Возможные миры – понятие философии, идущее от античности до новейших модальных логик. Мир, в который мы заброшены, – лишь один из вероятно реализуемых. Все остальное либо есть, но не здесь и не сейчас, либо инвестировано в метафизической потенции. Но в любом случае это пространство возможного доступно для гипотетического моделирования. И там все очень сложно; на одном только принципе исономии «не более так, чем иначе» мозги ломаются на раз.

В нашей политике, естественно, все не так сложно, как в неклассической логике. Здесь все на порядок сложнее. Политический процесс разворачивается сразу в нескольких сосуществующих и нетождественных друг другу мирах, логики которых не просто различны, но в принципе несовместимы. Люди будто через щелку заглядывают из одного мира в другой, пытаясь понять и оценить его реалии не в тех правилах, в каких надо, а потом обмениваются ощущением повсеместного абсурда. Полное впечатление, будто в стране одни дураки, хотя при этом мыла не ест никто. Почти никто.

Поскольку такой уровень массовой неадекватности был бы слишком сильным допущением даже для нас, остается предположить проблемы с оптикой зрения либо с обработкой информации. Эти иллюзии и просто ошибки свойственны экспертизе самых разных категорий – как бытовому рассуждению, так и профессиональным комментариям. Они видны в ситуациях с Telegram, с запретом на ввоз вражьих медикаментов, в законопроектах потерявших края моралистов из Госдумы и Совета Федерации, в реакции на Кемерово, Сирию, Солсбери, Армению и т. п. – вплоть до странностей реформирования отечественной науки и преследования гражданских активистов, историков и режиссеров. Во всем этом много иррационального и заведомо деструктивного, однако люди, которых все держат за едва ли не полных идиотов, на самом деле гораздо лучше знают, что делают, чем это кажется со стороны и снизу.

В сильном обобщении здесь сразу видны два основных слоя. С одной стороны, это политические деятели, функционеры и их экспертная обслуга – аналитический эскорт власти. С другой – относительно независимые критики всей этой бешеной активности начальства. Плюс сообщество «пикейных жилетов» – носителей досужего и якобы общественного мнения. Представители этих разделенных «вселенных» не просто по-разному оценивают одно и то же, но имеют дело с совершенно разными сборками вещей и отношений. Действиям оппонентов они регулярно приписывают мотивы и цели, о которых те близко не думают. А потом удивляются, почему власть совершает стандартные ошибки, ходит по граблям и упорно «бомбит Воронеж», хотя все разумные люди ее за это только что так сурово, но справедливо отругали.

Отчасти тут сказываются социальные водоразделы. Население часто вообще не представляет себе устройства жизни и обстановки, в которой прозябают «избранные» хотя бы парой социальных этажей выше. И наоборот: когда первый зампред правительства самовыражается по поводу квартир в 20 кв. м, это не столько личный аморализм, сколько банальная изоляция от мира ипотеки, дольщиков, отключений, аварий и просто бомжей. Когда якобы Мария-Антуанетта предлагала бедным есть пирожные, она тоже не думала острить, а тем более кого-то обижать (на самом деле фразу про бриоши придумал Руссо, приписав ее «одной принцессе»). Да и сам народ не дурак пошутить на этот счет: «Хлеба не станет – будем пряники есть»; «Что нам хлеб – были бы пироги»... Однако что позволено народу, не позволено любителям быковать, делясь своей болью за бедных под рассказы о собственном доме с дубовыми лестницами и итальянскими люстрами.

В этой схеме есть и фрагменты сквозной логики, но они чаще организуют вертикаль самой власти, тоже разделенную на разные миры, не всегда вполне понимающие друг друга.

Лейбницу принадлежит смелая идея: в данной нам Богом действительности реализован «лучший из возможных миров». Но сообщите нечто подобное кому-нибудь, включая фанатов президента, про наши житейские реалии – можно пострадать физически. Тем не менее идеология, пропаганда и вся политическая эстетика усиленно строят именно этот образ. Вкрапления отдельных недостатков нужны только для имитации достоверности. С этой точки зрения надо специально сориентироваться в промывании мозгов и всего, что ниже – по характеру «картинки» и музыкальному сопровождению, по тону излучающих оптимизм дикторов и комментаторов, по красотам хронических празднеств и благоустройства... Вся эта бесконечная ода к радости культивирует образ наилучшего из всех возможных миров, к тому же реализованного в одной отдельно взятой стране – как тот якобы развитой социализм.

Если же окинуть вооруженным взглядом внешний мир и общее состояние человечества, то картина складывается прямо противоположная. Когда-то смеялись, что даже в прогнозах Гидрометцентра СССР погоду в стране приукрашивали, а врагам сулили ураганы с цунами. Эта атмосфера политической гидрометеорологии сохранилась и сейчас. Судя по массиву всякого рода сообщений о мире, в той или иной степени плохо везде, и лишь Россия – цветущий оазис в тихой гавани. Есть отчего начать думать об изоляции с надеждой на спасение.

При советской власти внешний мир тоже гнил на корню, но не весь. В теленовостях всегда были сюжеты о крупных достижениях и милых деталях из стран социализма либо развивающихся и борющихся. Стандартный набор – почти как у нас: большая стройка, флагман индустрии, колосящаяся нива, концерт чего-то этнонародного с песнями-плясками и дежурные цыплята в инкубаторе – вроде нынешних котиков из Facebook. Иногда утята.

Теперь друзей не осталось, и умиляться братским успехам не получается, даже если это Белоруссия. Пространство лучшего из возможных миров на Земле сжалось до границ Российской Федерации. Но в этом есть и свои плюсы – лишние поводы для благодарности и гордости. Возможно, для патриотически заряженного сознания это еще более выгодный фон. И никто на свете не умеет с каждым днем все радостнее жить – только мы!

