Тенденция обнаруживает себя в разных ипостасях начиная с официальной риторики, которая задает тон политике и пропаганде

Для начала в какой-нибудь эпохальной речи исчезают одни слова и на их месте обнаруживаются другие. Затем появляются установки, циркуляры, подхваты «идеологов» и «теоретиков». И наконец оргмеры: коррекция СМИ, перераспределение ресурсов, включая символические, информационные, статусные, административные, кадровые, финансовые и т.д. вплоть до недвижимости.

Сейчас даже без компьютерной лексикографии видно, до какой степени и с какой умопомрачительной скоростью официальная риторика перешла с языка модерна на язык традиции и реставрации, если не архаики. Это как сменить пол разовой операцией без наркоза. Тут нельзя даже сказать, что страна однажды «проснулась другой» — мозги свернули не приходя в сознание.

Дело не только в развороте стрелы времени назад, с будущего на прошлое. Изменилась сама «онтология» политики, пропаганды и идеологической работы: с повседневной физически ощущаемой реальности к псевдореальности идеального, сакрального, почти мистического свойства.

То же в характере аргументации и обращения: рациональность и рефлексия вытесняются все более острыми переживаниями — аффектами и страстями, верованиями и не вполне нормальной приподнятостью духа. «Деловой» настрой сменяется «героическим», здравый смысл и расчет — рефлексом и импульсом, регулирование ценообразования — управлением ценностями.

Духовность теперь закачивают во все дыры чуть ли не насосами.

Во взрывоопасной смеси с психозом: в этом сознании правильнее искать уже не логику (часто вовсе отсутствующую), а неврозы, мании, комплексы, фобии, панические атаки и одержимость сверхценными идеями.

Здесь трудно переоценить роль официальной речи и фонового видеоряда. Если вдуматься, в этой на глазах перерождающейся системе власти даже самые «материальные» акты и инициативы, в том числе имеющие лавинообразные последствия в плане экономики, военных раскладов, международных отношений и пр., в гораздо большей степени, чем кажется, подчиняются логике... выступлений и заявлений. Сбитый самолет — сначала проблема, но потом и повод высказаться. Не надо стерхов, если в деле самолеты, не надо тигров, когда на фоне реальной декорации можно еще раз в жизни воспроизвести это когда-то сделавшее с нуля любимый образ: «Где бы мы их ни нашли...»

Выглядит абсурдом утверждение, что Крым нужно было присоединить, чтобы президент в очередной эпохальной речи мог сразить население масштабом совершений и сильными литературными образами (полуостров приплыл в гавань и т.п.). Однако по самому большому счету с долей условности и метафорики так оно и есть. Особенно если учитывать, какие длинные информационные волны и тематические линии в пропаганде порождают подобные фигуры речи.

Когда в одном лице совмещаются «внутренний спичрайтер» и главнокомандующий, еще неизвестно, кто кем командует.

Особенно в системе, в которой удержание власти является высшим приоритетом и опирается на символику и коллективный аффект. Война ради фразы не такое уж небывалое дело.

***

Все начинается с проблемы риторического вакуума. Поначалу обходились без идеологических вбросов, обращаясь к простым понятиям: «Замочим в сортире» — и тучная стабильность навсегда сменит лихие девяностые. Однако накануне рокировки понадобился масштабный и впечатляющий «план Путина». Идеи «модернизации» и «смены вектора» подняли задачи Отечества до исторического уровня, обозначив не только светлое настоящее, но и судьбоносную перспективу. Когда же проект провалили до начала реализации, от языка будущего пришлось отказаться, чтобы не смешить людей еще и этим.

Образовавшийся риторический вакуум надо было срочно заполнить: это место свято, и пусто оно не бывает. Конструкция ИСККТЦ (идентичность, скрепы, культурный код, традиционные ценности) не могла не возникнуть уже потому, что снижать уровень риторического пафоса было нельзя. В противном случае слишком явным становилось поражение в борьбе с нефтяной иглой за человеческий капитал. А ничего другого в этом раскладе содержаний нет и не может быть: если не вперед, то назад; если не работа и жизнь, то подвиг и порыв; если не мозги, то сердце и душа. При необходимости сохранить идеологический масштаб и высоту слога, разворот назад от прогрессистской идеологии СВИМЧКЭК (смена вектора, инновации, модернизация, человеческий капитал, экономика знания) был предопределен.

