирали до увольнения. В автозаках и пересылках вы наверняка сталкивались с другими людьми, которых сами заключали под стражу. Как вы общались?

Я постоянно с ними сталкивался. А в изоляторе я содержался с молодым человеком, который был осужден на три пожизненных заключения за 29 убийств в составе банды. (Речь идет о бывшем полицейском Дмитрии Семине, главаре так называемой банды милиционеров, в которую входил и действующий сотрудник правоохранительных органов.— "Власть"). Когда он приехал в изолятор после суда с очередным пожизненным, начальник СИЗО спросил: "Дмитрий Палыч, а вы можете дальше с Семиным сидеть? У него ведь ПЖ, вы на него не наброситесь?" Я говорю: "А вы, что, хотите, чтобы я приговор в исполнение привел? Это он скорее на меня набросится". Но хочу сказать, что комфортнее всего мне было сидеть именно с этим человеком. Потому что он на фоне понимания того, что ему светит, стал заниматься теософией и меня к ней привлек. Это учение Елены Блаватской о мире, о строении мира, о предназначении человека, о нашей судьбе. В нем есть элементы буддизма, древних учений — в двух словах не рассказать. Считаю, что это мне много дало в плане моего внутреннего мира. Я стал спокойнее, меньше реагировал на внешние раздражители. Этого человека я вспоминаю с благодарностью. Он мне недавно письмо прислал с зоны на Полярном Урале, я на днях ответил. Собираюсь определенным образом его поддерживать, потому что он меня поддержал в тот момент. Хотя, думаю, посадили меня к нему для других целей.

А с теми, чьи дела были в производстве у моих подчиненных, я столкнулся в колонии в Мордовии. Один из них — Сергей Хаджикурбанов (осужденный за вымогательство экс-сотрудник полиции, также бывший обвиняемым по делу об убийстве Анны Политковской.— "Власть"). С ним мы даже поначалу поцапались довольно серьезно, правда, он потом сказал, что это он меня так проверял. Ну и потом у нас стали нормальные отношения. Были и другие осужденные по должностным преступлениям, им я помогал писать жалобы. Кстати, одна выстрелила в президиуме ВС. Этому моему, так сказать, крестнику изменили приговор. В общем, помогал, говорил: "Я вас посадил, я буду способствовать и вашему выходу".

За новостями следили?

Я выписывал специальные юридические издания, Бюллетень Верховного суда. Еще спасибо редакции "Новой газеты" — оформили мне на нее подписку. Новости по телевизору смотрел.

Знаете, как сейчас живут следователи, писавшие на вас рапорты, или главный свидетель обвинения Валитов?

Нет, ничего не знаю. Специально никого не отслеживал. Мне их судьба не интересна.

Не было желания встретиться, поговорить хотя бы с Валитовым?

А о чем я буду с ним говорить? Он врал на каждом шагу. Что я у него спрошу? Зачем ты это сделал? Мстить я не хочу, обиды у меня нет. Благодаря учению я стал философом и глубоко уверен в общей справедливости мироздания. Каждому достанется по своим серьгам, это принцип мироздания.

И Бастрыкину?

Тот его поступок я, конечно, не могу приветствовать, но зла не держу. Он неплохой профессионал — не в области следствия, конечно, а в области теории права. Хороший преподаватель, хороший оратор. До нашего служебного конфликта мне с ним было комфортно работать. Конфликт наш был связан, возможно, с его некомпетентностью, возможно, от него кто-то требовал что-то.

О работе с Бастрыкиным

Быстрыкин, выступая в суде, говорил, что запрещает своим сотрудникам связываться с банками и обедать в ресторанах. И добавил, что вас рестораны и погубили, имея в виду встречу с Валитовым, который якобы дал вам взятку. Правда, запрещал?

Я сам в банке в Москве был один раз — у Андрея Костина во Внешторгбанке. Потому что нам по уголовным делам нужно было хранить вещдоки, наличные в том числе. Я как руководитель занимался даже такой бытовой базой. Костин предложил приемлемые условия аренды ячеек. Что касается ресторанов, то туда я ходил только с Бастрыкиным и с другой компанией, которая больше его, чем моя. Обычно я с работы только к 11 вечера приезжал в общежитие на Нахимовском проспекте. Если у меня были свободные выходные, я уезжал в Петербург к семье. В суде еще рассказывали, что я выпиваю в день две бутылки вина по €4 тыс. каждая. Но я люблю чилийские и калифорнийские, они гораздо дешевле.

