Спустя 25 лет миф о распаде СССР остается одним из ключевых и служит политическим задачам «консервации России»

История современной России началась 25 лет назад, когда в 1991 году от СССР начали откалываться союзные республики. В течение 1991 года они проводили референдумы и объявляли о собственной независимости. В декабре Совет Республик Верховного Совета СССР принял декларацию о прекращении существования СССР в связи с образованием СНГ. Что изменилось в стране за это время?

Повестка консервации

Отношение основной части населения к распаду СССР менялось довольно сильно. В 1990-е годы тоска по этой утрате в России постепенно нарастала и достигла пика в начале 2000-х (более 70% сожалели о распаде). С середины 2000-х она пошла на убыль, и в 2011–2012 годах доля сожалеющих опустилась ниже 50%.

Зато в политическом дискурсе наблюдалось движение в обратном направлении. Тема распада Союза на протяжении путинской эпохи наполнялась все более мощным политическим звучанием. В 2005 году Владимир Путин назвал крушение Советского Союза «крупнейшей геополитической катастрофой ХХ века». Причем главным в этой фразе, как оказалось, были не слова «катастрофа» или «крупнейшая», а слово «геополитическая», возвращавшее страну к советским стереотипам внешней политики. Совсем недавно Путин вновь вернулся к этой теме в своем неожиданном выпаде против Ленина: он, мол, заложил мину под СССР, настояв на концепции федеративного устройства.

Два эти пассажа вполне раскрывают роль темы «распада СССР» в современной политической мифологии. Во-первых, это тоска по «сверхдержавности» и попытка установить своеобразную правопреемственность по отношению к сверхдержавному статусу СССР. И, во-вторых, «проективная» тема распада страны (СССР, России) как главной внутриполитической угрозы. Декларация такой угрозы, реальной или мнимой, немедленно меняет приоритеты политической повестки: все элементы обычной гражданской повестки — качество существующего режима, его экономическая эффективность, справедливость социального уклада — отступают на второй план. Гражданская повестка заменяется мобилизационной, а цели развития подменяются целями сохранения. Правители постоянно заняты «предотвращением распада», и спрашивать с них что-то еще вроде как неуместно: есть вещи поважнее благосостояния, развития и эффективности, которые можно отложить на вечное «потом».

Внезапное появление «ленинской темы» у Путина в разгар очередной волны девальвации рубля выглядит в такой перспективе совсем не неожиданным. Она не только снимает тему ответственности за кризис, тема «угрозы распада» отвечает и на главный политэкономический вопрос дня: в условиях резкого сокращения доходов бюджета и нарастающего экономического кризиса в стране, очевидно, нужна либерализация и экономического уклада, и порядка управления. Этот вопрос естественным образом встает в повестку дня. Однако реанимируемая тема «угрозы распада» призвана объяснить, почему этого не будет сделано даже в ущерб экономической целесообразности.

И здесь мы сталкиваемся с удивительным историческим парадоксом.

Владимир Путин, видимо, намерен действовать противоположным образом по сравнению с Михаилом Горбачевым, который пошел на либерализацию политической системы в конце 1980-х годов, и на вызовы экономического кризиса он намерен ответить своего рода антиперестройкой. На самом деле в своем понимании политических и экономических приоритетов Путин в известной степени повторяет горбачевскую траекторию.

Разрушительное сохранение

Ответ на вопрос, почему распался Советский Союз и был ли этот распад неизбежен, конечно, заслуживает многих томов исследований. Однако краткий ответ на вопрос, почему стал возможен распад в той форме, в которой он произошел, скорее всего, достаточно прост. Основным его двигателем были в большей степени не политические факторы, а экономический коллапс.

Собственно национально-демократическим движением за выход из состава СССР были охвачены в конце 1980-х годов всего несколько республик — прежде всего прибалтийские и отчасти закавказские, где эти процессы стимулировали национально-территориальные конфликты. Уже в первой половине 1990 года прибалтийские республики пытаются перевести вопрос «выхода из СССР» в практическую и юридическую плоскость. Однако решающую роль в том, что произойдет через полтора года, сыграют декларации о суверенитете, принятые в течение лета — осени 1990 года практически всеми остальными союзными республиками, где серьезных национально-демократических движений практически не было, а у власти находились по большей части партийные функционеры.

С середины 1990 года сохранение Союза становится главной политической заботой Михаила Горбачева. В конце года Съезд народных депутатов предоставляет ему чрезвычайные полномочия для сохранения Союза. Окружение Горбачева покидают реформаторски настроенные функционеры, и наоборот, все большую роль в нем играют силовики. В начале 1991 года предпринимаются силовые акции, призванные остановить выход прибалтийский республик из СССР, а распущенный прогрессивный президентский совет заменяет новосозданный Совет безопасности.