Нет нужды в конспирологии: дескать, заранее предвидели облом с модернизацией, а значит, и с экономикой, а потому превентивно решали основной вопрос философии заново и положительно: всей мощью государства продвигали РПЦ и задвигали РАН. Как и во всякой бифуркации огромное значение здесь имели «малые сигналы на входе» – субъективные обстоятельства, случайные совпадения, включая личные интересы и доступ к телу. Наверное, все было бы не совсем так, если бы, например, не конфессиональные обстоятельства и пристрастия начальства. В судьбе отечественной науки также не последнюю роль сыграло стечение ряда субъективных факторов: интерес к имуществу и прочим ресурсам плюс безграмотные планы выпавших из науки дилетантов, кинувшихся реформировать отторгнувшую их систему производства знания. Если лезть глубоко в психологию, то можно докопаться до чего угодно, включая неосознанную месть и компенсацию комплекса интеллектуальной неполноценности. И, конечно же, такие «мелочи», как неадекватная реакция научного сообщества на кадровые идеи извне и сверху, начиная с поста президента большой Академии...

Сдвиг акцентов обнаруживается уже в перераспределении «материальных ценностей».

Одни объекты недвижимости передаются церкви, другие изымаются у учреждений науки — и этот вектор исключений не имеет.

Бюджеты, выделяемые на образование и науку, в долевом отношении сокращаются, тогда как светское государство, отделенное от церкви Конституцией, финансирует деятельность служителей культа, например, в рамках ФЦП «Укрепление единства российской нации и развитие культуры народов России». И это не говоря о налоговых и прочих льготах, лишь усугубляющих и без того крайнюю непрозрачность бурной финансово-коммерческой деятельности этой «самой авторитетней некоммерческой организации».

Престиж знания и власти (хотя бы на уровне риторики) теперь вообще никак не сочетаются. Почти забыты слова о том, что наука в современном мире это самая мощная и эффективная производительная сила, обеспечивающая благосостояние, обороноспособность и мировой статус нации. Если в России с ее уникальным опытом когда-то полного научного комплекса наука вдруг и вовсе станет обузой, такой поворот будет означать полное политическое банкротство власти, необходимость глубокой ревизии и капитальной перестройки государства.

Объявление церкви «самой авторитетной НКО» выглядит чистым издевательством на фоне систематического подавления «третьего сектора», а также третирования академической среды, этого веками формировавшегося самого уважаемого и статусного саморегулируемого сообщества. Именно в этом качестве Академия пользовалась особым авторитетом даже в эпоху православного самодержавия с его неподражаемой народностью. Попечительство над наукой было делом престижа империи и императоров — сейчас же в России XXI века складывается какое-то совершенно неожиданное, небывалое даже для империи и реакции антинаучное самодержавие.

Когда мало что выходит в этом мире и в жизни, людей начинают затаскивать в трансцендентное; когда ничего не могут руками, начинают работать языком, взывая к душе. Но есть тут многое и от политтехнологии. В условиях нормального развития власти легко делить политику с обществом: и так нет особых поводов менять режим и персоналии.

Но в зоне турбулентности не остается иного выхода, кроме как консолидировать силу и вплотную заниматься управлением сознанием.

Такой власти не нужны люди думающие, умеющие считать и рассчитывать, склонные к критике и рефлексии, умеющие видеть и иные возможности, чем те, что предлагает убогое руководство. Чрезвычайщина требует внушаемой и экстатической массы, падкой на аффектации, готовой слепо уверовать и учинить самый что ни на есть банальный, пошлый культ. Трудно сказать, чего тут больше со стороны власти – расчета или интуиции, рефлекса самосохранения. Однако установка очевидна: если не можешь сладить с обществом хоть как-то цивилизованным, остается сделать его первобытным.

Проблемы тут, как минимум, две.

Сливаясь в экстазе с, мягко говоря, проблемной властью, церковь грешит против своих же заповедей. В результате в обществе вовсе не остается по-настоящему авторитетных инстанций — ни в сфере интеллекта, ни в сфере морали и духа. Наступает эра стихийного массового постмодернизма, беспринципного и циничного, но при этом лишенного самоиронии и архаично фундаменталистского.

Но в той мере, в какой институты культа сохраняют влияние на людей, они оказываются конкурентами самой светской власти с потенциалом перебежчика. В остроконфликтной ситуации эти структуры и лица могут потянуть на себя роль арбитра и занять позицию, нестандартность которой будет лишь содействовать их авторитету и влиянию. Предать недавнего благодетеля в нужный момент — святое дело.

То же относится и к силовому блоку. Чем надежнее эта опора сейчас, тем опаснее она в ситуации конфликта и смены власти. Если уж «попасть в лапы», то лучше к гуманитариям и либералам.

И даже на пороге неизбежной смуты лучше иметь дело с народом, сохранившим хоть какую-то способность соображать и не слишком вестись на чумные идеи и экстатические призывы.

А пока власть своими руками очень одухотворенно роет себе яму.

Затемнение: почему рациональное знание вытесняют страстями и верой