В записях ваших разговоров Валитов называл Бастрыкина Верхолазом. Почему?

В СКП его так не называли, это внешнее прозвище. Думаю, оно появилось, потому что он сидел на верхнем этаже в нашем здании, и еще, может быть, потому что ходил советоваться в администрацию президента по любому вопросу.

Вы говорили, что Бастрыкин уверен, что все его кабинеты прослушивают прокуроры, а у вас в кабинете стояла заглушка, и вы ею пользовались. А он почему не пользовался?

Они стояли во всех кабинетах, секретные же дела обсуждались.

Можно сказать, что вы с Бастрыкиным были друзьями?

Друзьями мы с ним никогда не были. Он начальник, я подчиненный. Но у нас было приятельское общение. Когда приехали в Москву, оба были чужие здесь, оба оторваны от Питера, ни родных, ни друзей, вечером не с кем было посидеть. Поэтому определенная близость была. Мы собирались в его кабинете поужинать и по сто грамм выпить. Но дома друг у друга никогда не были и время за пределами СКП вместе не проводили.

Он карьерист?

Каждый специалист в хорошем смысле карьерист. В этом смысле карьеристом он был. Он хотел продвижения. Я видел, что должность в Минюсте в Санкт-Петербурге после долгих лет работы его угнетала. Конечно, были карьеристские побуждения, иначе зачем от семьи переезжать в Москву да еще на должность главы ГУ МВД по ЦФО, он же в милиции никогда и не работал.

Насколько мне известно, он уже устал в этой должности. Это очень нервная работа, большой расход жизненных сил. Александр Иванович всегда хотел быть дипломатом, думаю, рано или поздно он возглавит посольство или консульство. Дай Бог, чтобы все получилось.

О планах на будущее

В интервью до ареста вы говорили, что в СКП царит "нездоровая ситуация", что надо там все менять, писали жалобы в прокуратуру. Тогда же вы заявляли о необходимости прокурорского надзора за следствием. А сейчас как думаете?

Прошло шесть лет, мне трудно сказать, что сейчас происходит в ведомстве. Давать оценки сейчас я не могу. На тот момент надо было разобраться с уголовными делами, нужен был принцип законности, а не целесообразности. Мои просьбы в прокуратуру только об этом и были. Знаете, находясь в местах лишения свободы и прочитав огромное количество материалов уголовных дел, я понял, что, к сожалению, прокурорский надзор работает плохо. Не потому, что у них мало полномочий, а потому, что прокуроры всегда на все пишут, что все правильно и согласны. Все это профанация, перекладывание и переписывание бумаг. Надзор должен быть один — судебный.

Не жалеете, что пошли в следственные органы?

Я шесть лет был судьей, ушел из судей в 1997 году в Минюст, занимался оргобеспечением деятельности судов. Потом был членом комиссии по передаче судов в ведение судебного департамента Верховного суда. Не жалею, что пришел в органы следствия, это была другая работа на другом уровне. Я вообще в жизни ни о чем не жалею. Любой опыт положителен. Я прошел стадии следователя, занимался прокурорским надзором, был судьей и потом в конечном итоге был подсудимым. Для меня это было очень интересно — оказаться с другой стороны барьера. Думаю, что в моей дальнейшей деятельности в правовом поле это пригодится.

Вы в последнем слове говорили, что станете правозащитником. Станете?

Имелась в виду правозащита как использование моих юридических знаний. Это не значит, что я завтра пойду к следственному комитету с плакатом "Выпустите Савченко". Официально работать адвокатом я сейчас не могу, для этого после УДО нужно будет заниматься вопросом снятия судимости, но мои знания и голову у меня никто пока не отнял и не отнимет, надеюсь. У меня были договоренности с приятелями в Петербурге, буду работать юристом в коммерческой компании. Но у меня останется время и на то, чем я хочу заниматься. Если ко мне будут приходить люди, я как неплохой процессуалист могу консультировать их в области уголовного права и процесса. Я хорошо разобрался в порядке и практике написания жалоб в Европейский суд. Если сначала жалобу по моему делу в Страсбург подавала мой адвокат, то большие дополнения с анализом практики и приведением прецедентов делал я сам. Этим тоже могу заниматься.

"Я в зоне был банщиком" – Власть – Коммерсантъ