В реальной же, обыденной жизни главной проблемой на тот момент, безусловно, является экономика. На дворе пятый год низких цен на нефть. Ухудшение экономической ситуации нарастает лавинообразно и требует немедленных действий. К марту 1990 года подготовлен первый план перехода к рыночной экономике — программа «400 дней». Слово «рынок», еще полтора года назад запретное, никого уже не удивляет и не останавливает — настолько быстро развивается экономический кризис.

Но программа перехода к рынку так и не будет запущена. С середины 1990 года начинаются ее бесконечные мытарства — согласование в одной комиссии, в другой, объединение с альтернативными программами и прочее, прочее. За всем этим стоит очевидная нерешительность Горбачева. Реализация реальной, действенной реформы сопряжена с серьезными издержками и будет сопровождаться ростом цен. Горбачев боится рисковать: повышение цен ударит по остаткам его политической популярности и усилит его политических конкурентов. Тема же сохранения Союза, напротив, выглядит и жизненно важной, и политически беспроигрышной. По мнению Горбачева, она не может не вызвать отклика в душах людей.

Однако чем меньше стоят союзные деньги, чем меньше товаров на них можно купить, тем быстрее убывает власть центра. Тем менее нужна она республиканским элитам, для которых умеренно сепаратистская риторика становится способом переложить ответственность за ухудшение ситуации на центр и таким образом сохранить свое политическое влияние в республиках. Выглядевшие поначалу трескучей риторикой и данью политической моде декларации о суверенитете постепенно наполняются содержанием: просто потому, что любой обмен ресурсами с центром выглядит для республик невыгодным. И вот он во всей красе — удивительный исторический парадокс: борьба за сохранение Союза становится для Горбачева и мотивом, и поводом, для того чтобы откладывать экономические реформы, и в конечном итоге — важнейшим фактором коллапса союзного государства.

Центростремительная сила

Вопрос о том, могла ли начатая в середине 1990 года радикальная экономическая реформа остановить этот коллапс, навсегда останется открытым. Однако аргументы в пользу этого предположения есть. Разумеется, речь не идет о прибалтийских республиках, но твердый каркас в виде 5–6 ключевых республик вполне мог бы сохраниться. Во всяком случае ни в 1990-м, ни в 1991-м никакой твердой воли к разделению их население не проявляло. Но в то же время не видело и резонов держаться за Союз.

В смысле угрозы своему единству Россия после распада СССР находилась в положении немногим лучшем, чем Советский Союз в 1990 году. Российские автономии еще до распада Союза поголовно приняли собственные декларации о суверенитете. Татарстан провел референдум о независимости и хотел выступить равноправным соучредителем СНГ. Суверенитет провозгласила Иркутская область, идея Уральской республики витала в нездоровом воздухе экономического развала и чуть не стала реальностью в 1993 году. Конечно, иркутский суверенитет выглядел немного фейком, но таким же фейком выглядел и суверенитет Белоруссии или Казахстана в 1990-м.

Спас Россию от развала даже не столько Борис Ельцин, сколько Егор Гайдар. Либерализация цен вернула деньгам покупательную силу. Даже несмотря на высокую инфляцию, эти деньги всем были нужны, потому что количество того, что можно было на них купить, постоянно увеличивалось. Перспектива начинавшейся приватизации меняла повестку и фокус внимания элит. Проблема суверенизации шаг за шагом теряла энергию и остроту. Новые политические институты открывали возможность для лоббирования региональными элитами своих интересов, а население осознало, что суверенизация не способна решить стоящих перед ним проблем.

Угроза распада не стоит и перед сегодняшней Россией. Но ей, кажется, серьезно угрожает перманентная борьба за сохранение российского единства. Как показано выше, такая борьба довольно часто в реальности является способом нерешения действительно ключевых и более сложных проблем. Попыткой ухода от ответственности и пропагандой применения силы как единственного действенного средства. А вот сочетание попыток применения силы и экономической слабости — это уже и вправду гремучая смесь, нередко подрывающая основы государств. Как нас тому учит опыт Советского Союза в том числе.

Об авторе

Кирилл Рогов политический обозреватель Точка зрения авторов, статьи которых публикуются в разделе «Мнения», может не совпадать с мнением редакции.

Миф о «распаде»: к чему приводит борьба за сохранение единства