Тюрьма и девять детей гражданки Костенковой

Отчего наше государство так любит отправлять за решетку людей, осужденных за ненасильственные преступления?

Вот в чем дело, дорогие мои: когда мы говорим о преступлении и наказании, мы должны учитывать ни в чем не повинных людей, которые страдают просто так. Особенно детей. И стариков.

С невиновными вообще все понятно — здесь страдают все, причем не в последнюю очередь страна и государство (а это все же разные вещи): страна теряет людей и веру, а государство, именем которого выносят неправосудные решения, — авторитет. Я вот по любопытству и по призванию смотрю канал Investigations («Расследования») — там и про самые разные экспертизы, и про судебные ошибки, и про очень заковыристые методы допросов — про все то, о чем у нас знают из кино.

А еще я все время слышу про сложности в расследовании экономических преступлений. Раньше я в это верила — да, действительно, очень сложно докопаться, кто прав, кто виноват, — пока не встретила Сергея Петровича Купорева, ныне покойного. Это был начальник первой зоны (их потом было много), куда попал мой муж и к которому я пришла, приехав на первое свидание. Дело было под Тамбовом. Петрович был не шибко грамотный, но дело свое знал. Когда я к нему пришла, он разбирал дела прибывшего к нему на зону пополнения, раскладывал на две кучки: налево — те, кто будет работать в библиотеке, в клубе, в пекарне; направо — те, кого надо отправить в «черные» бараки, на промку и т.д. Правая кучка была значительно больше. Я спросила Петровича, что сие означает. Петрович ответил: те, что в левой кучке, — невиноватые, а которые в правой — виноватые. Как? Петровичу было не жалко, он просветил: «Читаю: заявителя нет, ущерба нет, пострадавших нет, приговор — 8 лет. Значит, заказной, его налево. А ежели убивец, то разбираться надо, это часа два сидеть. Потом разберусь».

Петрович и интуитивно, и по опыту все понимал и старался облегчить участь невиновных, которых у нас, как ни крути, а порядка трети от всех сидельцев. При этом он рассматривал прежде всего приговоры, в которых речь идет именно о ненасильственных преступлениях.

Ненасильственные преступления — это такая штука, в которой очень хорошо разбирались наши предки, предпочитая отправлять людей не в зоны, а «на химию», то есть на стройки народного хозяйства. Тут сразу два приобретения: человек и наказан, и бюджет на него тратить не надо, он сам зарабатывает, да еще и хозяйству прибыток делает. Это важно и с невиновными (увы, судебные ошибки везде бывают, а уж заказ или политика — это вообще наши национальные виды спорта), да и с виновными тоже. Вот, например, живет в Москве, в Выхино, мать пятерых маленьких детей, а муж сидит в Воронеже, да еще и со сломанной рукой, три года ему дали, украл в магазине колбасу. Вот кому от этого легче, что он сидит? Его возить надо туда-сюда, сторожить, лечить, а также, простите за выражение, перевоспитывать. А ей — детей поднимать да ему передачи собирать. К тому ж понятно, для кого он колбасу украл. Дайте ему не три, а четыре года, но с обязательными работами в том же Выхине дворником — она его сама перевоспитает и скалкой добавит. К тому же — если вдруг государству интересно демографией заниматься — они при таком развитии событий вам еще граждан нарожают.

Другое дело — мать семерых детей, у нас в «Руси Сидящей» тоже пример есть. Там муж сидит по насильственному преступлению, это убийство. А убил мужик «черного риэлтора», который обвел семью вокруг пальца и оставил без жилья. Убивать нельзя, за это наказывают, однако позвольте все же поинтересоваться, отчего такое у нас возможно, кто такие сделки регистрирует, чтобы многодетные семьи оставались без жилья. А теперь еще и без кормильца. А кормить-то кто будет?

А вот в Печатниках, в СИЗО-6, сидит сейчас риэлтор Алла. Ей 46 лет, и у нее 9 (девять) детей плюс опекунство над сыном умершей сестры. Итого 10. У младшей девочки, Ани (2004 г.р.), — ДЦП, инвалидной коляски нет. И жилья нет, все живут в съемной квартире, старшие совершеннолетние дети взяли опеку над младшими. Нет жилья, потому что обманул когда-то такой же «черный риэлтор», и Алла подалась в этот же мир искать заработка. Была посредником, сводила покупателей квартир с продавцами, жила на процент от сделок. Однажды продавала квартиру, у владельца которой оказались фальшивые документы. Сели все — и продавец с фальшивым паспортом, и Алла. Дали ей пять лет, под амнистию она не попала. Уже год сидит Алла Григорьевна Костенкова, зубы потеряла в тюрьме — и кому это надо-то? Можно я еще раз по слогам напишу, сколько у нее детей? Де-вять. Дайте ей штраф, они всей семьей заработают (впрочем, штраф и так дали). Дайте ей принудительные работы хоть на 10 лет, пусть санитаркой трудится в доме престарелых или в детской клинике, с санитарками же в стране напряженка, — но зачем сажать-то? Паспорт она чужой не подделывала, за владельца квартиры себя не выдавала, свела вместе два объявления, покупателя и продавца, — ну накажите, дети-то причем? Кому легче от того, что растут они без мамы? Ну или пусть сидит — при условии, что господин Сердюков или господин Цеповяз будут оплачивать лечение, обучение и содержание девяти детей гражданки Костенковой.