Булат Столяров: Как развивать страну, живущую в разных эпохах

Мнения

На этой нашей благодатной делянке есть свое особое отделение, в котором локализован и вовсе самый лучший из возможных миров – практически идеальный. Условно говоря, это сакральное место, в котором обитают местные небожители, «пассажиры борта № 1». Заглядывая в этот прекрасный, но запретный мир через амбразуру российского телевидения (больше никак), можно различить лишь строгие, но богатые интерьеры, вечное солнце, тотальную осведомленность и глубокое понимание всякой сути, отсутствие тени сомнений и разочарований, не говоря о самой возможности раскаяния или хотя бы проблесков стыда. Мы ничего не можем сказать обо всем этом антропологически достоверного, но именно такой образ строит система пиара, интересам которого в стране подчинено все, включая экономику и социальную сферу, подобие культуры, внешнюю политику и даже вопросы войны и мира, жизни и смерти. Отдельные кадры очеловечивания любимого образа по праздникам и в редкие минуты отдыха («человечинка» на профессиональном сленге) не меняют общей установки на сакрализацию с явными симптомами идеализирующего переноса.

В свое время в атмосфере поднимающегося Третьего рейха его наиболее яркий политический мыслитель Карл Шмитт создал концепцию «политической теологии». В самом деле, политическая теория в осмыслении сути и устройства светской власти во многом повторяет теологические построения (политическая наука как секуляризация теологии). Здесь, например, продуктивна сама возможность сближения теодицеи (оправдания божества) и теории легитимности как обоснования права власти на власть, права править.

То, что идеи политической теологии применимы и к нашей ситуации, – не самая приятная реальность, с которой тем не менее надо считаться. Здесь много интересного. Так, в истории идеи возможных миров один из ее столпов – Иоанн Дунс Скот в контексте одной из великих схоластических дискуссий поставил вопрос ребром: творит ли Бог мир по разуму или по воле своей? Этот вопрос сейчас все чаще переадресуется всякого рода авторитарной, тем более персоналистской власти. В политике такого рода разум и воля сплошь и рядом вступают в конфликт, часто неразрешимый. И если кто-то думает, что в этой борьбе побеждает или хотя бы должен побеждать разум, то это не так. Часто важнее банальная демонстрация воли к власти – «воля к воле», как сказал бы Ницше, а за ним и Хайдеггер. А поскольку воля к воле – это сужение более общей категории воли к мощи, здесь сразу просматривается все та же фиксация на грандиозности и всемогущественности, иногда близко к расстройству.

Однако с точки зрения задач самовоспроизводства власти все бывает куда банальнее. Страна и мир должны чувствовать, что здесь правит именно воля, непоколебимая решимость, неподвластная разуму наблюдателей, аналитиков, политических контрагентов и часто и самих правителей, засматривающихся на прелести деспотии. Если демонстрировать свою подвластность критериям разума, уже одно это ставит тебя на одну доску с оппонентами, открывает возможность равноправной критики. А вот самодостаточную волю обсуждать в критериях рацио бесполезно и бессмысленно. Часто именно иррациональность решений и деяний, восходящая к подлинному абсурду, становится утверждением воли к власти – ее границ или их отсутствия. Властвую, ибо абсурдно. Доминирование воли над разумом открывает безграничные возможности для политического деяния. И наоборот: «Так трусами нас делает раздумье», как сказал один знаменитый драматург.

Читайте также:Кум Тыква и кавалер Помидор

Но эта схема, понятная для высшей власти известного рода, расставляет ловушку для нижних этажей властной вертикали. Верховная власть в принципе не ошибается и не боится поражений, ибо их не бывает по определению. Каждый очередной провал в театре военных действий или в дипломатии более всего интересен ожиданием, как его, толком не опомнившись и не приходя в сознание, будут превращать в еще одну победу – нашу победу. Или наоборот: что будут делать с кажущимися поражениями других, обернувшимися и успехом. Один умник три дня назад написал, что «ереванский майдан сдулся», другой теперь объясняет, что за цветной революцией в Армении стоит не ЦРУ, но Сорос. Как-то не вяжется с взвешенной позицией правительства.

В таких зазорах и начинают конфликтовать миры, которые, казалось бы, должны находиться в идеальной субординации. Промежуточные эшелоны власти тоже тщатся демонстрировать свою волю к воле, игнорирующую разум. Но эти действия в отношении тех, кто сверху, должны работать на идеальную отлаженность всей властной машины. В этом плане отчаянные инициативы функционеров среднего звена бывают сервильны, но рискованны. Не важно, что стоит за блокировкой Telegram – желание угодить любой ценой, реальное ограничение сегмента интернета или тестирование возможностей изоляции социальных сетей. Важно, что руководство мессенджера делает примерно то же, что сделала толпа в Ереване. Дуров как Пашинян сегодня. Для нашей системы управления и политики это не просто прецедент – это пятно на солнце, что может восприниматься близко к катастрофе. Это не честь мундира, а качество власти как таковой. Эманация принципа «вождь не может ошибаться». Машина дает сбой, каких не может быть в принципе. Сверху это воспринимается, будто кто-то хочет приватизировать сто метров государственной границы.

Рано или поздно это должно случиться. Образуются щели, сквозь которые становятся видны миры идеологически несуществующего и политически невозможного. Кстати, не самый худший вариант, если оценивать его в критериях разума, а не самодостаточной воли.

Автор — руководитель Центра исследований идеологических процессов

Россия из разных вселенных